смешно, когда у неё вдруг размазывается тушь,
графитовой крошкой липнет к солёным её щекам,
как она облачается в простынь и убегает в душ,
говорит, что в разлуке раздваивается пополам.
надевает мою рубашку: ткань пропитывается ею,
ходит по дому босой и взлохмаченной индианкой…
как она выгибает устало карамельно-молочную шею,
как буравит меня глазами выброшенной собаки.
всё это так смешно, нелепо, ужасно и сложно:
льётся полынный воздух, сыплется звёздная манка,
апельсинами и любовью пахнет смятое ложе…
я никогда не высплюсь с этой своей индианкой.
смешно, когда она ревнует меня, прикусывая губу,
убегает, хлопая дверью, и возвращается снова,
захлёбывается слезами, по-детски бубнит: люблю…
оставляя мне след на шее, мелкий, сине-вишнёвый.
а потом, за порогом этой обшарпанной конуры
она превращается в ледяную ультра-фэшн-богиню.
и никто не поверит, что я был у неё внутри,
что сжимал её хрупкое тельце и называл по имени.
