Глава IX
Морское странствие. Сирена. Шторм. Чудесное спасение
Пылью желтеют дороги, лесов уж нет и в помине,
Смотрит Иван, привыкает к новой округи картине.
Нет ни холмов, ни посадок — плоская дикая степь,
Режет её, словно когтем, балок глубоких цепь.
Запах полыни терпкий, солнцем просторы полны,
Кочевники в шапках-треухах пасут лошадей табуны,
Тут же в степи их жилища — из шкур островерхи шатры,
Хозяйки при них, костровища, утварью не хитры.
Купцы полотна льняные меняют на мясо, кумыс,
Дорога, зайцем петляя, ползёт потихонечку вниз.
Чаша залива морского блеснула дугой вдалеке.
— Ходко идём, царевич! Во-он он, Сарай-берке! —
Из обожжённой глины сложен город портовый,
Волны Бохайского моря бьются о мощные молы.
В гавани тихо и мирно, чайки лениво кружат,
Стоят корабли на рейде, мачты крестами торчат.
Иван первый раз море видит, очень ему чудно,
Берега нет другого, настолько широко оно.
— Пойдём хлопотать, царевич, а ты сходи на причал,
Скупнись, хороша водица; тепла, как я обещал. —
Ушли Егорий с Викулой свои утрясать дела,
Иван на пристань заходит, разделся. — Была-не была! —
Рыбкой, как в детстве на речке, ухнул в морскую гладь,
Пенит сажёнками воду, вдруг захотелось узнать:
«Попробую воду морскую, заправду ль солёна она?»
Глотнул, покривился, плюнул: «Действительно, солона».
***
В прозрачном лазурном море Иван нарезвился всласть,
Егорий Петрович машет. — Обедать, Иван! Вылазь! —
Под пологом камышовым, в тенёчке, накрытый стол.
Купцы. — Садися, царевич, местный вкуси разносол.
Ушицы стерляжей откушай, янтарен навар, хорош,
Отведай балык белужий, икорочки чёрной — то ж.
Сахарны здесь помидоры, дынька прямо с бахчи,
Лепёшки с пылу и с жару, взвар свежий из алычи. —
Упрашивать Ваню не надо, в воде нагулял аппетит.
Смакует, урчит, уминает, аж за ушами трещит.
Быстро пустеет посуда, Викула Кузьимч.— Ну, как?
Иван, жуя, поднимает с пальцем большим кулак.
***
Шум, суета на причале, грузится в судно обоз,
К мосткам, перекинутым на борт, сгружают за возом воз.
Товар исчезает в трюмах, телеги и лошади — тоже,
Иван. — Вот это махина! — Купцы. — То наша надёжа.
Прочен заморский корабль, не должен такой подвести,
На нём нам до порта Гайтары неделю с лишним пути.
***
— Отдать якоря! — капитан; лезут на мачты матросы,
Как кошки по реям снуют; смуглы, полуголы и босы.
Вздрогнуло судно, ожило, ветер поймав в паруса,
По гавани тихо скользнуло — кончилась мола коса.
Солёными брызгами, пеной обдало открытое море,
Барашки волн загуляли на изумрудном просторе.
Палуба закачалась, ветер в снастях запел,
Послушный штурвалу корабль, на курс ложась, заскрипел.
На палубе, как на качелях; Иван, ухватившись за борт,
Смотрит, — берег всё дальше, узкой подковкой — порт…
***
А волны шумят, набегают, суши уж нет и следа,
Куда взгляд царевич ни бросит, повсюду синеет вода.
***
Качка, и днём и ночью, Егорий с Викулой в лёжку,
Иван на ногах переносит, хоть и мутит немножко.
Плыть, со слов капитана, осталось несколько дней,
Но вот паруса опали, волны всё мельче, ровней,
Оранжевой хмари густой на воду легло покрывало,
Сжался простор на глазах, зеркалом море встало.
— Тысяча донных чертей! — ворчит капитан Камиль.
— Чует мой нос, не к добру лёг этот мёртвый штиль. —
Закат отгорел, стемнело, мутным пятном — луна,
Ни всплеска, ни дуновения, царит за бортом тишина.
Без качки всем полегчало, храп по каютам кружится,
Ивану же жарко и душно; полночь, а всё не спится.
Вышел на свежий воздух, на палубе — ни души,
Вдруг за кормой плеснуло в сумеречной тиши.
За борт Иван перегнулся, видит — мерцающий свет
Всплывает на глади поверхность; плеск снова, голос. — Привет! —
В зеленоватом свечении — абрис девичьей головки,
Ладошка изящная держит пенькового трапа верёвку.
— Невежливо не отвечать… — смехом звенит голосок.
— …Два раза к тебе обращаюсь, а ты всё молчок и молчок.
— Здравствуй, морская дева! Прости, не ожидал.
В пучине, посередь моря, девиц никогда не встречал. —
Смеха опять колокольчик. — Ты у нас волк морской,
Я же простая земная, наш остров — подать рукой.
Корабль ваш течение тихо в тумане к нему поднесло,
Поверь, скоро в берег упрётся его кормовое весло.
— Чудно… а не страшно одной в тёмной воде купаться?
— Давно здесь у моря живу, привыкла воды не бояться.
Сегодня был жаркий денёк, песок жаром пышет, душно,
В ночи, как в хорошей парной; решила, — купнуться нужно.
— Теперь всё понятно, а я-то, увидев тебя, обомлел,
Всяких нелепиц и вздора сразу надумать успел.
— Давай познакомимся, странник, Сирена — имя моё.
— Иван я. — Неужто, царевич? Или подводит чутьё?
— Да…нет…— Ладно, шучу я. Царевичей здесь не найти.
Иванушка, приглашаю, со мною поплавать иди.
Водичка бодрит, освежает, спускайся по трапу скорей.
— Здесь, говоришь, неглубоко? — Пара сажён, не робей. —
Спустился бесшумно Иван, подплыл к пересмешнице звонкой,
В зеленоволосой копне видит златую коронку,
В глазах, изумрудных и влажных, чёртики пляшут задорно,
Губы кораллом мерцают, носик поднят непокорно.
— Прекрасно твоё лицо, юной красы кладовая,
Вижу, судя по венцу, девица ты не простая.
— Глазаст и смышлён, угадал; отец мой островом правит.
Двенадцать принцесс-дочерей без матери на ноги ставит.
Уж замужем пятеро старших, шестая по счёту я,
Ты приглядись, быть может, сыскалась судьба твоя? —
Вплотную подплыла, смеётся. — Ну, на меня посмотри. —
Тут очи, зелёным всполохом, — раз! — потом два! — потом три!
Всё поплыло, закружилось, свилось в тугое кольцо,
Чётко в расплывчатой дымке — только Сирены лицо.
Ладошка изящная мягко Ивану легла на плечо.
— Меня приголубь, дружочек. — Шепчет она горячо.
Царевич стан обнимает под действом всполошных чар,
Нащупал тело нагое — по коже мурашек пожар.
Губ его, губы коснулась. — Иванушка, свет, улыбнись,
Влюбчив ты, пылок, что же…поцеловал, — женись.
Хорошею буду женою, всегда буду мужа любить,
Но для начала, мой милый, должна я тебя утопить!
Лишь мир земной покинув, станешь навеки ты мой,
Отец не на суше правитель, отец мой — владыка морской! —
Гибким кольцом обвила, вцепилась в Ивана клещом,
Хищно блеснули зубки, тянет в пучину молчком.
Стремительно с головою под воду ушёл Иван,
Мигом развеялся влажных зелёных очей дурман.
Рванул, хватанул ртом воздух, кинул, что мочи, клич.
— Егорий Петрович, на помощь! На помощь, Викула Кузьмич!
***
Команда на крик сбежалась; все сгрудились у кормы,
Петрович несётся в исподнем, Кузьмич вылетает из тьмы.
Свет факелов запалённых выхватил круг в темноте
— Две головы; то всплывают, то исчезают в воде.
— Держися, Иван! Пособим! — Егорий басит за корму,
— Будь утопитель хоть дьявол, я его живо пройму!
Эй, матросня, живее! медлить сейчас недосуг. —
Летит, к верёвке привязан, в море спасательный круг.
Царевич подлез в серёдку, Сирена, пиявкой, к нему,
Дюжина рук мускулистых тянут улов на корму.
Два тела поднялись в воздух, вода с них катит ручьём,
Слышат матросы шипение. — Будем навеки вдвоём. —
Петрович морскую чертовку — по мягкому месту веслом,
Та, отцепившись, Ивану — по скулам осклизлым хвостом.
В стихию свою занырнула, грозит кулачком из воды.
— Верните избранника живо! Не то доведу до беды!
— Хвостатого поищи, в море хвостатых много. —
Егорий веслом пригрозил. — Плыви своею дорогой. —
Исчез кулачок в воде, все выдохнули с облегчением,
Но не успели вдохнуть, из моря послышалось пение.
— Люди наивны, не знают
Какая на дне красота,
Тот, кого море качает,
Мечтает попасть сюда,
На дне мы, сёстры Сирены,
С радостью вас приютим,
В дворец, где жемчужные стены,
С почётом сопроводим.
Будет удобно спокойно
Среди морской тишины
Вам, утонувшим покойным,
Ивану, и всем остальным.
Зажгли все огни на судне, увидеть, что за бортом,
Смотрят, хвостатые девы корабль окружили кольцом.
Сирена манит Ивана. — Сойди же ко мне поскорей.
А не сойдёшь, всех утопим; корабль, людей пожалей. —
Рокочет в ответ Камиль. — Дно — царства вашего место! —
Встаёт на мостки капитан. — А в наши дела не лезьте!
Слушай мою команду, пять тысяч морских чертей!
Матросы и юнги — за вёсла! А ну, навались! Бодрей! —
Уключины скрипнули дружно, с шумом взыграла вода,
Да только ни с места корабль, не движется никуда.
На рукояди будто кто-то арканы набросил,
Смотрят — охапки тины опутали лопасти вёсел.
Снова взывает напевно одна из проказниц хвостатых.
— Иванушка, не упорствуй, будем тебе мы рады,
С нашей сестрицей любимой скорее на дно опустись,
Другого нет тебе ходу — поцеловал, женись. —
Ей отвечает царевич. — Помилуйте, полно вранья!
Не я целовал сестру вашу, она целовала меня.
— Ах так?! — зашипела Сирена. – Нет у тебя стыда!
Раз целовался, ответишь! Папа, поди сюда. —
Кровавым сделалось море; вспенилось шумно, бурливо,
Из вод поднялась голова, огромная, всем на диво.
Водоросли вместо волос, в ухе ( серьгою) — якорь пудовый,
Крабы кишат в бороде, губы — кривою подковой.
Единственный глаз на лбу открылся, корабль увидел,
Голос, будто ревун. — Кто мою дочь обидел?! —
Пальчиком дочь указала, око налилось красным.
— Всех подвёл под венец, напрасно, юнец, напрасно.
Тебе, и всем, кто на судне, уже не увидеть зарю,
Корабль с людьми и товаром в приданное, дочка, дарю. —
Щёки шарами вздулись, дохнули на водную гладь,
Встала, заколыхалась волн зыбких чёрная рать.
В пучине исчез владыка, с ним — и проказниц хор,
Вмиг пелена слетела, раскрылся безбрежный простор.
Ветер, волком матёрым, зло затрепал паруса,
С запада, чёрной лавиной, мчится в полнеба гроза.
К штурвалу припал капитан. — Настали дела лихие!
Семь тысяч морских чертей! Буря — моя стихия!
Матросы, люки задраить! Грот и брамсель спустить!
Трубку мою раскурите! Рому несите испить!...
В клочья порваны снасти, судно ложится в дрейф,
Камиль возбуждён, но спокоен. — Полундра! команда, не дрейфь! —
Корабль, скрипя натужно, скользит по грозным валам,
Секиры молний рубят тучи напополам,
С грохотом разверзаясь, тучи градом плюют,
Палуба в небо взлетает, в трюмах лошади ржут.
Егорий Ивана с Викулой верёвкой к борту привязал,
Сам у мостка капитана, мачту обнявши, встал.
Лютует злодейка буря, волны — огромные горы,
Дико за упокой свистит ураганная свора.
Ведомый Камилем корабль носом встречает волну,
Если бортом развернётся, — амба, пойдёт ко дну.
Но капитан искусен, промашек таких не даёт,
Ром пьёт, пыхает трубкой, моряцкую песню поёт.
— Йё-хо-хо, клешни краба! Полная шторм ерунда!
Так, посвистит, погрохочет; побьётся под килем вода.
В шторм первое дело — не наложить в штаны!
Если штаны сухие, — нет моряку цены!
Йё-хо-хо, челюсть акулья! в шторм только крепче рука!
Ни рёвом, ни буйством стихии не напугать моряка! —
С грохотом, реи ломая, корабль накрыла волна,
Схлынули пенные воды, палуба стала видна.
Нет на мостках рулевого, смыт капитан волной,
Но не за борт, подхвачен в последний момент рукой.
К мачте вяжет Егорий себя и обмякшее тело,
В чувство Камиля приводит, бухтит. — Нехорошее дело. —
Ветер, хозяином став, вертит, как хочет, штурвал,
Палубу заливая, катит за валом вал.
Волны корабль развернули, с треском ломают борт.
Службы заупокойной близок последний аккорд.
Вдруг появилась на гребне, призраком белым, фигура,
Идёт будто посуху к судну; худа, боса, белокура.
Нищий по трапу поднялся, ни стар и не моложав,
Порты подтянув, — к штурвалу; отёрся, сморкнулся в рукав.
Одёжа — заплата к заплате, волосы пухом, седой,
Крест на груди обнажённой светится под бородой.
Его радением судно снова на курс легло,
Море тот час поутихло, ненастье на убыль пошло.
Утренний лучик робко проклюнулся в мути небес,
Спаситель по трапу спустился, пошёл по воде…и исчез.
Шепчет Иван тихонько, тайну свою храня.
— Тебе благодарствую, Вася; не оставляешь меня.
***
Вернувшись из преисподней, все славят своё воскресение,
Не могут никак поверить в нежданное чудо спасения.
Камиль, забинтован и бледен, однако снова строю,
Сыпет морскими чертями, трубочку курит свою.
Солнце в небе бездонном гладит теплом по плечам,
Ласковой кошкой игриво мурлычет вода по бортам.
Иван после треволнений в тенёчке лежит, дремля,
С мачты кричит дозорный. — Справа по борту земля!
