Все мы вышли из праха, и, прахом, утоплены в глину,
Мы в блаженной нирване её пребывали века.
Но настала пора – некто нас из болотины вынул,
Что-то взвесил, отмерил, безжалостно стиснул в руках.
Мы противились, но он уверенно, мастерски, больно
Выминал и лепил человекоподобие нам.
Временами на пальцах его было липкое пойло,
Он царапал на нас и опять затирал имена...
Свет родился потом, глубоко обжигающим жаром
Он пробил оболочки и взрезал глаза изнутри.
Нам подобные мёртвые сотнями нас окружали.
Мы будили их внутренним гулом: проснись и смотри!
Мы следили за ним и гадали: зачем он нас вызвал?
От обиды и мыслей гудела горшком голова.
Он ходил между нами, вдыхал в нас подобие жизни,
И давал имена, и давал имена, и давал...
А когда он закончил работу и лёг утомлённо,
Сердца выключив звук, погасив опаляющий взор,
На равнине большой терракотовые батальоны
Были друг против друга построены за горизонт.
Узнавая друг друга, любовью вскипая и злобой,
Сознавая, что прочное тело покинуть никак,
Мы молили кого-нибудь, всё равно, только бы, чтобы
Он прислал нам Мессию с тяжёлой кувалдой в руках.
...Он – рассыпался светом, водой просочился сквозь землю,
Растворился, последний, в каких-то глубинных слоях
Мироздания. Нас не касались ни ветры, ни сели,
Мы стояли. Стояли. Стояли. Стояли... Сто...я...
