Мы любили её поддатую, низко павшую.
С непричёсанными лесами, праздными пашнями,
Мы любили её разнузданную, расхристанную,
Патриотами себя числили, оптимистами.
Говорили ей: пройдя через испытания
Приоткроешь что-то избранническое, тайное,
Потерпи – и станешь частью высшего общества.
Но забудь фамилию и отрекись от отчества.
Поднялась она, окрепшая, взматеревшая,
Побледнели шрамы и затянулись трещины,
Заняла на троне место, ей надлежащее,
Доброхота за загривок взяла ближайшего.
И внезапно "мы" рассыпалось снегом летошним,
Расползлось из рук её перепрелой ветошью:
Кто от боли взвыл, а кто занудел привычное –
Не сдалось червям и даром её величие,
Им бы больше мертвечины и разрушения.
Обернулись добры молодцы злыми шельмами,
Голосят:
– Умри!
– Да сдохни уже, убогая!
Но её кишечнополостные не трогают.
Её груди – горы, руки – леса, облака в горсти,
Мы любили бы её, пока была в тягости,
До морковкина заговенья, китайской пасхи –
Но теперь пора прощаться, садисты-пасынки.
Вот встают на ноги дети, добрые молодцы –
Печенеги снова давят, достали половцы,
Ну да что, враги не последние и не первые:
Не рабов века рожала – дружину верную!
Я ползу, червяк последний из рода змиева
И боюсь услышать в спину:
– Ату! Держи его!
Время есть ещё для линьки, для лика нового.
Закошу под добра молодца – будет здорово.
