Звездоликие листья ложатся ковром, замедляясь в коньячно-медовом плену. Тишиной у прудов надышаться бы впрок, ведь другая нескоро…
Пора повернуть.
Безголосый трамвай нарушает канон, даже хриплый звонок шепчет глуше ветров. Человейник чер…
Обережное кружево крепче отцовской любви, невесомо вплетённой стамеской в кедровую нить. Ненарочное зло сквозь узоры пролезть норовит, но резные наличники держат удар перед ним. Ритуалы сильны, ибо память о сути крепка.
Паутинка берёзовых вет…
Я девчонкой не грезила шёлком и кружевом,
подбирая к нарядному платью перчатки:
зачитавшись однажды в ночи, обнаружила –
интереснее войны, турниры и схватки.
Медные лужицы плещутся по небу,
выжжен до бурой золы колосник.
Сумерки — уголь.
Раздуть бы хоть что-нибудь:
Кокон зреет и дышит, дублируя пульс.
Притягательно-мерзок, но сер и безлик.
Войском липнущих щупов в мой разум проник:
«Не сбежишь, не крадись, всё равно дотянусь», —
Твои сны — лёд невставшей сибирской реки, вязь пайеток, заломленных против принта. Лески держатся плотности штор вопреки; лунный луч не обрежет ни ткань, ни металл. Приграничная слабость. Внеявный кошмар. За спиной звонко лязгает жуткая пасть, как…
Ни парковок, ни станций, ни фар, ни людских голосов — на закате садилось два солнца, а то не к добру. Разъедает пустые глаза слишком крепкий посол. Плавникам не сдаются опоры небесных запруд, цепко держатся сте́нами снеговорота и льда и скулят гол…
... Но пока отражаешься в зеркале,
ты живее живых, сестра.
Как бы вправду тебя ни коверкало,
не показывай стёклам страх.
Восстаёт до небес, набегает прибоем на взгляд, поднимается крепким тайфуном зелёных вершин: такова крутизна, на которой движки барахлят. Многоярусный лес непрохож, потому нерушим. Между гребней этажно устроились город и люд. В расселённых домишках…
Многослойное небо в креманках долин, порционные улочки, клетчатый шарф: этот город портал в глубь веков посулил, мегаполисный гул с неотжившим смешал. Ни засвета экранов, ни трубки в руке. Только мы.
В конце ряда ларьков — мармелад. Длиннохво…
Трамвай дребезжит мимо Детской,
где оборвалось ребячество:
мать развелась с почти-папой,
август выстыл наждачнее февраля,
Изнутри скорлупа — вездесущий туман, белопенный ручей, не имеющий дна. Взгляд бессильно скользит, мир пронзительно мал, за бельмяной завесой судьба не видна. Сколь бы ни было вне, надо им завладеть.
Рубежи поддаются, клюв крепче кирки́, жажду...