Я еду к тебе в такси по солнечному морозному городу, мысленно умоляя машину двигаться быстрее. Мы так давно не виделись, что мучительная ломка буквально скручивает меня в жгуты, превращает в самого настоящего психа. Люди за окном идут по своим делам, выдыхают молочный пар и кажутся большими глупыми рыбами, плывущими в никуда.
Ты намного младше, я несвободна, и мы встречаемся тайно. Денег у тебя нет, ты устроился на очередную копеечную работу и снимаешь теперь квартиру с другом в старом двухэтажном доме. Я с трудом нахожу его, ныряю в подъезд, поднимаюсь по скрипучей деревянной лестнице, пропахшей кошачьей мочой. Пальцы онемели от холода, пока я набирала твой номер. Я здесь, открывай.
Ты стоишь на кухне в одних трусах, возишься с куриным филе, варишь макароны, режешь лук и морковь. Я оглядываюсь по сторонам. Я в ужасе. Грязный потолок, ветхие стены, столетние обои, кусками отваливающиеся тут и там, засаленная мебель, место которой на свалке. Мерзкая древняя халупа. Почему ты здесь? Почему я здесь?
Я прохожу в зал и надеваю твою футболку.
Ты намного младше, я несвободна, и мы встречаемся тайно. Денег у тебя нет, ты устроился на очередную копеечную работу и снимаешь теперь квартиру с другом в старом двухэтажном доме. Я с трудом нахожу его, ныряю в подъезд, поднимаюсь по скрипучей деревянной лестнице, пропахшей кошачьей мочой. Пальцы онемели от холода, пока я набирала твой номер. Я здесь, открывай.
Ты стоишь на кухне в одних трусах, возишься с куриным филе, варишь макароны, режешь лук и морковь. Я оглядываюсь по сторонам. Я в ужасе. Грязный потолок, ветхие стены, столетние обои, кусками отваливающиеся тут и там, засаленная мебель, место которой на свалке. Мерзкая древняя халупа. Почему ты здесь? Почему я здесь?
Я прохожу в зал и надеваю твою футболку.
Четыре. Я влюблялась в женатых четыре раза. Трое из них гуляли до меня, во время меня, и наверняка продолжают в том же духе. Но ты... Ты был правильным. Хорошим семьянином и чертовски хорошим другом.
Мы играли рок. Мы свято верили в то, что когда-нибудь станем звездами. Мы поклонялись музыке, нянчились со своими басухами и ставили на аватарки фотки с концертов. На одной из таких фоток твои чёрные кудри тонули в апельсиновых лучах солнца. Я любила её рассматривать.
Мы выступали на одних и тех же мероприятиях, оказывались в одних и тех же компаниях. Алкоголь лился рекой, пепел сыпался с балкона, в комнатах гудели околомузыкальные споры. Мы много шутили и много смеялись.
А потом наступила осень. И я поняла, что попала. Каждый день начинался с того, что я неслась к компу, как ошпаренная, как ребёнок, жаждущий распаковать новогодние подарки. Зайти в ВК, открыть переписку, пожелать доброго утра. И нырнуть с головой в долгий разговор обо всем, который закончится только вечером...
Мы играли рок. Мы свято верили в то, что когда-нибудь станем звездами. Мы поклонялись музыке, нянчились со своими басухами и ставили на аватарки фотки с концертов. На одной из таких фоток твои чёрные кудри тонули в апельсиновых лучах солнца. Я любила её рассматривать.
Мы выступали на одних и тех же мероприятиях, оказывались в одних и тех же компаниях. Алкоголь лился рекой, пепел сыпался с балкона, в комнатах гудели околомузыкальные споры. Мы много шутили и много смеялись.
А потом наступила осень. И я поняла, что попала. Каждый день начинался с того, что я неслась к компу, как ошпаренная, как ребёнок, жаждущий распаковать новогодние подарки. Зайти в ВК, открыть переписку, пожелать доброго утра. И нырнуть с головой в долгий разговор обо всем, который закончится только вечером...
Я вышла замуж очень рано. В двадцать. Что можно знать о себе и о мире в этом возрасте? Ровным счётом ничего. Внутри меня жили штормы и цунами, взрывались вулканы, трескались материки, сходили снежные лавины. Я была кипящим котлом, оголённым проводом, молодым волчонком. А меня посадили в клетку.
Клетка была бетонной. Зимой она промерзала насквозь, и я не могла согреться даже в двух пижамах. Крошечная батарея не спасала положения. Я простывала, кашляла, травила себя таблетками, задыхалась от гайморитов.
Летом клетка раскалялась под палящим солнцем и превращалась в баню. Воздух был густым и горячим, как смола. Мы спали с настежь открытыми окнами, бегали в душ, старались не касаться друг друга липкой кожей.
На юг мы сьездили только один раз, после свадьбы. А потом стали считать каждую копейку. Я ходила в смешных сандалиях и шортиках, как 15-летний подросток, убеждая себя, что это круто. Я много в чём себя убеждала. В том, что люблю, что нужно быть правильной женой, что все вокруг живут так же. В бетонных клетках.
Клетка была бетонной. Зимой она промерзала насквозь, и я не могла согреться даже в двух пижамах. Крошечная батарея не спасала положения. Я простывала, кашляла, травила себя таблетками, задыхалась от гайморитов.
Летом клетка раскалялась под палящим солнцем и превращалась в баню. Воздух был густым и горячим, как смола. Мы спали с настежь открытыми окнами, бегали в душ, старались не касаться друг друга липкой кожей.
На юг мы сьездили только один раз, после свадьбы. А потом стали считать каждую копейку. Я ходила в смешных сандалиях и шортиках, как 15-летний подросток, убеждая себя, что это круто. Я много в чём себя убеждала. В том, что люблю, что нужно быть правильной женой, что все вокруг живут так же. В бетонных клетках.
Самое яркое летнее приключение случилось со мной не в тот год, когда я впервые поцеловалась с мальчиком, а годом позже, в лагере "Журавушка". Причём уже под конец смены. Мне было 12, ему - 18. Высокий, худой, кареглазый, улыбка - до ушей. В момент нашего знакомства я ощутила себя Бэйби - героиней "Грязных танцев", впервые увидевшей танцора Джонни. Нет, внешне они не были похожи, но вёл он себя точно так же - дерзко, шумно, вызывающе. Зажигал на танцполе, хватал и кружил девчонок, юморил. В общем - приковывал внимание.
А ещё - он был студентом моей мамы. И она не нашла ничего лучше, как наказать ему присматривать за мной. Новоявленный телохранитель не отходил ни на шаг, шутил, развлекал, поднимал настроение, втягивал в разные движухи. Влюблённость шарахнула по голове, как солнечный удар, и до самого отъезда я не видела ничего, кроме его раскосых вишнёвых глаз. Удивительно, но он ответил взаимностью, хотя в лагере было полно девиц постарше. Разница в возрасте меня совершенно не смущала, зато смущала его. "Было бы тебе хотя бы 15..." - вздыхал мой Джонни...
Апогеем этого "романа" должна была стать последняя дискотека. Я ждала медляков, ждала прогулки по темному хвойному лесу, ждала голливудского поцелуя. Но что-то пошло не так...
Вечером мы выпили традиционную порцию молока в столовой. Это был наш ритуал. Толпиться у входа, кричать, как оголтела матросня, делить привезённый родителями шоколад. А потом мне стало плохо. Резко заболел живот, к горлу подступила тошнота. Дискотека уже началась, а я мучилась от отравления, глотая активированный уголь вперемешку со слезами.
А ещё - он был студентом моей мамы. И она не нашла ничего лучше, как наказать ему присматривать за мной. Новоявленный телохранитель не отходил ни на шаг, шутил, развлекал, поднимал настроение, втягивал в разные движухи. Влюблённость шарахнула по голове, как солнечный удар, и до самого отъезда я не видела ничего, кроме его раскосых вишнёвых глаз. Удивительно, но он ответил взаимностью, хотя в лагере было полно девиц постарше. Разница в возрасте меня совершенно не смущала, зато смущала его. "Было бы тебе хотя бы 15..." - вздыхал мой Джонни...
Апогеем этого "романа" должна была стать последняя дискотека. Я ждала медляков, ждала прогулки по темному хвойному лесу, ждала голливудского поцелуя. Но что-то пошло не так...
Вечером мы выпили традиционную порцию молока в столовой. Это был наш ритуал. Толпиться у входа, кричать, как оголтела матросня, делить привезённый родителями шоколад. А потом мне стало плохо. Резко заболел живот, к горлу подступила тошнота. Дискотека уже началась, а я мучилась от отравления, глотая активированный уголь вперемешку со слезами.
Мужчины бывают невероятно сентиментальны
Женщины бывают как ледяные глыбы
Пол вообще не имеет значения, запомните это
Даже если бабушка говорит вам
Женщины бывают как ледяные глыбы
Пол вообще не имеет значения, запомните это
Даже если бабушка говорит вам
середина лета, боже мой, и правда - уже середина,
солнце расползается в небе желтком яичным…
девочке в лагере кажется: жизнь будет очень длинной,
среди сотен других детей ей боязно и непривычно.
солнце расползается в небе желтком яичным…
девочке в лагере кажется: жизнь будет очень длинной,
среди сотен других детей ей боязно и непривычно.
А я жонглирую словами и людьми… Горячий воздух растекается, гляди – над яблоней, над черепицей крыши. И пуговка расстёгнута бесстыже, и жажда нового кипит в моей груди.
Я – зло, я – женщина, я – то, что ты хотел. Я – соль и перец, пряный запах тел, распятых на зелёном покрывале. Я – кошка, я всегда с тобой играла; я – дым табачный, я – пьянящий хмель.
Так много лиц, имён, голодных губ… Сирена, гарпия, валькирия, суккуб – зови меня, как хочешь, всё равно ты будешь пить меня, как терпкое вино, как сладкий яд, что проникает прямо вглубь.
Я – женщина, охотница, Лилит. Никто характер мой не усмирит, не закует в средневековое железо: я рождена рыжеволосым бесом, который никогда не будет сыт.
Я – зло, я – женщина, я – то, что ты хотел. Я – соль и перец, пряный запах тел, распятых на зелёном покрывале. Я – кошка, я всегда с тобой играла; я – дым табачный, я – пьянящий хмель.
Так много лиц, имён, голодных губ… Сирена, гарпия, валькирия, суккуб – зови меня, как хочешь, всё равно ты будешь пить меня, как терпкое вино, как сладкий яд, что проникает прямо вглубь.
Я – женщина, охотница, Лилит. Никто характер мой не усмирит, не закует в средневековое железо: я рождена рыжеволосым бесом, который никогда не будет сыт.
