И уже не осталось ни боли, ни тихих грёз,
Только тёмное небо, что красит зрачки в черничный.
Возвратиться бы в детство: качели, разбитый нос,
Мама будет ругать за растрёпанные косички.
Там, в каком-то году, что затёрся средь многих лет,
Мир пред нами лежал непонятной раскрытой книгой.
Мы искали сокровища и, пропустив обед,
Наслаждались игры бесконечно-счастливым мигом.
Каждый камень алмазом сверкал и манил к себе,
Всяк прохожий глядел хитроватым колдуньим глазом.
Нам хотелось открыть континенты и всё успеть,
А размеренность взрослых казалась смешным маразмом.
Мы пинали подошвами маленький шар земной,
Что смотрелся тогда нескончаемым и огромным,
И стояло пред нами взросленье глухой стеной,
За которой маячили беды жужжащим сонмом.
Все качели, что в сёдлах своих к облакам несли,
Уж истлели давно, обратившись трухой и пылью.
В этой грязи тоска и предательство проросли,
Оплетая тугими корнями остатки крыльев.
Боль за болью, печаль за печалью, за годом год
Нас лепили из ангелов в длинных пустых чудовищ.
Всё проходит однажды, и каждый из нас пройдёт,
Оставляя потомкам пустыню забытых поприщ.
И когда вдалеке замаячит неясный свет,
Не оставив ни силы, ни времени всё исправить,
Мы пропустим последний отпущенный нам обед,
На мгновенье запрыгнув, как в омут, с разбегу в память.
… … …
Ты стоишь, поправляя пушистую прядь волос,
И укоры в родительском взгляде подобны чуду.
Мир, как прежде, огромен. Чуть ноет разбитый нос.
"Ты прости меня, мама. Я больше шалить не буду".
