у них какой-то особый способ
соединять слова –
у тех, кто впитал Петербург
с молоком белых ночей.
его, как двоичный код,
можно пытаться расшифровать –
вода и камень.
небо и твердь.
свой и ничей.
их можно рассматривать
издалека и под лупой:
на дне их колодцев темно и зябко.
они считают Ы за фонему.
какая глупость.
их сфинксы носят высокие шапки,
их львы носят гранитные гривы.
как ливнем,
они упиваются Сплином и грустью,
они живут петербургским мифом,
про который нам говорили на первом курсе.
ты можешь переселить туда всех героев
всех своих книг –
и всё равно не будешь похожей на них.
ни за месяц, ни за год не выучить
невский и новоголландский.
говорить на их языке
сложней, чем на латыни.
ты можешь просто сидеть и ждать,
пока в тебя прольется Фонтанка,
можешь порвать своё сердце, как мост –
она сама туда хлынет,
постоит немного болотно
и уйдёт, как сквозь решето.
потому что сердце – не то.
потому что кардиограмма
не покажет шпиль Петропавловки,
потому что ты знаешь, что львы выживут
только в саванне.
с таким сердцем –
город не станет твоим наставником.
даже если, может быть, тебе нравится
быть больною Невами,
даже если ты на загадку сфинкса
найдёшь ответ.
Пётр с ним.
ведь, в конце концов,
он и так чересчур воспет.
