Ну, и что было дальше?
Поцеловал ее в щеку, развернулся и ушел, - он излучает радость и гордость оттого, что
вчерашний вечер завершился, по его мнению, исключительно ему на руку.
Он – это Билл, мой лучший друг, существо, в принципе, далеко не глупое, но бестолковое в житейском плане, чудовищно ленивое и совершенно безвредное. То, что в нем легко принять за самодовольство – просто наивность. На самом деле, он умеет гордиться собой только таким способом – по-детски, надуваясь и сияя полуфальшивой, на первый взгляд, улыбкой. Просто не умеет по другому.
Да и наши ежедневные сессии банальны до невозможности. Что нам обсуждать изо дня в день в нашем-то далеко-за-тридцатилетнем возрасте? Мою работу? Его сны? Вот-вот… Конечно, обсуждаем то, что непосредственно видим перед глазами. Ну и, естественно, наши смутные перспективы и планы на будущее. В принципе, такие же смутные и размытые, как и наши желания. Впрочем, что уж тут… Обсуждаем еще и женщин. И, пожалуй, не реже, чем все остальное. А может и намного чаще…
При всей его наивности и простоте, он неоднозначен и полон смысловых ниш и прочих, большей частью, забавных и пустых загадок. По крайней мере, для окружающих… на своей обозримой всем поверхности. Если точнее, то он словно слоеный пирог или – еще более точно – как бесконечное число матрешек, всунутых одна в другую. В последней из которых опять же обманчивая пустота. Часто я называю его голографическим изображением, подразумевая, что внешняя видимость присутствует, но прочувствовать, более того, ухватить его содержание совсем непросто. Наивнее его могу быть только я, да и то изредка. Что касается его неоднозначности и неординарности, то здесь его трудно кому-либо переплюнуть. На этом, в основном, и зиждется наша дружба – на балансе двух противоположностей.
Наши жизни, если уж быть совершенно откровенным с самим собой – жизни двух неудачников, не особенно комплексующих по этому поводу. Каждый делает вид, что у него все еще впереди, но в душе чувствует, что где-то мы застряли в своем развитии. Как насекомые, навечно застывшие в янтаре. О чем говорим вслух лишь иногда, в редкие минуты душевного упадка, когда каждый выплескивает из себя все, что накопилось за долгие часы безделья и, по большей части, выдуманных обид. Жаль, конечно, если окажется, что наша эволюция завершилась навсегда. Но и здесь уже ничего не попишешь – не мы первые и не мы последние. В конце концов, у нас есть возможность, пусть и бестолково, но хотя бы без сожалений прожить еще лет по сорок-сорок пять, а то и больше… при удачном раскладе.
Сегодня он на подъеме – видно тот поцелуй в щеку стоил серьезных усилий, раз его понесло так сильно. Обычно он рассказывает все, что произошло обстоятельно и по порядку, с массой мелких ненужных подробностей. Такова уж натура. То, что пытается утаить тоже видно сразу, но здесь я его не тороплю, лишь постоянно перебиваю и подзадориваю идиотским поведением и репликами: захочет – расскажет, не захочет – все равно проговорится… со временем.
Только поцеловал?
Только поцеловал.
И все?
И все.
Правильно… Чего еще ждать от такого идиота…
Наш, иди в жопу…
Только в щеку… - я пытаюсь копировать его интонацию, - больше никуда не добрался? –
но он опять перебивает.
Наш, отвали… - “Наш” – это вообще-то я или то, как он меня называет. Он не
обижается на “Билла” и еще три-четыре сотни имен, которыми я его называю (к слову сказать, отзывается он вообще на все, чем бы я его ни назвал… как-то даже назвал его “трамвай” – в шутку и без контекста… просто оговорился… но он “откликнулся” и на это “имя”), я не обижаюсь на “Нашего”. В конце концов, дело привычки. За почти тридцать лет знакомства и не к такому привыкнешь.
Ну и что было дальше?
Он продолжает в том же духе, вспоминает мелкие несущественные детали, выходит, наконец,
на финишную прямую, но здесь я снова перебиваю его. Опять ражу наповал очередной идиотской репликой, от которой он вряд ли оправится в ближайшие две-три секунды.
Нет, Билл, ну ты полный идиот.
Мэн, да пошел ты в жопу…
На самом деле, все это уже избито и стандартно – я знаю, что нового он ничего не расскажет, он знает чего ожидать от меня в подобных ситуациях. Но мне все равно, что сегодня слушать, а ему приятно выговориться, поэтому мы неизменно продолжаем играть заданные роли. И все же кое-что он оставляет напоследок.
Вот, что еще Инна рассказала…
Кто?
Инна.
А, ну да… Инна, - по правде говоря, вся его нынешняя ситуация настолько
банальна и для него стандартна, что я даже не позаботился запомнить ее имя. Очередной ее – совершенной и несравненной. На данный момент.
Мэн, ты меня не слушаешь…
Да слушаю, слушаю, просто забыл как ее зовут.
Ладно… Когда мы шли по проспекту…
Билл, не уходи от темы, про проспект я уже слышал.
Ладно, короче… - со своим “короче” он опять уходит в сторону минуты на полторы, но на
этот раз я терпеливо жду. Наконец, он опять выруливает на финишную прямую:
Так вот… Ее знакомые рассказали… Говорят было на самом деле. Как-то трое мужиков
загуляли так, что домой одного из них двое тащили на руках…
Надо сказать, что словом “мужики” мы обозначаем все, что ни попадя. Начиная от людей, причем неважно какого пола и возраста, кончая элементами из неорганической химии. Такая вот единица измерения – “мужик”. И пошло это у нас еще с тех пор, как Билл однажды возвращался домой и, как обычно, рассказывая мне весь свой беспорядок дня в деталях, и тогда не поленился начать еще со снов, которые видел. В тот раз он съел полторы пачки чипсов, пару раз поскользнулся на льду, поздоровался со знакомыми мужиками около подъезда, что-то сделал еще и еще. Впрочем, это не так уж и важно – все его дни похожи один на другой. Суть в том, что тем самым знакомым “мужикам” оказалось лет по двенадцать. Вот с тех пор мужики и стали не просто мужиками. Слово расцветилось новыми красками к моему большому филолого-эстетическому извращенному удовольствию.
…Притащили, значит, и сгрузили с рук на руки жене. Та его бросила на пол в коридоре и
начала раздевать, чтобы хоть как-то уложить спать. Сняла все, села на стул и заплакала. Оказалось, этот мудила настолько упился, что забыл снять с члена презерватив…
Презерватив то хоть использовал?
Надо думать… Просидела она около него полночи, пока он дрых в коридоре и решила ему
отомстить. – Билл триумфально замолчал, ожидая моей реакции.
Ладно, не тяни. Что дальше было?
Ладно… На утро тот проснулся на диване, на свежей постели, под одеялом. Голова трещит
после вчерашнего, тело ломит. Короче, пошел он в ванную, умылся, зубы почистил, сел на толчок, только поднатужился, а из задницы выпал презерватив. Он, конечно, в шоке, ничего не помнит. Решил у жены окольными путями выведать, как он домой попал и что она знает. А та уже на кухне готовит завтрак. Он, естественно, спрашивает у нее, как попал домой, а она ему выдает, что вчера его притащили двое друзей-собутыльников, тоже в жопу пьяные, причем с одним он как-то странно обнимался и постоянно лез целоваться. У него, естественно, волосы на макушке дыбом и в голове одна мысль, что такого не может быть, – ну, типа, не может он быть пидорасом. Ушел в комнату и полдня пролежал один, пытался вспомнить вчерашний день. А через несколько часов позвонил один из вчерашних друзей-бухариков – хотел узнать все ли в порядке и как тот себя чувствует. Трубку жена взяла и попросила подыграть ей, сказать, что со вторым ее муж обнимался на лестничной площадке. Тот согласился, и все сделал, как она просила. У мужа после звонка все опустилось, бродил по квартире до вечера хаотически как зомби, бубнил что-то про себя постоянно. Жена несколько раз подходила, спрашивала, что случилось, но тот только отмахивался, просил оставить его в покое, типа, плохо себя чувствует. Короче вечером зашел тот, что звонил днем и с порога начал его подкалывать, как он целовался со вторым. Жена делает вид недовольный, правда, что больше, типа, недовольна тем, что тот был в стельку пьяный и что до сих пор ведет себя странно. Короче, вышли они на балкон, покурить, а тот все угомониться не может, просит рассказать в деталях, что вчера было. Второй отнекивается, говорит, что точно не помнит, что типа, да, сидели они обнимались, ну и что тут таково – были в жопу пьяные, к тому же он уходил за водкой в магазин и минут сорок его не было и что они там творили он не знает. Короче, у мужика шок, а жене и другу уже и неудобно признаваться, что они его разыграли.
Ну и чем все закончилось?
Хрен его знает… Тот мужик, наверно, до сих пор думает, что его отымели в задницу.
Не слабо… Но ты, Билл, все равно идиот.
Это еще почему?
Так… для профилактики, чтобы не расслаблялся…
Ладно… Ну и как история?
История-то ничего…
Только я все равно идиот?
Это-то само собой, но вот за каким хреном тебе Инна нужна?
То есть как зачем?
Ну не знаю… Тебе уже не двадцать лет, чтобы за всеми подряд бегать… Смысл в этом
какой?
Пока не знаю.
А узнаешь когда?
В процессе…
И как она к тебе относится?
Пока не знаю…
А ты к ней?
Пока не знаю…
Ты вообще что-нибудь знаешь, шут ты гороховый?
Как ни странно, но даже и у терпения Билла по отношению ко мне есть свои границы:
Слушай, Мэн, отвали, а?.. Не первый год в этой индустрии… - это уже предпоследняя
степень его раздражения. Когда он доходит до точки, “отвали” меняется на “отъебись”. Вот и вся разница, не считая того, что и молчит он после этого на несколько секунд дольше.
Все равно ни черта у тебя с ней не получится?
Это еще почему?
Ну, во-первых, она тебе не по размеру, а, во-вторых, она просто хомо аморфис. Короче, не
позорь меня, бросай ты это дело.
Ты-то здесь при чем?
То есть как это при чем?! Она амёба, ты фигура из картона…
Из чего?
Из картона – ни объема, ни содержания, только контуры… Кто-то должен заботиться о
твоем будущем, в конце концов? Кому ты еще нужен?
Обычно после этого Билл сдается: сопротивляется из приличия еще несколько минут, я по привычке нападаю, пока тема не угасает сама по себе.
Если уж быть полностью честным по отношению к самому себе, то фигура из картона не один только Билл, но и я тоже. Единственное, что у меня получается чуть лучше, чем у него, так это качественнее маскироваться и притворяться более длительное время. Оба мы картонные волки – фальшивые оскалы на статичных фигурах в двухмерной графике.
В наших жизнях минимум социальной активности, минимум действия и максимум нереализованных возможностей. Дни и даже часы похожи один на другой, но далеко не однообразны – каждый новый день насыщен новыми впечатлениями. И наши впечатления, похоже, единственное, чего у нас в избытке и чем мы можем похвастать. Чем богаты, тем и рады. По крайней мере, мы не так часто жалуемся на жизнь – у иных нет даже этого…
Вся проблема в том и состоит, что, понимая свою несостоятельность, мы ничего то ли не можем, то ли не хотим исправить в своей жизни. Так и дрейфуем ото дня ко дню со старыми проблемами. Без попытки их решения.
Тем не менее, одна достаточно здравая мысль все же поддерживает нас. По крайней мере, периодическое возвращение к ней заставляет не совершать опрометчивых поступков; то есть не привязываться к людям и не искать постоянных работ, в которых можно увязнуть окончательно и бесповоротно. Хотя, насколько здравая эта мысль можно поспорить, но нас она успокаивает. Да, и прожив по тридцать c лишним лет, мы, слава Богу, тоже кое-чему тоже научились: чужие убеждения мы не оспариваем с пеной у рта – все равно, в конечном счете, каждый останется при своем, так что смысла месить воду в ступе нет никакого, разве что изредка – от безделья или недостатка впечатлений…
Мысль о том, что в любой момент мы можем сорваться с места и уехать в Испанию или, на худой конец, хоть куда-нибудь в Европу, пусть и на полулегальном положении греет нам душу. Возможные лишения нас тоже не пугают. Большей частью, правда, потому, что о них мы ни черта не знаем и стращать себя заранее не хотим.
Билл в этом плане прост и легок на подъем – планировать с ним что угодно одно удовольствие. И запас его оптимизма неистощим, как и вера в то, что у нас все еще впереди. Уже шестой год мы едем в Португалию, четвертый год пытаемся попасть в Рио, даже до Украины, до которой несколько часов на автобусе мы добираемся года полтора-два. С ним все элементарно, быстро и ненавязчиво. Жаль, правда, что только на словах и не более того. Если что-то не получается, то обычно он прикрывается своей набившей уже оскомину фразой, что мы что-то недопланировали и чтобы получалось в дальнейшем, ко всему надо подходить более серьезно. По правде говоря, вместе с ним у нас не получалось почти ничего (и я бы склонен был ему поверить, что мы все никак не можем что-то “допланировать”, если бы за время нашего “горе-планирования” не побывал уже раз двадцать пять - тридцать за границей, в то время, как для него даже выезд за пределы городской черты становился уже событием эпохальным), не считая пары раз, которые я склонен отнести больше на счет везения и стечения обстоятельств, чем даже исключения из наших правил.
Вот и сейчас, в очередной раз, спросив его о том, что же нам делать в ближайшие месяцы, я слышу от него стандартный ответ:
Мэн, что тут думать? Драпать отсюда надо и чем быстрее, тем лучше…
“Отсюда” – это, конечно, из этой страны, которая и так уже высосала из нас все силы и нервы.
Билл, хоть убей, но я все равно тебе не верю…
В смысле?
В прямом… Ты, что, хочешь сказать, что можешь сорваться хоть завтра и что тебя вообще
ничего не держит?
А что меня держит? Родители поймут, с Леной у меня все кончено, работы у меня нет…
Что меня здесь еще держит?
Ну, а Инна как же? – Билл чувствует подвох и реагирует, как мне того и хотелось.
Процедура давно отработана, и каждый досконально знает как ей пользоваться. Оттого и моральный наш дух всегда на подъеме. Просто руки ни до чего не доходят.
Инна… Мэн, не смеши меня… Какая в жопу Инна, когда тут моя судьба решается? – Вот
так у него всегда – “судьба”, “жизнь” и тому подобное – глобальное и неопределенное.
Так что, может на этот раз все же попробуем?
Естественно… Узнавай все детали. Если что я с тобой… - песня старая и фальшивая –
главное разжевать и засунуть ему в рот. Проблема только в том, что я не уверен захочет ли он глотать даже готовое… Ясно, что и этим вечером все закончится так же банально, как и раньше – разойдемся по домам, ничего “недопланировав”.
Хорошо… То есть, если я что-то найду завтра, и послезавтра надо будет сорваться с места
и уехать, едем вместе?
Мэн, ну, конечно, нет… Откуда у меня столько денег? – действительно, откуда у него
столько денег, если большую часть времени у него их нет даже на проезд в общественном транспорте? Удивительно в нем не отсутствие денег, а, скорее, их нечастое присутствие. Для меня, например, до сих пор загадка откуда у него они все же периодически появляются. Хотя, вспоминая одну из его максим, не перестаешь поражаться его упорному нежеланию заработать себе даже на элементарное. Как он любил повторять одно время – деньги можно делать когда угодно и на чем угодно, особенно на родителях…
Билл, ты полный и бесповоротный моральный урод…
Он обреченно соглашается:
Мэн, да я и сам знаю… А что прикажешь делать – ну вот такой я… Сколько с собой не
бьюсь – ни черта не меняется.
Значит и на этот раз Португалия отменяется?
Мэн, не все сразу… Португалия от нас никуда не денется. – Как всегда, запасу его
оптимизма… Впрочем, что уж тут – за это я его и ценю. Даже и не знаю, что бы я без него делал…
И все же мы, все те, кто его знает, в чем-то завидуем ему. Ему не надо просыпаться рано утром с головной болью и бежать в офис, если есть возможность поспать до полудня, не надо думать о еде, ибо соседнем магазине всегда можно найти что-то самое дешевое или пообедать у родителей, потому, что холодильник у него дома уже лет десять отключен и используется исключительно, как тумбочка для хранения всякого хлама… Он всегда может найти хоть что-то для поддержания штанов… ему не надо даже думать о перспективах, потому что все, что он имеет, находится здесь и сейчас, а это, если посудить здраво, не так уж и мало. Такой причудливый тепличный цветок мог появиться только в очень большом городе, где всегда есть возможность для маневра, и даже его лень, подведенная под философскую черту, умиляет и, одновременно, бесит всех, кто с ним сталкивается. Но Билл философичен и в этом плане – он настолько привык, что все считают его неудачником, что больше не обращает внимания на мнение окружающих. Также он верит и в то, что если что-то и изменится в положительную сторону в его жизни, то изменится само по себе, без малейшей помощи с его стороны. Он знает, что жизнь его коротка и когда-то все равно закончится и поэтому вся суета вокруг – карьера, деньги, интриги и тому подобное – не волнует его нисколько – оттого и пытается вместить в свое ежедневное расписание как можно больше положительного и избавиться от отрицательного. Равновесие это неустойчиво и зыбко, но все же это равновесие, пусть и зиждется на усилиях других людей.
Для кого-то он слишком прост и наивен, для кого-то глуп и бесхребетен, но все отчего-то забывают, что он еще никого ни разу не обманул осознанно и уж, тем более, не предал. Ни разу не отказал в помощи и не ответил злом на зло. С другой стороны, живя в социуме растительной жизнью, ему и не особенно предоставлялись подобные дилеммы, где из нескольких зол надо было выбирать меньшее. Он не признает крупные корпорации, где люди рвутся ради карьер и заработка, лезут по головам коллег и теряют силы и друзей ради призрачных побед и небесных пряников…
Он художник своего дела. Художник в прямом и переносном смыслах. Поступки его спонтанны и жизнь непрактична, как в принципе, любое искусство и те скульптуры, что он создавал со странной и завидной периодичностью – по одной в полтора-два года – далеки от гениальности, но все же эксклюзивны и мало кому понятны. Я привык шутить над ним, что с его темпом и работоспособностью, для того, чтобы достигнуть известности какого-нибудь даже самого завалящего Родена, ему понадобится лет триста. Да, и то больше по причине невероятного долгожительства… Но он не обижается и на это. Ему все, как с гуся вода. Даже я, зная его, возможно, лучше, чем его собственные родители, не сразу уяснил, отчего он так гордо надувается, слыша подобные комментарии с моей стороны. Со временем я понял, что даже здесь для себя он вычленяет из фразы не намек на его абсолютную лень, а косвенное признание своего таланта. Тем и живет…
Натура его тонка и хрупка, но в то же время он больший стоик, чем многие философы, потому что верит в то, что бог не делает – все к лучшему и его время еще придет, а те мелкие ненастья, что мешают ему постоянно, постепенно растаят, как дурной сон.
В его новом увлечении – интернет знакомствах он тоже проявляет незаурядную хитрость и переписывается сразу с несколькими девушками… “берет их в разработку”, как он это называет… в надежде переспать не с определенным процентом “разработанных” женщин, а с каждой первой из тех, с кем переписка все же завязалась. Он не гнушается ни возрастными различиями, как в одну, так и в другую сторону от отправной точки, где находится сам (держась подальше разве, что от несовершеннолетних), ни часто вопиющими физическими и ментальными кондициями девушек. Кондициями, которые, наверняка, ввергли бы в тягостные сомненья о целесообразности встреч с подобными экземплярами женского пола даже самых непривередливых плейбоев. Но и здесь он верен себе, не только забирая и подбирая то, на что не покушаются остальные, но и даря массу положительных эмоций самим успешно “разработанным жертвам” его неуемной сексуальной активности…
“Социальный всеядный сомик”, как мы иногда зовем его, подбирающий со дна нижних слоев сексуального социума то, до чего у других не доходят ни руки, ни даже виртуальные желания. Но он рад и такому имени, ибо видит в нем косвенное признание своей важной социальной роли – дарить женщинам давно утерянные эмоции и поднимать их морально-сексуальную самооценку, первой жертвой которой, как ни странно, так или иначе становится он сам.
Количество никогда не перерастает в качество и часто несет в себе определенные неудобства: он путается в их именах и чтобы не попадать в неудобные ситуации, зовет каждую “солнце мое” или “радость моя”, придавая девушкам видимость и ощущение уникальности и, одновременно, обезличивая их… натура его тонка, но, как и у каждого причудливого тепличного растения, в нем есть основной недостаток – на границах его сексуальной активности заканчивается его любая другая социальная активность: просиживая ночи в интернете, он ежедневно спит до полудня, нигде не работает и, даже не имея денег на каждодневное питание, не особенно комплексует по этому поводу, ожидая от каждого нового дня случайной пищи и минимальных даров судьбы минимальной же “потребительской корзины”…
Птица небесная, что не жнет и не сеет…
…на последние праздники он поехал в гости в Борисоглебск к очередной интернет-пассии с сайта знакомств. Казалось бы, почему в ответ на редкие вопросы случайных женщин не признаться хотя бы о месте назначения и пребывания, не углубляясь в детали? Соврать о цели и результате, не меняя в рассказах географических подробностей, чтобы в дальнейшем не путаться самому? Но он выстроил в своем мозгу иную систему отчета, малопонятную даже ему самому и выбрал для официальной версии пребывания зачем-то Харьков – город уже в другом государстве, где присутствие Билла “на чужбине” (или, точнее, его отсутствие там), будь на то у кого-то желание разобраться во всем, легко можно отследить по отсутствующему таможенному штампу в его пустом загран.паспорте. Возможно, и сам статус Борисоглебска – маленького провинциального городка – не слишком соответствовал его внутреннему восприятию Борисоглебска, как города достойного широты и величия его души…
Наверняка, через неделю-две он случайно оговорится где был и, пойманный на слове, будет выстраивать еще более сложную схему конспирации и, наверняка, “его” девушки сразу поймут, что он врет… но даже не обидятся… нельзя же, в конце концов, обижаться на декоративное растение, стебель которого растет так, как растет, а не так, как кому-то хотелось бы?.. так, что, как часто говорит он сам – горбатого исправит только могила… Впрочем, хотя фраза и повторяется с завидной периодичностью, но почти никогда о себе любимом…
“Своих женщин”, как он их называет, вне зависимости от глубины и продолжительности отношений, он оставляет без зазрения совести и особенных переживаний при первом же сигнале поползновения на его свободу передвижений. Переживает глубоко и искренно он лишь, когда оставляют его – то ли условная мужская гордость не дает ему покоя, то ли действительно все складывается так, что оставляют его только те женщины, которых он ценит и не хотел бы отпускать. Мы иногда шутим, что сам он похож на голографичекое изображение – явный визуальный эффект при минимуме внутренней сущности и стержня в характере… что женщины, конечно же, чувствуют на подсознательном уровне… но он пропускает эти шутки обычно мимо ушей, поскольку в его восприятие себя самого они никак не вписываются.
Пару раз в год он устает от своего эротического ритма и берет полутора-двухнедельную паузу на восстановление, в основном, моральных сил. Уставшим голосом с оттенками пафоса где-то на периферии интонаций, он говорит, что нужно восстановить силы и сменить “парк женщин” (очередной из его уникальных терминов), поскольку теперь уже с предыдущей партией отношения зашли в тупик и без напряжения моральных и душевных сил, “отношения” эти никак не выправить. Естественно, сколько-нибудь серьезное напряжение моральных сил не в его духе, потому “парк женщин” постепенно меняется в течение нового цикла его сексуальной активности и все повторяется с точностью до лишних килограммов и морально-интеллектуальных качеств каждого отдельного экземпляра из его очередного “призыва”.
Натура его тонка и хрупка… хотя, и это про него я уже писал… идя вперед с ним непременно вернешься к одним из его истоков… словно по ленте Мебиуса… впрочем, подобное можно сказать едва ли не о каждом из нас… наверно, оттого и подзаголовок о его жизни именно такой… диаметрально полярный… “намеренно незаконченное”… потому что… “larger than life…”
P.S. …да, и самому надоело писать о нем…
Апрель 2012г.
