Сергей Купряхин

Я гладил эти губы ладонью,
Фалангами пальцев, помня
О том, что нельзя остаться
И продолжать — касаться.

Что ж ты всю немоту разлила по умытому полу,
Проходя сквозь меня в тишине, в голубой наготе,
Беззащитной и хрупкой. Глядишь, и остался осколок,
А потом - не осталось.

Загремело внутри, залило, проросло, отошло.
Сколько сделано слов и делами разорвано судеб.
Я и правда держусь, как держалась вода за весло.
Я меняю себя. Только нового сердца не будет.

Переходишь дорогу —
Она за тобой не бежит.
Низкий голос её
За тобой не бежит.

Мы говорим в светлое время суток,
Ночь западает в горло, как рыбья кость.
Фонарь, спокойный как электрический Будда,
Свет собирает в горсть.

Это странное чувство. Как будто я всё написал.
Всё, что слышал и помнил. И то, что любил — тоже.
Но любовь появляется новая. И на месте подобранных слов
Вырастают другие слова. И опять тревожат.

Я твое золотое лицо видел ночью. Горело окно.
И ломился миндаль зацветающий в синие стекла.
Он еще обещал — три последних недели со мной
Оставаться. Но я тебя за душу обнял.

Назавтра весна возвратится ко мне сероглазой,
Лишенной одежды и смысла, и будет смотреть
На пытки мои, на эти короткие спазмы,
Ломая меня по которому (сотому?) разу,

В твоем голубом аду говорящий дым.
Шепчет, гудит, молчит, говорит опять.
Холодно было, я согревался им.
Теперь же не в силах эту тоску унять.

Значит ли это: всё неизбежно. Мол,
Даже любовь, даже война и мор.
Даже чума выйдет из-за угла,
Спросит: ну, как дела?

Пластик, пожалуй, ценнее царей и золота.
Сгинут цари, переплавят в браслеты идолов.
А наши потомки отыщут бутылку колы,
Обертки и фантики. Этого будет достаточно.

Бывает, ушедшие возвращаются в жизнь и
Говорят со мной новыми голосами;
Бывает, по ним уже справишь тризну,
А они на пороге, будто не исчезали.