Я жил. Был в строю, ходил по морям в шторма,
Стрелял по врагу из всех бортовых орудий,
И в шрамах был борт и оснастка, но не корма.
Я знал по себе, насколько жестоки люди:
Настолько, что после иных из прошедших битв
В крови было можно купаться. Впитавшись в шкоты,
Она поднималась по вантам под хор молитв
И красила парус. И флаг адмирала флота.
Но море... Оно – сама страсть, сама жизнь и смерть.
Я в каждом походе в любви признавался морю.
Теперь же я здесь (и я б предпочел сгореть) –
Свидетель безумств, семитомник морских историй.
Старик, посмотри! Я жил полно, я был у дел.
И что я теперь? Я два века не видел неба.
Я помню, как, плавал, и ветер в снастях гудел,
Я был беспокойным и нравным, но мертвым – не был…
...
Старик незаметно по килю ведет рукой.
"Линкор "Агамемнон". На нем плавал Нельсон, Родни..." –
Табличка с годами, боями, и каждый бой
Был чьим-то восторгом, потерей и преисподней.
Старик возвращается в дом и ложится спать.
И в собственном доме лежит у стены, недви́жим.
В музее Тюссо у таблички стоит кровать:
"Эйч Нельсон на смертном одре. Годы жизни ниже."
