«Время приключений!» — радостно кричала московская художница Нина, когда за скверный нрав меня бросил инженер, который до этого бодро оплачивал мою светёлочку, белую текилу и роллы с угрём. Незамедлительно разругавшись со своим парнем, она пришла в мой двор и сидела на скамейке под окном как сирота. Конечно, я забрала её к себе, и уже на следующий день мы перетащили ко мне её вещи, краски, кисточки и тату-машинку; только холсты решили забрать позже.
Нина нарисовала картинку «Время приключений» и гордо повесила на стену. Теперь жрать нам было совсем нечего — мои писательские дела и богемные тусы доходов почти не приносили, а бить татуировки Нина только ещё училась. Было немного непонятно, что делать дальше. Я ходила пешком на собеседования через мосты и проспекты, стреляя сигареты у прохожих, а Нина тырила алкоголь в сетевых магазинах, потому что внезапно оказалось, что он стоит каких-то немыслимых денег. Кормили нас сочувствующие друзья; выяснилось вдруг, их у нас не так уж и много.
Мы обитали в холодном двухэтажном особнячке грязно-жёлтого цвета на Петроградке, в котором, говорила хозяйка, раньше жила Ксения Блаженная. Один из этажей принадлежал мне, а второй — маленькому вредному хипстеру Максу. Улица называлась Лахтинской, но мои знакомые называли её Лохтинской; наверное, потому что я не хитрюга. Там мы с Ниной и решили в свободное от разговоров время подготовить фотовыставку одного петербургского художника.
Валентин Романченко подошёл ко мне ночью восьмого марта на Соляном переулке, где та самая «Муха», ныне СПбВХПА имени барона Штиглица. Мы выпили какого-то дрянного пойла и разговорились. Он сказал, что сейчас приедет его друг на «Порше» и отвезёт меня домой, а сам ушёл в магазин. Только через четверть часа, продуваемая северными ветрами ой на речке ой да на Фонтанке, я поняла — никакого «Порше» не будет, и привычно отправилась пешком через Троицкий мост домой.
Второй раз мы случайно встретились у Михайловского замка, был ясный морозный день. Красными от холода руками художник перебирал чёрно-белые фотографии и рассказывал, что на снимках его близкие — жена и маленькие дочки. Снимки были хорошими, плёнка местами подсвечена каплями серной кислоты. Ещё были коллажи из обложек книг; мне вспоминаются прозрачные крылья стрекозы, размытый женский силуэт, дети, плещущиеся в старой чугунной ванне, козырёк кепки пожилого прохожего, идеально параллельный поребрику Невского проспекта. Сначала Валентин сообщил мне, что у него сегодня утром умерла собака. Потом — что его жена и дети погибли в автокатастрофе на скользкой дороге в Финляндию (свёкр был за рулём и тоже разбился насмерть). Пригласил на свою выставку в Русском музее, попросил помочь развесить работы, и я согласилась.
Становилось холодно, и мы зашли погреться чаем к моим друзьям. Уже на улице выяснилось, что художник спёр у внучки знаменитого адмирала Курчатова, писательницы Натальи, её любимое английское кепи в клетку. Тем временем выставка волей его фантазии перенеслась из Русского музея в «Муху», а потом вовсе в частную галерею на улице Маяковского. «Ты замечаешь, что мы движемся к Греческому проспекту?» — поинтересовалась я. Романченко внимательно посмотрел на меня и уточнил: «По диагонали!»
Ещё он постоянно требовал выпивки, только об этом и говорил. Я отвела его в бар «BUREAU», что располагался в особняке Штакеншнайдера на Миллионной улице — мне разрешили устраивать в этом историческом здании литературные субботы по примеру Марии Штакеншнайдер, жены известного архитектора. Маме хозяина работы понравились, Валентину предложили организовать выставку и налили водки. Пиарщица заведения беседовала со мной, а художник — с моим знакомым, директором этой лавочки. Я тихо сказала, извиняясь за перегар и небрежный вид моего нового друга: «Поглядите, на снимках его семья, они все разбились в автокатастрофе, но человек держится, вот какие работы хорошие!» В этот же момент директор спросил Валентина: «Сколько человек придёт на открытие?» «Не знаю, может, жена…» — мечтательно протянул Романченко. «Подожди, она же умерла! Это вторая, что ли?» — грозно намекнула я в попытках спасти ситуацию. Художник возвёл глаза к потолку и перестал общаться, изображая внезапное помутнение рассудка.
На Марсовом поле я кляла его почём свет стоит, говорила, что такими вещами не шутят и пару раз пнула ботинком по голеням для убедительности. Романченко дико хохотал и отпрыгивал от возмездия по песочку. Получается, он похоронил вслух всю свою семью, даже детей, чтобы вызвать жалость и всё же выпить. Долго ещё мы с Ниной размышляли — как в одном человеке может так чудовищно сочетаться талант и бескрайний цинизм?
Я предложила Нине заняться оформлением выставки и села писать гениальный релиз под названием «Куда прячется солнце».. Нам как воздух нужны были рамы и стёкла, но стоили они каких-то диких денег. В тот же день подруга нашла на Петроградской стороне многоэтажный заброшенный дом и привела туда меня.
Мы забирались в разбитое окно первого этажа, бесшумно крались по мусору и картонкам мимо разобранных шкафов и кроватей по тёмным комнатам дома, в котором и сейчас явно кто-то жил. Странно было подумать, что когда-то в этом доме звучал детский смех, готовили еду, занимались любовью. Нина доставала из рюкзака стеклорез и методично вырезала из форточек стёкла. Мы не раз слышали на четвёртом этаже шаги, но когда увидели обитателя дома, немного испугались. От неожиданности Нина плюнула ему под ноги: «Стёкла есть?» Жителем страшного дома оказался молодой парень, наркоман. «Нет!» — сказал он с облегчением; наверное, думал, что пришли его выгонять. Когда мы появились там следующим вечером, бездомных было уже четверо, они как раз вылезали из окна заброшенного дома. Вежливо нас поприветствовав, бомжи прошли мимо к метро. «Бабло мутить!» — определила Нина.
Стёкла, добытые с таким трудом, мы резали дома и красили рамы для фоток из баллонов. Мой единственный сосед Макс вызвал копов, воняло ему краской, видите ли, — страшно далёк от искусства был этот избалованный юноша. Участковый беседовал со мной и Ниной, назвал мать Макса тварью, а его выродком, велел убрать из парадки мой взрывоопасный скутер и даже похвастался дубинкой. Я в свою очередь показала ему книжку «Русские женщины» со своим рассказом и долго жаловалась на душевную чёрствость соседей. На это полицейский мне ответил, что закон о шуме и тишине в Петербурге недавно отменили, поэтому мы с Ниной теперь знаем, что делать; главное — не открывать наряду дверь.
…Через месяц хозяйка с энергичным агентом вынесли наши вещи на скамейку во двор, и началось настоящее, не мультяшное Время Приключений. Фотографии Романченко затерялись в бесконечных переездах, выставка так и не состоялась; мы успели отдать в бар только три его работы. А картинка моей Нины так и осталась висеть на холодной стене в старом доме равнодушного города, где живут блаженные.
http://www.idiot.spb.ru/02
