Привет Лев

Опостылели листья деревьям, пусты перроны,
созывает унылая осень промокших своих гостей,
чтоб расстаться. Расстаться последнею ветвью зелёной,
ею вслед, что платком, помахать, без тоски и без слёзных речей.

Такой дубак стоит не шелохнётся
февраль мудак достал уже реву
замёрзла пыль на полках и комоде
скрежещет воздух отравляет слух

Ты поёшь мне о том, что устала взросло,
с нерастраченной нежностью в виде отравы
мозга. Я тебя обнимаю, ты засыпаешь,
просыпаясь ребёнком, стоящим на перекрёстке.

«Рёбрами прикрыв чёрную дыру»,
двигаюсь один, свой приют ищу,
вакуум внутри и снаружи он,
где-то есть миры, где-то есть покой.

Если хочется мир повидать весь,
маршрут посвятив любви,
не жалеть, что утратил себя самого
иль навязанный кем-то повальный смысл, –

Ночь.
Улица.
Фонарь.
А где ты,

Иссякают слова,
и вода отупляет камень.
Я простужен.
Сопливая осень сопит: так можно:

Струится воздух приоткрых губ,
вокруг скотинятся цари и голытьба,
мы механизм. Я был – правдоруб.
Рубила правда с голого плеча.

«Как бы ни унижал себя этот гигант, какими бы бренными лохмотьями не прикрывал свое могучее тело, всегда в нем виден Зевс, от мановения бровей которого дрожит весь Олимп».
«Да! Все пустое, все обман, кроме этого бесконечного неба. Ничего, нич...

За чашкой чашка, светом полон мир,
под утро солнце – розовый атла́с.
Я в кипятке варил чужую жизнь –
пакетик мелколистного дерьма,

Стану последним пазлом в пустых объятиях,
так подходящих шероховатостью всех краёв.
Войд обнимает тепло, он, царящий, здравствует,
он накрывает таких же, как я, чудаков.

...Под усталостью век невозможность любить других,
под рубашкой упругость и жар молодой поры;
я пошарил на полках и вынул себя живым:
мне осталось немного сминаться в книжной пыли.