Таня Хэм

Один мой друг утверждает,
что на меня наброшено проклятье,
как черный такой вязаный платок,
идущий вдовам и юродивым.

Жил человек. И все у него было шиворот-навыворот. Пойдет по воду – и ведра у колодца оставит. Набрать наберет, а забрать забудет. Наденет шапку, глядь: а шапки нет на голове. Будто ее и не было вовсе. Сядет чай пить, а самовар не согреет. Сидит се...

Я бы вскинула плечи,
Чтобы чёрный пиджак
Распахнулся тебе вратами.
Не теперь, погоди обижаться на осень,

На большой на нашей лодке
Нет краёв. Есть ты да я.
И над нами сосны стройные,
Словно ангелы, стоят.

Из тридесятого царства
мы вышли.
И хватит.
Сказка закончится,

Из окна твоего я видала, как утро
Подходило прозрачно, касаясь всего:
И реки, не застеленной полностью снегом,
И руки на плече, и плеча твоего.

У твоего присутствия,
наверно, названья нету.
И я наберу безызвестные -
вздохи почти - слова.

Поле в траве. Молчит и качается.
Близится к смыслу лета.
И если стоять, поддавшись качанью,
и если кругом пусто -

День первый для марта.
Хочу улыбаться
и бить по асфальту
шагающей пяткой.

В обратную сторону движется март.
Март - моя карусель.
Все прилетевшие с южных морей
На питерский лед сели.

Пишу той девчонке, которая светлые волосы растрепав, следит сумасшедшим взглядом за чьей-нибудь тенью. Пишу и завидую ей, у неё за углом - пожар. Она по нему босиком, не замечая нагревшейся почвы, - делает длинные борозды быстрыми, твёрдыми пяткам...

У неё блестящие глаза. Они живые, думающие и молчаливые. Беру её сухой рукой, сжимаю гладкое тело пальцами. Рыба трепыхается, танцует, зажатая в моих объятьях. Смертельный танец. Агония в отсутствие глотка воды. Заглядываю рыбе в глаза прежде, чем...