Колокольчик бакена звенит.
Отчего же — при полнейшем штиле?
Вряд ли это пенье аонид —
мы бы их с тобой не пропустили
мимо глаз, объятий и ушей,
уроженец Фракии Орфей.
Между тем — звенит, поет. По ком?
Почему не колокол тогда уж
в полном блеске, с веским языком?
Если свадьба, — кто выходит замуж?
Это ты, Болгария, сестра?
Кто жених? Не тот ли, кто с утра…
Он сидит в таверне, вне скорбей,
благодарен щедрой пивоварне,
уроженец Фракии, Орфей,
побывал в аду, очнулся в Варне,
повернет ли голову антик —
много афродит, ноль эвридик.
Слышен гул внутри земель и вод,
и поверх неведомого гула
над заливом облако плывет —
только что в Чернобыле рвануло.
И Европа, девушка быка,
криком разгоняет облака.
Там, где дух над водами парил,
дабы вечно музыка царила,
смотрит на Мефодия Кирилл
и Мефодий смотрит на Кирилла:
Бог не выдаст, и свинья не съест,
но на храме пошатнулся крест.
Нет, еще не вечер, не конец,
жизнь жива, но, славой изувечен,
безголос безбашенный певец,
нечем петь и пить, по сути, нечем.
В море, неподвижном как гранит,
колокольчик бакена звенит.
От высокой Музы ни гугу.
Что ни стих, то мелочен и бросов.
Смутный гул стоит на берегу
и стоит, как пень, вопрос вопросов:
разве завещал великий Пан
туркам отуречивать славян?
Не видать гуляющих рванин,
ни наперсточника, ни придурка.
Говорят, в отместку славянин
тщетно ославянивает турка.
Виноградной впитана лозой
кровь людская, пролита грозой.
Между тем на золоте небес
все еще не видно черных пятен,
светел Иисус, суров Зевес,
родины распад невероятен,
но к тому идет, и на корму
корабля иду, идя к тому.
2008
