Мария Панкевич

"Люрексовые носки" — сначала я думала назвать рассказ так. Ведь это все, что я знаю о своем деде. Он впервые прилетел в Ленинград увидеть новорожденную меня и имел глупость надеть люрексовые носки.
Мама подчеркивала разницу между городом и селом с настойчивостью, которой позавидовал бы Некрасов. Два высших образования, и тут свекор впервые за десять лет на чью-то голову.
"Твой дед улыбался и шел в люрексовых носках мимо Михайловского замка! Представляешь?! Как же мне было стыдно!"
Как будто она император Павел I, который вовремя одумался и не стал красить замок в цвет перчаток своей фаворитки. И не в коммуналку на улице Фурманова из Амурской области мой дед шагает в своих блестящих носках, унижая мамин высокий вкус (дома историк моды Васильев увидит с полки! как можно?), а будто по её горлу шагает; так едко она об этом говорила.

Эй! Доброе утро влюбленным планеты!
Целуйтесь, храните друг друга секреты,
Не бойтесь, но все же подуйте на воду –
Сегодня среда, уже завтра суббота.

Лето – пора великих подвигов, которые лучше совершать вместе. С моей подругой Ритой это легко: мы знакомы давным-давно, и у нас, наверное, тысяча совместных историй. Самая летняя – как мы решили открыть мексиканский ресторанчик в селе на Черном море, где занимаются гостиничным бизнесом ее родители.
Все основательно подготовились: Рите мама купила газету «С легкой руки» и обвела там шариковой ручкой объявления о продаже холодильных камер и гриля в Краснодаре, а я привезла из Петербурга тортилью и распечатанные рецепты с мексиканскими блюдами. Ритин папа выстелил плиткой несколько метров двора и вместо части забора поставил роллет (раньше я такого слова не знала). От Риты требовалось обзвонить поставщиков и договориться, чтобы нам привезли нужное оборудование. Еще немного усилий – и можно было смело открывать лавочку.
Если в моем детстве по Кабардинке ходили коровы, а работал только пансионат для милиционеров, то сегодня там богато и весело. В открытых ресторанах стоят копии античных статуй не хуже, чем в Летнем саду, крест на церкви греки замотали гирляндами, чтобы было нарядно… По всем раскладам получалось, что лето нас озолотит, ресторанчик прославит, и пару дней мы со спокойной совестью отмечали долгожданную встречу. Но на третий день случилось непредвиденное – моя подруга потеряла на пляже газету. Я предлагала ей купить свежую и обвести объявления так же, как мама, такой же синей ручкой, но Рита стала ныть, что ничего у нас самих не получится. Пока мы размышляли, что теперь делать, родители нас опередили.
В ожидании торговых барышей. Фото автора

Лампы гаснут, но ночник остается. В углу без звука работает телевизор. Скребутся мыши. На освещенный экраном проход между двумя шконками выбегает маленькая крыса.
«Наша крыска пришла!» — чуть слышно говорит старшая камеры и кормит ее сыром.
Слышны только шепот и вздохи, не спится. Клопы кусают. Все думают о доме. О родных и близких. Вспоминаю о них и я.
Мама уделяла мне все свободное время и рассказывала сказки. Часто они начинались со слов: «Если бы я не вышла замуж за твоего отца…»

«Время приключений!» — радостно кричала московская художница Нина, когда за скверный нрав меня бросил инженер, который до этого бодро оплачивал мою светёлочку, белую текилу и роллы с угрём. Незамедлительно разругавшись со своим парнем, она пришла в мой двор и сидела на скамейке под окном как сирота. Конечно, я забрала её к себе, и уже на следующий день мы перетащили ко мне её вещи, краски, кисточки и тату-машинку; только холсты решили забрать позже.
Нина нарисовала картинку «Время приключений» и гордо повесила на стену. Теперь жрать нам было совсем нечего — мои писательские дела и богемные тусы доходов почти не приносили, а бить татуировки Нина только ещё училась. Было немного непонятно, что делать дальше. Я ходила пешком на собеседования через мосты и проспекты, стреляя сигареты у прохожих, а Нина тырила алкоголь в сетевых магазинах, потому что внезапно оказалось, что он стоит каких-то немыслимых денег. Кормили нас сочувствующие друзья; выяснилось вдруг, их у нас не так уж и много.
Мы обитали в холодном двухэтажном особнячке грязно-жёлтого цвета на Петроградке, в котором, говорила хозяйка, раньше жила Ксения Блаженная. Один из этажей принадлежал мне, а второй — маленькому вредному хипстеру Максу. Улица называлась Лахтинской, но мои знакомые называли её Лохтинской; наверное, потому что я не хитрюга. Там мы с Ниной и решили в свободное от разговоров время подготовить фотовыставку одного петербургского художника.
Валентин Романченко подошёл ко мне ночью восьмого марта на Соляном переулке, где та самая «Муха», ныне СПбВХПА имени барона Штиглица. Мы выпили какого-то дрянного пойла и разговорились. Он сказал, что сейчас приедет его друг на «Порше» и отвезёт меня домой, а сам ушёл в магазин. Только через четверть часа, продуваемая северными ветрами ой на речке ой да на Фонтанке, я поняла — никакого «Порше» не будет, и привычно отправилась пешком через Троицкий мост домой.

«Я по жизни одиночка, – рассказывает старшей новая сокамерница, – ты, я вижу, тоже…»
Баба Наташа – «многоход». В юности в Советском Союзе она была осуждена за серию грабежей. Наказание было суровым – пятнадцать лет колонии. Она отсидела десять. Из колонии в больницу начальник увозил ее на своей «волге». Ее освободили от отбываемого наказания по состоянию здоровья – она была похожа на живой скелет.
«Почему ты не писала кассационную жалобу? Не подавала на условно-досрочное освобождение?» – спрашивает смотрящая.
«Как-то раньше не принято это было…»

Я долго не знала, кем и где работает мой отец. Мама учила меня всем отвечать: «Папа — военный». Несколько раз, когда я была совсем крохой, я видела, как случайные прохожие благодарили его на улицах, а некоторые даже кланялись ему в пояс. На мой вопрос, кто эти люди, он отвечал мрачно: «Мои воспитанники». Я не понимала, что это значит, но не расспрашивала — боялась его разозлить, предпочитала наблюдать. Подобострастно вел себя и наш сосед со второго этажа — Юрка-мошенник, как за глаза называли его родители. Я была уверена, что отец — очень важный человек.
Как-то пахан показывал мне патроны и орал — никогда, мол, не кидай их в костер. Сын его сослуживца погиб так, и он вернулся с похорон мальчика потрясенный и пьяный. Я запомнила это потому, что тогда первый раз ощутила тревогу отца за мою жизнь. И позволила себе предположить, что он меня любит.
Во дворе нам с братом гулять было запрещено. Мама боялась, что нас похитят папины недоброжелатели. К детским садам она была настроена негативно и пугала историями про вечно сопливых детей с корью и ветрянкой. Поэтому, будучи дошколятами, мы общались только друг с другом, а присматривала за нами бабушка.
В советские времена мамина мама была секретарем комсомольской организации и безжалостно расстреливала из ТТ бандеровцев. Когда в роддоме ей принесли девочку вместо желанного сына, бабушка возмутилась и отказалась от ребенка. «Я ждала сына. Бабы мне не нужны. Уносите это! Себе ее забирайте!» — шумела она. Только долгие уговоры медсестер заставили ее взять на руки малышку. Эти же добрые женщины терпеливо убеждали, что «девочка маме помощница, а сын — отрезанный ломоть». Из роддома бабушку провожали овациями.