Мэри Эрнст

приезжаю. и снова ломаю пальцы
в исступлении. не написать тебе —
это чисто искусство. под звук оваций
в моей выжатой взбалмошной голове

Энни, как не пытайся, тебе меня не сберечь…
видишь? я пред тобой сливаюсь с изгибом плеч.
мне бы тихо уснуть и в постель посвежее лечь,
только хрупкий сосуд не бьется и вновь дал течь.

в конечном итоге, всё превратится в рифмы,
в стёртые строчки, в слова на разрыв сосудов,
потом — в delete.
наша ладья разбита надводным рифом.

я влюблена, конечно, не в тебя,
а в образ твой невозмутимо ясный —
как чудится в закате февраля
совсем не зимний вечер, слишком майский.

слушай, милая, сплин не прав —
выход есть.
там, где монстры чудятся,
где-то там, далеко по улице,

между нами лежат шаги.
ровно двадцать,
как ни иди.
на доске нашей лишь круги —

научись отпускать людей.
тех, кто корни в тебе пустил;
тех, кто ближе всех и родней;
тех, кого ты ещё не простил…

я тебя знаю, родная, от «а» до «я» —
каждую трещинку, каждый секущийся волос.
кто я такая? не помнишь?
из Ада я.

в этом омуте черти вымерли,
омут стал запредельно тих.
Энни, я лишь твоей молитвою
до сих пор остаюсь в живых.

бездна смотрит в глаза мне,
пялится прямо в душу…
я такой же пропащий, как
брошенный в снег окурок.

стрелки тянутся, как резина,
гуталин попадает в кровь.
расскажи мне, какая сила
суку выдумала любовь?

поезда не ходят до брошенных городов.
ты прозрачную руку кладёшь на моё плечо,
и становится горько от резких слов
проходящих.