Анастасия Бездетная

Качу, как бочку, околесицу,
Стучит, подпрыгивая, по сердцу.
Взираю на крутую лестницу,
Пока Луна в затылок косится.

Насущный хлеб уже неделю как
На корке отрастил густую плесень.
Желтеет свет, тошнит от глупых песен,
Раздрай души разросся в кавардак

Под Новый год мне хочется поспать,
Под ёлку положить себе подушку,
Открыть окно (невыносимо душно)
И затаиться, как неловкий тать.

Пыль густеет по углам,
Влом зачистить старый хлам,
Закрути меня спиралью,
Чтобы выжать весь харам.

Двадцать-двадцать один
Замелькал между сонных льдин
Беспокойного дважды двадцатого года.
Это радость и робость особого рода:

Мерцает лампа, кран замучил капать.
Живая ёлка, будто бы дворняга, -
Навстречу мне протягивает лапы.
Накроюсь с головой и рядом лягу.

Половина цветка, половина дыхания лета.
Как поэзия жизни бывает порой коротка!
Кроткий взгляд в вышину, словно сон, затеряется где-то,
И до полного вздоха почти что не хватит глотка.

Продольный луч касается волос,
Мир делит всех на этих и на тех,
Но слышен смех, но слышен страшный смех,
Похожий на жужжанье мёртвых ос.

Словно тени змеиные вены мои голубые.
Снег по точкам и чёрточкам душу до слякоти выел.
И бурлящее солнце во мне превратилось в осколок сетчатки.
Всё живое в порядке,

[После прочтения неисторического романа Е. Водолазкина «Лавр»]
Есть люди, их пробуешь, а они кислые.
Есть такие, которые пахнут ирисками.
Есть те, что на вкус, как эклеры.

Её вещи решили размяться,
Пробежались от спальни до кухни,
Там решили друг с другом обняться
И поплавать, а после разбухнуть.


И склизкий колодец меня поглотил

Карабкаться вверх, выбиваясь из сил