Дайте Татьяне ещё двадцать пять минут – в тысячный раз обойти его кабинет. И Татьяна поймёт – все Онегины просто врут. И Татьяна увидит – Онегина просто нет. Он пародия, Таня, вся соль на подушке – блажь. Второсортный герой и роман про него горит. Даже имя не вспомнишь, портрета ему не дашь. Был Онегин – осталось пятно между книжных плит.
Был ли Онегин? Татьяна хватает стул. Всё так очевидно. Смеётся сама с собой. Кто привёл его к ней? Дал поверить? Кто обманул? И листает страницы дрожащей сухой рукой. Таня ищет ответы, главу про письмо и сон. Под пальцами выстрел, но мёртв ли один из них? Кто в кого там влюблён, да и был ли вообще влюблён? Была ли Татьяна? О чём этот вечный стих?
Дайте Татьяне, дайте ещё чуть-чуть – изучить фотографии, сдуть с переплётов пыль, даже если он был, то была ли в нём боль и суть? Или чёрный костюм – это всё, что могло в нём быть? Что ты знаешь о нём – острый взгляд и циничный вид? Но о чём он мечтает? И есть ли вообще мечта? Про кого, выпив лишнего, говорит? Или этот герой – только буквы и пустота?
Дайте Татьяне, дайте же ей вздохнуть. Ставьте точку сейчас, отпустите её к чертям. Просто это весна разливает по миру ртуть, и она у черты, но нужна ли теперь черта?
Автор задумал Татьяне другой финал. Но Татьяна светлеет. Стирается кабинет. Кто кого там прощал, догонял, проклинал, искал? Это больше неважно.
Онегина больше нет.
И Татьяна идёт быстрым шагом, дорогой строк. И Татьяна легка. Как последний листок – легка. В небе тает февраль. В книгу пишется эпилог,
где Татьяна не встретила
этого
мудака.
