Они говорят: «война», а потом смеются.
Они не видали дзотов и блиндажей.
Им матери наливают варенье в блюдца
И тихо вздыхают: «Вымахали уже…».
У них – подвороты, маечки фирмы Zara,
Кислотные пряди, кроссы от Adidas…
Они не вдыхали копоть того пожара,
Что сёла глотал, по карте ужом змеясь.
Им четверти века нет. Ну, почти что дети.
Какая война? Экзамены, институт…
А сколько таких гранатами в сорок третьем
Рвало на куски, впечатывая в маршрут
Бессмертных полков, шагающих по Союзу,
Которого и в помине уж нет давно?
Какие к чертям кроссовки, начёсы, вузы?
Ведь это же было, было! Сейчас в кино
Показывают залитых томатным соком,
Диетами изнурённых экранных див.
На линиях обороны стоят высотки.
Всё стёрто почти, а что же там, впереди?
Кто вспомнит об этом лет через эдак двадцать?
Кто бережно пыль платком с орденов сотрёт?
Кто детям своим расскажет (хотя бы вкратце)
О том, как войска ломились по рекам вброд,
О том, как кричали матери, отдавая
Земле сыновей, как немец стрелял в упор
В девчушку? И боль в глазах у неё такая
Была в этот миг, что кажется до сих пор,
Как вражьим штыком, той болью пронизан воздух.
Она – в каждом камне улиц и площадей,
И если содрать обыденности коросту
С души – ты в себе её можешь разглядеть.
Нам, детям, шагнувшим в третье тысячелетье,
Непросто услышать этот безмолвный крик,
Но смотрят они: Наташи, Ульяны, Пети –
На нас со страниц навязанных школой книг.
Как в зеркало смотрят: губы, глаза и уши
Совсем как у них. И, может быть, голоса
Вот так же звенят. Давай же! Замри. Послушай!
Они тишиной пытаются рассказать,
Как небо пылало, падали мессершмитты,
Как в ямы людей, охапками, – что собак!
Они не фантомы. Просто они… забыты,
Отмечены в списках, словно досадный факт.
И это – сейчас. А что будет с ними завтра,
Когда отголоски смоет грядущий час?
И я повторяю тихо, почти как мантру:
Я помню, я помню, помню… Я помню вас…
