Татьяна Курмазия

Горит окна белесый монитор,
в прогнивших рамах осень ветром свищет
А город-паблик постит всякий вздор,
и ловишь ты как преданный подписчик

Здесь никак нельзя, ну никак нельзя оставаться.
Закружило небо голодную стаю птичью.
На календаре мне по-прежнему восемнадцать,
Где глаза – огнями и профиль почти античен.

Они говорят: «война», а потом смеются.
Они не видали дзотов и блиндажей.
Им матери наливают варенье в блюдца
И тихо вздыхают: «Вымахали уже…».

В дымке рассветной, словно немые пятна,
Узкие корабли покидают порт
И парусами воздух глотают жадно.
Курс обозначен. Солнце ласкает борт.

Я пишу тебе, знаешь, о скорых ручьях весенних,
О деревьях, что прячут под землю кривые корни.
Помнишь, как мы гуляли под их изумрудной сенью?
Нет? Ну что же, не страшно, ведь я з двоих всё помню.

У меня была жизнь, я её прожила.
Я искала ответ на пустые вопросы,
Я сидела с роднёй у большого стола
И курила тайком за углом папиросы.

Я со своею бездной - рука в руке,
Тысячами наречий - всё об одном.
Долгие игры в гольф, города, крикет,
Только бы не забыться тяжёлым сном,

Как много стало стихов белёсых,
Унылых, блеклых, метаморфозных,
В каком-то роде, «жуков навозных»
Невыразительных и тупых.

Мне кажется, нам с тобой много сотен лет.
Мы — пара небесных тел, пригвождённых к солнцу.
Оно по оси нас кружит и зло смеётся,
В пространство раздав вай-фаем белёсый свет.

И уже не осталось ни боли, ни тихих грёз,
Только тёмное небо, что красит зрачки в черничный.
Возвратиться бы в детство: качели, разбитый нос,
Мама будет ругать за растрёпанные косички.