Сабина и ее системы

В павильон, где я сижу и пытаюсь работать, врываются знакомые волонтеры:

- Сабина, привет! Нас просили передать, что ребята из Невады прилетают через полчаса.

     Я отрываюсь от монитора и киваю им. Их трое – два парня и девушка. Они молоды и милы – как все юные волонтеры. Их струны настроены на музыку ветра, а в нем живет дух перемен. Иногда я им завидую. Я ведь никогда не была волонтером. Я всегда здесь была Сабиной.

 - Спасибо. А на какую площадку они прилетают, не слышали?

     Они переглядываются. 

- Кажется, на Дельту, - неуверенно говорит самый высокий. Его зовут Роберт, он из них дольше всех здесь. 

- Ладно, не суть. Я найду.

- Ага, - говорит Роберт. – Мы тоже пойдем встречать. 

- Но сначала нам надо к Френку Ламарту, - напоминает девушка. – Тебе ничего не нужно передать Френку Ламарту?

     Я улыбаюсь. Нет, спасибо, мне ничего не нужно передавать. 

- Ладно, мы пошли?

     И они уходят. А я все улыбаюсь им вслед. Таких, как они, здесь сотни. Они прилетают в надежде, что сейчас им дадут какое-то по-настоящему важное дело. А им все не дают и не дают его. Им объясняют, что у нас, в общем-то, и не происходит ничего по-настоящему серьезного, так, рутинная работа. Но они не верят. «Как, вы же Передовая Связующая Глубинная Станция! А как же лучи времени, а черные дыры и звезды, а хардкор!»

     На что им терпеливо разъясняют, что наша Передовая станция, в основном, – исследовательская база и площадка передачи информации. И без специальных знаний делать тут, в общем…

     Но они с горящими глазами готовы браться за любую черновую работу, если это поможет Общему Делу. Готовы убирать мусор на летных площадках, разгребать, работать сторожами, курьерами… Конечно, через несколько месяцев большинство рассеивается. Остаются немногие, и кое-кто из них начинает учиться и выбивается тут в люди. Но по большей части они улетают. Хотя на самом деле волонтеры нужны.

     Я набираю номер Френка и вижу в мониторе его усталое лицо.

- Френк, привет.

- Привет, Сабина.

- К тебе сейчас придут трое. Волонтеры. Не гони их, - прошу я. – Отправь к Сарториусу. Ему, кажется, нужны люди, он вчера получил большой запас каких-то газовых инструментов…

Френк тихо ухмыляется в усы.

- Кислородных, - поправляет он меня. – Кислородосодержащих материалов. Сабина, ты неисправима.

- Ну да, - машу головой я, - в общем, не гони их, хорошие ведь ребята!

- Ладно, - говорит Френк.

- Только придумай как-нибудь… ну, чтобы они не этот газ грузили, а выполняли какую-то технически творческую задачу, - продолжаю я просить Френка.

 - Ладно, давай, - посмеивается он. – И кстати, твоя любимая группа Невада прилетает, знаешь?

- Знаю, спасибо, пока!

     Я отключаюсь. Встаю и бормочу под нос: «И кто сказал, что Невада – моя любимая группа?» Невада – молодцы. Но моя любимая группа другая. И Френк знает это. Она тоже должна прилететь, но только на следующей неделе.

     Однако, почему бы и не встретить Неваду? Я выхожу в коридор: надо спешить на площадку Дельфи. Именно так, - а не на Дельту, как назвал ее длинный Роберт. Коридор спускается все ниже и ниже; двери открываются, люди выходят, их все больше, и все они устремляются вниз из павильона. Я здороваюсь, киваю им, улыбаюсь; наше движение сливается в один общий поток. Ветер крепчает, понимаю я. Где ветер, там и новости. 

У выхода я сталкиваюсь с моими волонтерами. Вид у них целеустремленный.

- Ну что, идем вместе встречать? – спрашиваю я.

- Нет, - озабоченно сообщает девушка (ее, кажется, зовут Майя), - Френк Ламарт дал нам задание построить логистическую схему по… - она беспомощно смотрит на парней.

- По переброске кислородосодержащих материалов, - говорит Герман. И легонько стучит девушку по носу. Они смеются. 

- А, ну тогда конечно, - я смеюсь только глазами. Они убегают, вылетают вместе с десятком людей наружу, и я вижу, как ветер тормошит волосы Майи. Я иду вслед, протягиваю руку, и дверь послушно и тихо раскрывается. И ветер бьет мне в лицо. 

         Встречать прилетающие группы – это отчасти моя прямая обязанность. А отчасти – мне это нравится самой. К сожалению, встречать удается не всегда, - вот, например, мою любимую группу, прилетающую на той неделе, встретить, скорее всего, не получится. В эти дни я буду вести занятия. Можно было бы, конечно, изменить время, но это слишком дорогое удовольствие – менять время только лишь для того, чтобы встретить друзей. Так что буду терпеть.

     Дельфи – это маленькая площадка, метров 50 на 50. Она огорожена плотным забором, а внутри – заасфальтированная площадка, светящаяся вдоль и поперек фосфорецирующими линиями. Их видно издалека, Невада не ошибется. Даже если б у них не было такого классного штурмана, как Алан Прайд.

     Народ стекает к площадке и окружает ее со всех сторон. По периметру расхаживают наши блюстители порядка, их черные накидки развеваются на ветру. Им нравится, когда их называют Ангелами, но кто-то переделал это гордое имя в Ангелоидов, да так оно и закрепилось. Ангелоиды рассекают доверенную им площадку с озабоченным видом, переговариваясь по рации. Она им, конечно, не особо и нужна, - только при сильном ветре. Они прекрасно могли бы понимать друг друга и так. Но с рацией, конечно, куда внушительнее. Все наши юные волонтерши, красивые и умненькие девочки, сохнут по Ангелоидам. А волонтеры-юноши дорого бы дали, чтобы сейчас вот так, при исполнении, находиться в эпицентре событий – при встрече Группы. А еще больше они бы дали, конечно, чтобы быть на месте тех, кто прилетает. 

     Меня забавляет все это. Я знаю, что Неваде можно было бы обойтись и без такой помпы, и Ангелоиды наши – скорее, дань привычке, чем насущная необходимость… для Невады, во всяком случае. Но невольно и меня захватывает какая-то тревожность момента, ожидание. Люди вокруг меня поднимают глаза к темному вечернему небу. Ветер подгоняет нашу тревогу. Мы ждем.

     Потом усиливается гул, Ангелоиды, наконец, наигрались с рацией и начинают общаться друг с другом по-нормальному, как они умеют: взмах плаща – колебание волны – передача от одного к другому срочной и краткой информации; ветер ударяет сильнее, и мы чувствуем: они летят. 

      Едва заметная светлая точка в ночи приближается. Их корабль прошел звуковой барьер и уже сближается с Дельфи. Немыслимо красивым зигзагом, фирменным почерком Алана, он совершает посадочный маневр. Они там уже слышат нас. И тогда мы начинаем петь.

     Волна прокатывается по толпе, одна, другая. Звуковые волны возникают, развиваются, окружают нас. Я слышу музыку вокруг себя и музыку внутри. Я почти счастлива. Почти. Я говорю себе: «Сабина, это ничего, что ты сейчас не там, не с ними. Ведь кто-то должен ждать и встречать». И это все-таки утешает. Я ведь знаю, чего я на самом деле хочу, и чему не суждено сбыться.

     Потом музыка становится всеобщей, радостной. Корабль уже на Дельфи. Вот открываются двери, и выходят ребята из группы Невада. Их встречают аплодисментами.

     Ребята улыбаются и машут. Они заслужили встречу: они прилетели из таких нереальных глубин, где всякое могло случиться. Я не знаю точно их задание. Они могли сражаться за восходы звезд, протягивать время, усмирять вихри, защищать новые, молодые совсем галактики… Конечно, та, моя любимая группа, умеет делать вообще какие-то немыслимые вещи. Но и ребята из Невады молодцы. И они заслуживают уважения и восхищения. 

     Молоденькие девчонки-волонтерши вскарабкиваются на плечи своих парней и машут, посылают ребятам воздушные поцелуи. Их струны поют… Да и все поют. А ребята улыбаются в ответ, но лица у них измученные и усталые. Я вижу, как их потрепало: вон, помощник их капитана, Виктор Кречински, идет, пошатываясь, друзья поддерживают его. И у Капитана лицо темное от недосыпания… Я вижу. И я тоже стараюсь петь, подбодрить ребят. Они через многое прошли. Пусть увидят, как они нужны нам.

     Группа Невада проходит по дорожке, которая сама расступается перед ней. Я теряю их из виду, но стараюсь нащупать струной их мелодию… нет, не могу. Все кругом поют. Ну, ничего, я знаю, что скоро встречусь с ними, тогда и поговорим. 

     Как быстро стемнело! Люди достают маленькие фонарики и, освещенная тихим светом, наша толпа рассасывается. Музыка смолкает. Я возвращаюсь в павильон к своему монитору.  

          ***

     Алан Прайд передал мне, что зайдет вечером следующего же дня. Я рада, я жду. Моя официальная большая встреча с Невадой назначена на третий день недели, а прилетели они в первый. Но Алан, видно, по старой дружбе захотел заглянуть пораньше.

     Я как раз только-только закончила заниматься со стажерами. Они еще не разошлись, когда дверь открывается, и показывается черноволосая голова Алана: 

- Можно? 

     По залу шелестит шепот:  

- Это же Алан Прайд! 

     Алан, смущенно и довольно улыбаясь, уже внутри. Мои стажеры разражаются аплодисментами. Любят у нас это дело! Аплодисменты будут сопровождать ребят еще недели две. А потом – либо они исчезнут с новым заданием, либо потихоньку закончится всеобщее ликование. Но пока они – герои недели.

     Алан слегка кланяется, улыбается белоснежной улыбкой и легким взмахом руки останавливает аплодирующих. Я не могу не любоваться им: он пижон немного, но это ему идет. Он и курс корабля прокладывает так же элегантно, как ходит и выглядит. На нем синий пуловер, надетый на черную майку, и черные, отутюженные брюки. Завернутые рукава подчеркивают его загорелые, мускулистые руки. Красавчик!

     Алан усаживается напротив меня и улыбается. Стажеры расходятся, с сожалением поглядывая на Алана: не пригласят ли их остаться. А не пригласят, увы.

     Я улыбаюсь Алану, стажерам и прощаюсь с ними. 

 - Ну как вы, рассказывай, - говорю я, когда закрывается дверь за последним стажером.

- Ну, что там говорить, - продолжает улыбаться Алан. Потом перестает улыбаться и говорит уже серьезно, глядя на свои руки:

- Главное, все вернулись… Задачу выполнили, хотя вымотались как черти. Даже вспоминать пока что не хочется, что да как… Больше всего на свете хочу, наконец, оказаться дома.

- Понятно, - киваю я. Я вдруг спохватываюсь, что даже не предложила ему чаю, и спешу исправить эту оплошность. Алан благодарно соглашается. Пока я наливаю чай, он молчит, только хитро щурится. Я думаю, что, кажется, понимаю его. Какой смысл рассказывать нам, непосвященным, что они там переживают, с чем сталкиваются? Понять это смогут только такие же, как они.

     Алан пьет чай маленькими глоточками, а я тем временем рассказываю ему наши новости. Невада последний раз была здесь четыре месяца назад, по здешнему времени. 

- У нас тут очередная куча волонтеров, - говорю я. – Жалко их. Хорошие попадаются ребята, а чем ими помочь?

- Странно, - хмыкает Алан, - А вы их не можете здесь пристроить ни к кому?

- Так они же все хотят как вы, в бой и в разведку.

- А-а, - Алан кивает. 

     Я продолжаю:

- Недавно к нам заезжал Петер. 

- Заславский? Френк снова его отправляет на Memory? – Алан произносит Memory с красивым прононсом, сразу видно, настоящий англичанин.

- Ну, да. А он, бедняга, все не понимает, почему именно его. Там ведь жутко холодно, это совсем не его климат…

     Memory – крайне странное место. Планета памяти. Я бы по своей воле ни за что не полетела туда. То, что рассказывал Петер – впечатляет: там всегда ночь, снег и холод. И единственный Хранитель этой Богом забытой планеты, какая-то почти потусторонняя фигура, с загадочными способностями и абсолютной памятью… Там мрачно и тихо. И добираться туда трудно, недолго, но муторно… А Петер – жизнерадостный, солнечный человек, и каждый раз, как ему лететь, он заходит и изливает мне душу: ну, как же ему не хочется в этот холодильник… Но Френк уперся: только Петер, и все. Бог их, звездочетов, поймет…

-Не позавидуешь Петеру, - говорит Алан. Он допил свой чай и теперь, думаю, начнет говорить о главном. Я готовлюсь слушать.

- Сабина, - начинает Алан, - там среди твоих Системщиков ничего не слышно о… о вихревых колебаниях туманности Бета-3, ее еще ласково называют –«Три Бегемота»?

     Я пытаюсь что-то вспомнить про «Трех Бегемотов». Припоминаю, что слышала это название и видела его на картах.

- Это где-то на западе Галактики Pi, - говорю я, - мы зовем ее «Пигмалион». Там, действительно, должно быть много вихревых колебаний, такое там место. Слияние разнонаправленных потоков, да еще кольца Большого Кита, BK-17. 

- И тракт к Онтарио… - добавляет Алан.

- Да, и тракт на Онтарио – неподалеку, - подтверждаю я, - А что?

- Когда мы проходили там, совсем рядом с «Бегемотами», - продолжает Алан, - нам пришлось тяжело. Если честно, мы чудом выжили вообще. 

     Он замолкает. Я чувствую, что ему не очень хочется вспоминать.

- Ладно, - вздыхает Алан, - я, в общем, не об этом. Просто мы ощутили, как меняется ветер. Что-то поднимается оттуда, от этих Бегемотов. Что-то вроде … уэслеров.

     Я невольно вздрагиваю. Уэслеры – поглотители времени. Страшная, хаотичная сила, противостоящая всему живому. «Три Бегемота» не так уж далеко от нашего Маяка. И путь к Онтарио проходит через них – что тоже тревожно. 

- Ты уверен?

- Я думал, ты что-то об этом знаешь… Ну, или другие Системщики.

- Алан, я – не самый лучший Системщик.

- Один из лучших, - улыбается Алан.

     Я мотаю головой.

- Нет, лучший – Тим, Тимур Саркидзе. Я – во втором ряду. Как минимум. Но спасибо, Алан, что ты пришел ко мне и предупредил. Я буду думать. Не слышала о такой опасности в «Бегемотах», но буду теперь думать. 

     Мы поговорили еще немного, и Алан ушел. А у меня осталось чувство тревоги. Уэслеры… И рядом с Онтарио – любимой Звездой моей любимой группы – группы Онтарио… А много ли мы знаем об уэслерах? 

     То, что всегда могло успокоить меня – это работа. Поэтому я осталась вечером в павильоне и занялась делом, которое давно уже откладывала, но которое нужно было сделать – доработкой, «дочищением», как у нас говорят, системы распределения частиц звездной пыли в галактике Серебряный Пес, СР9. Муторное дело. 

     Вообще, Системщики бывают разные. Вот кое-кому нравится как раз ювелирно дочищать уже сложившуюся Систему. А мне вот больше всего по душе системы разрабатывать. И самый блаженный миг – когда из вороха разношерстных элементов вдруг начинает появляться, оживать нарождающаяся Система. Она еще только-только обретает свои очертания, ты еще не знаешь, только предвидишь, какой она будет – активной, динамичной, мощной, стабильной, устойчивой, взрывной… Тебе еще предстоит помучиться с ней, побиться за нее. Но она уже вычленяется как нечто целое, особенное, неповторимое. И в этот самый миг я переживаю просто восторг творения: струна моя замирает, мурашки бегут по коже. Системщики меня поймут. 

     Я взялась за Пса и потихоньку увлеклась. Тут такое дело: трудно начать, а дальше это даже начинает нравиться. Просто Система, с которой я имею дело в Серебряном Псе, крайне динамична, и надо учесть множество факторов – вихревых потоков, утолщений, колебаний временных, - чтобы очистить ее от всякой шелупони. Наконец, часа через полтора адовой работы я уже могла воспроизвести распределение звездной пыли на своем мониторе – ярко и довольно отчетливо. Видны были рисунки полей, уже угадывались закономерности передвижения пыли. Скоро можно будет делать прогноз системного перемещения. 

     Я полюбовалась на своего Пса и решила связаться с Френком. Вдруг он еще не спит?

     Френк не спал.

- Что делаешь?

- Зачищаю старика Сильвера. 

- И долго тебе еще?

- Почти закончила. Зайти?

    - Давай. – Я слышу в голосе Френка радость. Одиноко ему. - Я травяной чай приготовлю. От Одери.

- Бегу.

     Я быстро сворачиваю свою работу, последний раз с нежностью гляжу на монитор. Там клубится, переливается оранжево-красными огнями на серебристом фоне мой верный Пес. Скоро можно будет отдавать тебя Прогнозистам. А они составят прогноз движения частиц и передадут в Ситуационный центр. И если прогноз будет устойчивым и благоприятным, карту Серебряного Пса внесут в другие такие же карты Звездного Неба, и его пыль станет маяком и ориентиром, указывающим путь в Галактике. Если неустойчивым – скорее всего, к Псу отправятся наши Наблюдатели и поставят свои метки. И мы будем ждать и смотреть, куда понесет его пыль судьба его Системы. И если надо, будем рядом. А вот если прогноз будет неблагоприятным… тогда мы взвесим свои шансы. И если шансы спасти Галактику будут, в нее отправится группа Интервентов, таких, как Невада или те, мои любимые ребята. И они будут сражаться за Серебряного Пса, бороться с вихревыми колебаниями, стабилизировать и выпрямлять кривизну его путей или, наоборот, свивать витиеватые пылевые узоры, похожие на тот, что так мастерски недавно выписывал Алан Прайд, приземляясь на Маяк… 

     Я со вздохом выключила монитор, пожелав Псу удачи. И поспешила к Френку.

     Уже на пороге его маленькой рабочей комнаты я почувствовала аромат трав. Это от чая. Чай – все, что осталось от Одери, после того, как он и Вескис ушли от нас. Где они теперь? Где-то в таких глубинах, что нам и не снились. Далеко…

     Френк был близок им больше, наверно, чем кто-либо еще из их бывшей группы. Была еще лучшая подруга Вескис - Велли, Волшебница. Теперь она, кстати, жена Алана Прайда, и ей приходится ждать его подолгу на планете Фортуна, самой большой и стабильной из наших планет. Алан – разведчик, а разведчика обязательно кто-то должен ждать. А Френк вот остался один и стал Звездочетом. 

     Его комната – отражение его судьбы. Куча непонятных мне предметов, точное назначение которых, наверно, и Френк не всегда представляет. Как и его общение со Звездами – он может проложить звездный тракт, узнать ритм времени, выпытать у Вселенной координаты рождения новой звезды и синхронизировать их с временным потоком… Но знает ли он, кто направляет этот поток, почему именно здесь родилась звезда и куда, в конце концов, ведет тракт, проложенный им? Не уверена… Мне кажется, он - как смотритель маяка, мимо которого проплывают корабли из дальних стран, в которых от ни разу не был. И он не знает, куда и откуда плывут корабли. Но он нужен здесь, чтобы не погас маяк. Как и все мы тут, - думаю я, как и все мы. 

     - Ты зачем снова отправил Петера в эту холодную дыру? – спрашиваю я. - Бедняга думает, что у тебя или волнометр заглючил, или ты решил его извести.

     Мы попиваем травяной чай. В комнате удивительно уютно – может быть, из-за душистого аромата, окружающего нас.

     Френк усмехается в бороду. Он нетороплив. Я жду.

- Не заглючило, - изрекает он наконец. – Их волны практически синхронны.

- Чьи волны?

- Мемори. И Петера.

- Да ты что? – изумляюсь я.

    Френк кивает и подливает мне еще чаю.

- И что теперь? – говорю я. – Там же есть… Хранитель этой планеты.

     Френк пожимает плечами.

- Точно сказать тебе не могу. Пусть едет. Там он и найдет свои ответы.

     В окно внезапно ударяет ветер.

- Буря начинается, - говорит Френк. – Тебе надо спешить, если хочешь сегодня вернуться домой.

- Да ладно, - вздыхаю я, - как-нибудь. И кстати, Френк… Ты не знаешь, что там с вихревыми колебаниями в Бета-3? Ко мне сегодня Алан заходил…

- Я знаю. Мне Велли рассказала.

     Велли – это Волшебница. Они очень тесно общаются, Френк и его бывшая группа Онтарио. Я не удивлюсь, если они как-то ухитряются общаться даже с Вескис и Одери – из тех глубин, куда не проникает ни один Френковский прибор. Но об этом я Френка спрашивать не стану. Это у нас не принято. В общем, они удивительно быстро в курсе дел друг друга. 

- И что ты думаешь об этом? – спрашиваю я.

- Буду делать расчеты. В ближайшее время. 

     Френк стал серьезен. Серьезнее, чем когда он говорил о Петере и Мемори. На меня даже холодом повеяло. Я таким Френка давно не видела. Вообще он внешне бывает похож на физика-ботаника, но я-то знаю, что это не так. Френк, он железный. 

- Тут ошибиться нельзя, - говорит Френк. – Онтарио рядом.

     Я киваю. Все у нас знают, как важна для группы Френка звезда Онтарио. Из-за нее Френк сейчас здесь. А Вескис с Одери – где-то далеко. Онтарио – звезда, что привлекла их сюда, они прилетели, когда она взошла. За нее они будут сражаться. А есть ли у меня такая звезда, за которую я буду сражаться? – думаю я. - Вряд ли… 

     Я перевожу разговор на моего Серебристого Пса и другие Системы, которыми я занимаюсь. Френк слушает, а я увлекаюсь и спохватываюсь только через несколько минут, как понимаю, что он меня давно не слышит. Он уже где-то далеко…

- Прости, - виновато говорю я, - я тебя перегрузила своей терминологией.

- Да нет, ты чего? – смеется Френк. – Просто ты настоящий Системщик. Натура самодостаточная, сама себе Система.

- Ну нет, - говорю я. – Система должна быть открыта, иначе ей конец.

- Да я шучу. Я знаю, ты вполне себе открытый Системщик. Просто увлеченный.  

     Я задумываюсь, как воспринимать его слова: на комплимент они не тянут. 

- Ладно, не грусти, - обнимает меня Френк. 

     Пора прощаться. Я с тоской смотрю на темноту за окном, - а что делать? Я не люблю ночь, особенно вот такую, как сейчас. Когда поднимается ветер, и не видно звезд, и холод.

     Но когда я прощаюсь с Френком, одеваю теплую накидку и выхожу из павильона, когда ветер ударяет меня в лицо, и я поднимаю глаза к плотному, ощутимому кожей, небу, для меня все перестает существовать: все теплые окна, отпустившие меня, и все двери, из которых я вышла, и время, и люди… и даже мои Системы. Есть только это небо, ветер и дорога в темноте. И где-то там, за небом – звезды, которым не пробиться сейчас ко мне, но и они – часть моей дороги. И я пою и поднимаюсь выше и выше, закрываю глаза и лечу – отдаваясь бескрайнему одиночеству без начала и конца. И мне хорошо, потому что я свободна. Я лечу домой.  

     Проходит несколько дней, и все идет как обычно. Френк проводит свои исследования. Алан отбыл к на Фортуну к Велли. Я закончила Серебристого Пса и взялась за две мелкие Системы, пусть и не такие красивые, как Пес. Временами я вижу мельком волонтера Майю вдвоем с ее другом, тем, который не Роберт. А Роберт куда-то пропал. Может, именно потому, что этим двоим хорошо, видимо, и без него. 

     А между тем ветер крепчает день ото дня. Через несколько дней я уже не рискую вечерами летать домой. Предпочитаю возвращаться на каком-нибудь транспорте. Ветер слишком сильный. А ведь вот-вот должны прилететь мои самые любимые ребята. Я начинаю тревожиться за них. 

    И наконец, утром в третий день недели я прихожу в свой павильон и сразу вижу на мониторе сообщение от Френка: «Гр. Онтарио прилетела. Порт Альта».

     Надо же – ночью. И никто их не встречал. 

     Минуту я колеблюсь: идти, не идти… или дать им отдохнуть с дороги? Но я понимаю, что не удержусь. Я выскакиваю из павильона и устремляюсь наружу. Ветер свистит, я вижу, как сгибаются кроны деревьев. Но это уже не страшно. Ничего уже не страшно – все, кто нужен, уже здесь. Я улыбаюсь. Я спешу навстречу им, моей самой любимой группе. И Френка. И Велли, которой здесь нет. Подходя к нашему аэропорту, я уже вижу вдалеке темные накидки – Ангелоиды не дремлют. Нет ни заграждений, ни встречающей толпы. И все равно они – самые лучшие. О, я их уже вижу – там, вдали, мелькает среди Ангелоидов легкая светлая накидка. Это Трико. Наверно, он один из всех лидеров групп болтает с Ангелоидами. Шутит с ними. Не потому, что другие - какие-то снобы. Просто у них по прилету сил нет. Я разговаривала со многими из них, я знаю. Даже мой любимый Алан Прайд говорил мне однажды, что у него, когда он касается земли, возвращаясь, одна мысль: как бы не рухнуть тут же, на виду у всех встречающих. Упасть и уснуть. И лишь Трико и его ребята могут вот так, выйдя из Глубины, еще задержаться, обсудить что-то с Ангелоидами. А вон Грегори, Владеница… где-то должен быть Влад. И все они – те, кто остался от Группы Вескис.   

     Накидки их трепещутся на ветру. 

- Эге-гей! – кричу я сквозь ветер. И машу руками.

     Трико приглядывается. Потом раскрывает мне свои объятия:

- Ого! Сабинадзе! Он почему-то уверен, что я грузинка, хотя я десять раз говорила ему, что это не так. 

     И я лечу к ним.

- Пойдемте, пойдемте, ребята, скорее отсюда, - спешу я им сказать. – Вам не дует?

     Но они только смеются. 

- Люблю ветер! – говорит Трико. 

     И я чувствую, что и мне нравится стоять на ветру. Недолго, но нравится.

    Я понимаю, что им надо отдыхать. Поэтому я не пристаю к ним, только договариваюсь с Трико, что мы встретимся с их Группой завтра днем. И на всякий случай, потому что Трико все забывает, договариваюсь еще и с самым организованным «онтарианцем» – с Грегори. А раньше, говорят, самым организованным был Френк. Пока не стал Звездочетом.

     Потом я спокойно работаю до конца дня, и мне хорошо. Только вот вечером, когда я пытаюсь связаться с Френком, и у меня не получается, у меня начинают кошки скрести на душе: я понимаю, что Френк сейчас недоступен, потому что он общается со своими. А я вот нет. 

     Не знаю даже, кого к кому я ревную: Френка к ним, или их к Френку. Наверно, я ревную их всех – к тому, из-за чего сейчас они там, без меня. И им, наверно, хорошо вместе. У них там свои разговоры, воспоминания. У них есть своя линия связи с Вескис и Одери и звезда Онтарио. Их музыка – на одной волне. 

     А я темным вечером сижу в своем павильоне за разработкой очередной Системы. Я увижу их завтра, и они будут мне рады, - и они, и Френк. 

     Но сегодня им хорошо без меня.

     Не клеилась у меня Система. Не рождалась. Хотя, казалось бы, ветер усиливает вихревые колебания и помогает проявиться признакам Системы. Если они есть. Но то ли у меня не было настроения, то ли и впрямь пустое это было дело – искать Систему, ничего у меня не вышло. И я отправилась домой. 

     На следующий день мне предстояло отправиться в нашу Главную обсерваторию – на встречу с Системщиками. Эту повинность я отбываю раз в месяц. Изредка бывает что-то интересное, но в основном я, скорее, езжу туда, чтобы поболтать с коллегами. С куда большей радостью я бы сейчас отправилась в свой павильон. Но я твердо решила, что непременно заскочу туда еще вечером. 

     Когда я вхожу в овальный зал, где проходит встреча, почти все уже собрались. Нас, Системщиков, на планете Маяк - около сорока человек. В основном, они работают группами. Одиночки, как я, – редкость. Ведет все это мероприятие Тимур Саркидзе. Он или сам ведет его, или кто-то из его ближайших помощников, - тоже Системщики.

     Я слушала Тимура впол-уха, думая, не скажут ли что-нибудь о «Бета-три». Но нет, говорили об усилении вихревых потоков в западном секторе, о новых успехах в построении Систем… Поздравили Системщиков, которые разработали пару Систем, а также тех, у кого недавно были дни рождения… в общем, ничего особенного. 

     Когда совещание закончилось, я решилась подойти к Тимуру. Я рассказала ему о визите Алана Прайда и спросила, не слышал ли он что-то о «Бегемотах».

     Но Бегемоты Тимура не интересовали. Зато его интересовала я. Точнее, моя работа. Тимур велел помощникам подождать его, сварить пока кофе, а сам выразительно на меня посмотрел, и я вздохнула. Опять он начнет этот бесполезный разговор. Такой же взгляд бывал у моей мамы, - когда-то так давно, что и не вспомнишь уже. Этот взгляд говорил: вот сейчас я снова с тобой поговорю о твоей неудавшейся жизни. О парне, с которым ты встречаешься, а он мне не нравится. О планах на будущее, о котором ты не думаешь. И сразу хотелось улизнуть куда-нибудь. Вот такой же взгляд был сейчас у Тимура. И я смиренно приготовилась слушать.

- Сабина… - начал Тимур, - у меня сейчас интересные разработки. Очень интересные. Система Альграмма-5. Слышала о такой? Это интереснейшая Система в Центральном секторе. Живая. Пульсирующая. Но людей не хватает. Катастрофически. 

     Я молчала. 

Он продолжал:

- Неужели тебе это неинтересно?

- Интересно, - говорю я и мучительно улыбаюсь. – Но сейчас меня интересуют «Бегемоты».

     Тимур машет рукой и тоже улыбается. Снисходительно.

- Брось, Сабина. Ну, какие там могут быть Системы, в этом твоем заброшенном секторе? Чем ты там занимаешься? 

- Ну… - неуверенно говорю я, - вот Серебристого Пса дочистила. На следующей неделе отнесу его Прогнозистам. 

- И что? Там вероятность событий, в глубинных секторах, близка к 10 процентам. Ну, ты же все понимаешь…

     И видя мое огорченное лицо, добавляет, более мягко:

- Сабина, я не хочу сказать, что это – не ценно. Но смотри: у меня в разработке одновременно – пять-шесть крупных Систем. Иногда – восемь. И мне очень нужны люди.  

- Я… Я подумаю, - говорю я. Что я могу еще сказать? 

     Тимур вздыхает. Я представляю, что он будет говорить своим помощникам: «Умная голова у Сабины, а занимается она ерундой. Ищет в предельной Глубине какие-то обломки».

     Я благодарю Тимура за предложение, и мы прощаемся. Он с сожалением смотрит мне вслед, я чувствую спиной. Но думаю об этом буквально несколько минут, пока я еще в Главном корпусе. А потом выхожу на улицу и вздыхаю. У меня своя жизнь. Ну и что, что глубинные сектора, ну и что, что обломки. Зато это моя жизнь. 

     Я иду и думаю, что я могла бы ответить Тимуру… если б он понял. Там, у Тимура, на периметре, то есть на разведанной поверхности – практически конвейерное производство. Система за Системой. Там ничего не нужно искать. Только дочищай. 

     А в этих моих глубинных секторах… Там иногда встречаются такие экземпляры – что только волосы на голове шевелятся от изумления: что это? Откуда такое взялось? Там такая разница с временным ритмом… Иногда гигантская. Плывет себе какая-нибудь Система, для которой вся история человечества – как краткий миг из ее перемещения из точки А в точку Б. Задевает тебя только краешком. И ты вдруг поражаешься, какая же за этим видимым краем стоит мощь, красота. Что-то вообще принципиально непознаваемое, со своей симметрией, силой звука… Как это объяснить Тимуру? Вот Френк бы понял. И ребята из группы Онтарио, они бы поняли точно. Они с этим сталкиваются постоянно. Это же их направление – предельная глубина. А ведь их, не в пример Неваде, считают какими-то бродягами-аутсайдерами. И Френка – странным таким Звездочетом. И обо мне, наверно, сожалеют, что пропадает моя системная специальность. Хотя, - с гордостью подумала я, - Алан пришел со своими тревогами именно ко мне. Не к кому-нибудь еще. 

     Я добираюсь до своего павильона. Можно было бы сегодня и не приходить. Но вдруг ребята из Онтарио подадут весточку? Я открываю свой кабинет, включаю монитор – нет ли писем? Писем нет. Жалко…

    Я вздыхаю и стараюсь настроиться на работу. Говорю себе: «Они устали… Они ничего не обещали тебе. А даже если б и обещали…» Я могу расстраиваться, но не должна на них обижаться. Никогда. Это они нужны мне, а не я им. Не я им. 

     И тут монитор включается, и на экране появляется улыбающееся лицо Трико. 

- Сабина-джан! Где ты там? Мы с утра пытаемся найти тебя! 

- Триконадзе, извини. Системы, что б их, отвлекают от общения с друзьями.

- Триконадзе! Она назвала меня «Триконадзе» - говорит Трико кому-то сзади. Там смеются и говорят, что не все же ему издеваться над людьми. 

- Сабина, бросай свои Системы! Друзья тебя не видели несколько недель. Давай к нам, в «Мехико», ждем тебя!

- Ладно, ладно, бегу, - говорю я. – Что-нибудь принести к столу?

- Она спрашивает, что нам нужно к столу, - передает Трико публике сзади. Начинается небольшое совещание, и я слышу предложения, прерывающиеся смехом, от черепашьего супа до амонтильядо. 

     Наконец в разговор вступает Френк. Он уже там:

- Тут все есть. Давай скорее к нам!

- Будет вам черепаший суп, - говорю я. И отключаюсь. Моя душа поет. 

     Я выхожу наружу, и ветер почти сбивает меня с ног. Хорошо, что идти недалеко: «Мехико» - любимое место Трико – в трех кварталах от павильона.

     Такое ощущение, что ветер нагнал еще и тумана: видно плохо. Я закрываю за собой толстую деревянную дверь «Мехико» и облегченно вздыхаю: тут тепло, вкусно пахнет, и я отдаленно слышу, как смеется Френк. Счастливым таким смехом, как он никогда не смеется один. 

     Я сбрасываю накидку, отодвигаю легкую бамбуковую занавеску и оказываюсь внутри большого помещения с камином и дубовым столом, уставленным напитками и едой. Кроме моих друзей и хозяина заведения здесь никого нет: нормальные люди в такую стужу или дома сидят, или работают.

     - О-о-о! – раздается со всех сторон. Ко мне идут, мне все рады. И сердце мое тает, и я прощаю им свой вчерашний вечер и сегодняшний день. Главное, они рады мне.

     - Сабина! 

     Первой ко мне спешит черноокая красавица Владеница, – Ну, наконец-то! 

     Она меня целует, и я чувствую нежный аромат ее кожи. От нее веет прекрасными цветами, сорванными где-то очень далеко отсюда.  

- А где же черепаший суп? – это уже Трико.

- Черепаха уже ползет, - говорю я. – Вот приползет, если дождешься, можешь варить себе суп сам. 

- Обманщица! – объявляет он, а все смеются.

     Я здороваюсь и с Грегори, и с Френком, и с мужем Владеницы Владом. И с Сакирой, молодым человеком, который нечасто бывает с ними. Они прилетели не все: часть Группы Вескис осталась в Глубине. На мой вопрос, как это ребята их отпустили к нам, Трико пояснил: 

- Да они рады хоть чуть-чуть отдохнуть…

- От Трико, - добавила Владеница, - и его волынки. 

Все опять засмеялись. Владеница рассказала, что Трико решил освоить волынку, поэтому его срочно отправили в отпуск.

- Ну, да, - добавил Влад, - а нас уж так, за компанию, чтобы приглядели за ним.

- Что они смеются? – спросил, выходя, хозяин «Мехико» (все время забываю его имя, то ли Хулио, то ли Игнасио).

     Трико перешел на испанский. Я поморщилась, но что делать: это его родной язык, ему просто нравится говорить на нем. Зато мне приходится напрягаться. Я обратилась к внутренней речи, чтобы понять, что он говорит. Но он под общий хохот нес всякий вздор: его долго не отпускали в отпуск, но его любовь к «Мехико» и кухне дона Сантьяго (а, вот как его зовут!) была столь велика, что он всю ночь играл на волынке серенаду под окном у Хранителя Большого Ключа Дона Пьетро Чезаре (а это еще один член Группы Онтарио), а когда злобный Дон Пьетро проснулся…

     Здесь я отключилась. Врет он все. Нет у них никакого окна, ни отпуска никакого нет. Ну, может, волынка есть. А так – они прилетели сюда, в этот ветер, из-за уэслеров и Онтарио. Потому что только здесь можно узнать, что обнаружено, какая информация обработана о зоне, где, возможно, появились уэслеры. И есть ли угроза Звезде.

     Но еще предстоял веселый вечер. И весь вечер они смеялись и куролесили, и мне было, как всегда, легко и беззаботно с ними. И не было заметно совсем по их лицам, что они вот только что – из Глубины. 

     И лишь позднее, когда за окном завывал ветер, мы пристроились за столиком втроем – я, Френк и Трико. И, наконец, повели разговор о главном. 

- Сабина… - начал Трико. Уже то, что я теперь была не Сабинадзе, говорило о том, что он перестал валять дурака. – Тут такое дело… где бы узнать, что там творится у Бета-3?

- Я сама узнала только что от Алана. Говорила с Саркидзе, но он… - Я повертела бокал в руках и подумала, как бы сказать помягче… - Он пока не видит особой опасности там. 

     Трико вопросительно посмотрел на Френка.

- Алан уверен, что это – уэслеры, - сказал Френк. – Где-то в районе 3-х Бегемотов. Их чуть не смял поток, когда они пролетали в Кавалькаде – это KVK-Бета 3, зона влияния Бета 3. Их отшвырнуло на три круга западнее звездного тракта. Они еле избежали столкновения с главной звездой Кавалькады, Аррасом.

- И кто им такие названия придумывает? – усмехнулся Трико.

- Да кто найдет, тот и придумывает, - махнул рукой Френк. KVK – Кавалькаду – нашел Роже Давид, как ты помнишь. Уж не знаю, кто был этот Аррас, и что он ему сделал, но самое гиблое место там – этот Аррас. Там Роже и пропал.

     Они помолчали, и я тоже. Роже Давида я помню. Он был смелым и веселым, и дружил с Вескис и ее группой. Они и сюда прилетели все вместе. Он стал, как и они, членом Группы разведки. И причем Группы разведки-1 - с правом принятия решений об Интервенции. А потом Глубина поглотила его и трех его товарищей.

     - Значит, уэслеры… - повторил Трико. – Эх, блин! – он вдруг с досадой ударил рукой по столу. 

     Сидящие за другим столом переглянулись. Трико обернулся к ним и, видимо, услышал что-то, касающееся его персоны.

- Смейтесь, смейтесь, я вам еще покажу свой несносный характер! – угрожающе весело крикнул он. 

     А потом повернулся к нам и сказал с совсем другой интонацией:

- И это надо же… Когда уже почти все готово… Эх!

     Трико махнул рукой и отошел от нашего стола к своим друзьям. 

 Френк проводил Трико глазами, а я увидела, с какой нежностью и грустью он смотрит на свою Группу. Тяжело ему наверно, подумала я. Он здесь, они – в Глубине…

- А что готово? – спросила я у него.

- А ты не знаешь? – Френк улыбнулся. – Я же говорил тебе. Синегорский тракт…

И правда, он говорил. Но я никогда не воспринимала это всерьез. Скорее, как мечту.

- Ты хочешь сказать, что у вас вот так и готова целая динамичная система?

- Угу. 

Френк хлебнул вина.

- Френк, - улыбнулась я. – Ну, не смеши. Можешь это рассказать кому-нибудь… ну, там, волонтерам или даже Сарториусу… Петеру Заславскому, который тебя слушает… Но не мне же!

Френк молчал.

- Я ведь Системщик, - продолжала я – Я еще понимаю, можно скорректировать Систему, изменить вихревой поток… Но невозможно же создать ее из ничего. Как? 

- Не из ничего, - коротко сказал Френк, - И потом… ты не знаешь Вескис.

- Ну, а что Вескис? Что она – волшебница?

- Волшебница у нас вышла замуж за Алана Прайда, - вздохнул Френк. 

- Ну, вот. О чем здесь говорить?

- Вескис и Одери почти построили Синегорский тракт. 

- И как они его построили?

- Увидишь, - он усмехнулся, - Если уэслеры не помешают…

- Френк, да что ты говоришь? 

     Я потеряла терпение. Я очень люблю Группу Вескис. Но это даже для меня слишком. Я отвернулась и подумала, как бы сменить тему.

- Ветер какой! – сказала я.

     Френк улыбнулся куда-то в усы и похлопал меня по плечу:

- Ладно, пошли к ребятам.

    Но я весь вечер пребывала в легкой задумчивости. И вернувшись (с трудом) домой, думая, что лучше бы мне в ближайшее время поселиться в своем павильоне, греясь у огня в моей маленькой полутемной комнатке, я сказала себе: они ненормальные. 

     Система – это то, что построить нельзя. Ее можно только обнаружить, разработать, вычислить… Ну, говорят, большими усилиями можно разбудить систему. Наконец, самое простое - ее смоделировать. Но это как если сфотографировать или нарисовать портрет живого человека. Вот как я моделирую свои системы, делаю их слепки. Но нельзя создать Систему – как невозможно вот так, из неживого, создать живое. Движущееся. Или динамическое, как у нас говорят. 

     «Пойти, что ли, работать к Тимуру Саркидзе?» - с тоской подумала я. Но в глубине души я знала, что не пойду. Уж сколько раз я пыталась свернуть свои исследования в Глубине… не могу. Это сильнее меня.

     Я вздохнула и подумала о тех, кто сейчас, под этим ветром, скитается в Глубине. У кого нет, как у нас, огня в комнате. Лишь небо и звезды. Да хранит их Онтарио…

     Я думала, что утром не смогу добраться до работы. Но нет, мне показалось даже, что ветер приутих. Наш тихий наземный глиссер скользил по поверхности планеты, слегка покачиваясь, и водитель – настоящий профи, держу пари, бывший автогонщик, - умудрялся всякий раз на повороте находить правильный поток. 

     Но пробираясь с глайдера в павильон, я решила, что домой уже не вернусь.

     Я успела только-только приступить к работе, как за дверью послышались шаги. И краткие переговоры:

- Постучи!

- Нет, ты постучи!

- Можно?

     Это снова волонтеры, Роберт и Майя. Третьего они где-то потеряли.

- Ну, заходите, коль пришли. Садитесь.

     Они садятся, переглядываются, и Роберт на правах инициатора моего посещения начинает разговор:

- Мы хотели посоветоваться…

- Ну, давайте, советуйтесь, - приободряю их я.

     Роберт смущается, и в разговор вступает Майя.

- Мы здесь уже целых три месяца (я внутренне хмыкаю). Мы уже три месяца тут сидим и…

     Они переглядываются. Я понимающе киваю. Все равно, пока не выскажутся, не уйдут.

- И ничего не происходит, - продолжает Майя. И смотрит на меня.

- Ну, а как вы себе это представляли? – ласково спрашиваю я, - Как, вы думали, мы здесь живем?

- Ну… не так. Я себе это представляла совсем не так. Я думала, нас возьмут…

- В Группу разведки, - заканчиваю я и улыбаюсь. Боюсь, не без легкой иронии.

- Нет, ну, конечно, не в группу разведки, - оправдывается Майя, - ну, например, в группу… помощи, снабжения, подготовки. Или к Системщикам.

     Тут я совсем не могу сдержать улыбки. К Системщикам – на крайняк. На самом деле, конечно, им хотелось в Группу разведки. Все хотят в Группу разведки, и никого туда не берут. 

- Ну, есть же какие-то курсы подготовки, обучения… - Майя смотрит на Роберта с явным укором: давай, помогай. Но тот лишь смущенно теребит в руках вязаную шапку.

- Нет, - говорю я, глядя ей в глаза. – Нет таких курсов. Вернее, как: у Системщиков есть занятия, вот я их веду, например. Но вы же не хотите к Системщикам. Вы хотите в разведку. А у них никаких занятий, тренажеров нет. 

     И отвечая на недоумевающие взгляды моих посетителей, поясняю:

- Их так мало, и они так редко, наездами бывают на Маяке, что курсы вести некому. Кто их будет вести? И когда? Между собой они общаются, собираются. Но это другое. У них свой мир, чтобы туда войти, нужно…

- Что? – на этот раз вступил Роберт.

     Я отворачиваюсь от них и смотрю в замутненное окно. Где-то там бушует ветер. 

- Нужно лет десять летать и летать. И быть очень талантливым. Думать только о полете, жить полетом. Чувствовать… стихию. Не иметь привязанностей, - я смотрю на них, - кроме своей группы. Какие привязанности, если ты восемь месяцев в году – в Глубине? Терпеть там всяческие неудобства. Представляете, как они там живут? Они же как на вулкане: ни дома, ни земли под ногами. Сегодня ты в одном месте, завтра – в другом. Они и со своей-то группой пересекаются не часто, обычно просто парами летают. Особенно – интервенты. А хорошие разведчики – всегда интервенты.  

     Я смотрю в их потухшие глаза и заканчиваю:

- В общем, сложно это…

- Ну, хорошо, - говорит Майя, - тогда… А как нам стать Системщиками?

     Я улыбаюсь.

- Можно и Системщиками. Только ведь это надо сидеть на одном месте, вот как я, целый день. И моделировать системы.  

     Я замолкаю, смотрю на нее и мягко спрашиваю:

- И стоило ли ради этого лететь сюда?

- Ну, да, - Майя отводит взгляд. – Наверно, не стоило. 

     Мне хочется их утешить. Но нечем. Если бы вы знали, хочется сказать мне, если б вы знали, как мне самой хотелось вот так, вместе с моими любимыми группами, лететь в Глубину! В ту Глубину, которую я вижу на экране, но которую чувствую всеми молекулами моего тела, когда поднимаюсь к небу в редкие безветренные вечера... Как я завидую моим друзьям - особенно когда они уходят, и ветер заметает их следы. А мы остаемся и ждем…

- Если хотите, - говорю я, - сходите к Гекате. Она умеет видеть призвание каждого, может, и вам повезет. Если ваше призвание сформировано, она его увидит. 

- Мы про это слышали, - оживляется Роберт, - Можете поподробнее рассказать?

- Ну, Геката, - говорю я, – такая Геката. Предсказательница. Как многие тут у нас, - я усмехаюсь. – Но Геката настоящая. Она не будет обманывать, если у вас есть призвание, она сможет помочь.

- А Вы тоже к ней ходили? – спрашивает Роберт.

- Один раз, - говорю я.

- И она предсказала… что Вы Системщик? – спрашивает Майя.

- Нет, - говорю я. – Это я знала и без нее. Я всегда знала, что я Системщик. Но она помогла мне… избавиться от того, что мне не нужно.

- А-а… - говорят они. 

    Я смотрю на часы, и ребята понимают, что надо уходить.

- Вы где живете? – спрашиваю я.

- Ну, сейчас ветра, - говорит Роберт, - мы переселились на третий этаж двенадцатого павильона.

- Что ж, Геката – недалеко от вас, - говорю я. – Она живет в десятом, только я не помню, не то на втором этаже, не то на третьем. Там же и работает.

- Мы уже поняли, - усмехается Роберт, - что здесь все живут на работе. – Ладно, спасибо Вам, Сабина.

- Спасибо, - говорит и Майя.

- Пожалуйста, - отвечаю я. Что ж, у них есть теперь небольшая надежда. Пойдут теперь к Гекате. Когда-то она сказала мне, что мне нечего делать в Глубине. Что-то похожее, наверно, скажет и им.

     Когда ребята уходят, я некоторое время тупо смотрю на монитор. Потом вздыхаю и отключаюсь от всего, что мне мешает работать. Какой-никакой, я все-таки Системщик. Я вижу Глубину. Значит, может быть, когда-нибудь мне повезет, и я смогу оказаться там, внутри и попасть в Волновой поток… Кто знает? О чем еще мне мечтать?

     «Только о чашке чая от Одери, - подумала я, - вот таким холодным ветреным вечером».

     Вечером позвонил Френк. Монитор был темен, он включил только звук.

- Сабина, - сказал он, - Ты сможешь нас принять завтра днем?

    - Конечно! - оторопело говорю я. Я удивляюсь, во-первых, его тону: так по-деловому Френк со мной обычно не разговаривал. Видно, он и вправду у них был когда-то самым организованным. 

- А что вы…

- Спасибо большое! – говорит Френк. – Извини, больше говорить не могу, мы тут расчеты проводим, время моделируем… Спасибо тебе! Пока.

- Пока, - говорю я.  

     Монитор уже отключился. Ладно. 

     Я озадаченно чешу затылок. Не терпится им… А ветер уже не просто шумит, он завывает за окном. Ни зги не видно. Хорошо, что наш павильон утеплен как следует, – сквозь плотную обшивку не проникает стужа. Весь народ ночует в павильонах и бункерах, никто в это время не выходит на улицу. Ну, разве что по каким-то срочным, неотложным делам, в спецтранспорте. 

     Я закрываю свой монитор (похвалив себя напоследок за хорошо сделанную за сегодня работу) и отправляюсь в свою уютную комнатку, закрепленную в павильоне за мной. Она находится под землей, на глубине восьми метров. Никакие ветра здесь не страшны. 

     Я почитала перед сном немного, выключила свет и заснула в кромешной тьме и тишине. Засыпая, я подумала, как же тяжело сейчас тем, в глубине, у кого нет такой уютной норки, как у меня. Только ветра и дороги. 

     Я уснула, и мне снились эти дороги, бесконечные, сверкающие звездами… и притягивающие меня, словно магнит. Почему мне снятся такие сны? 

     Утром я поднялась из своего убежища в кухню. Сюда же подтянулись мои соседи по этажу. За окнами серела какая-то непонятная муть, лишь отдаленно напоминающая то, что можно назвать нашей планетой. Ветер ритмично ударял в окна, и они чуть подрагивали, - хотя я знала, что павильон надежно защищен, было как-то не по себе. 

     - Скоро это кончится? – интересуется мой сосед-аналитик Флинн Макстайл, длинный парень с хвостом светлых волос. Он здесь недавно.

- Недели через две-три - говорю я, наливая белую питательную смесь, похожую на молоко, в мучнистую смесь, похожую на хлопья. На вид непрезентабельно, но вкусно. Изобретено нашими биологами месяца три назад.

 - Тогда можно потерпеть, - улыбается Флинн. И снова ударяет ветер.

     После завтрака я иду в свой рабочий павильон. Через два с половиной часа – начало занятий со стажерами-системщиками, надо бы подготовиться. Что бы мне им сегодня показать? Тема у нас – расширение туманностей. Визуально интересная очень тема: можно показать, как эти туманности расширяются, какие там завихрения потоковые происходят, как можно увидеть, что эти завихрения носят системный характер и могут порождать новую жизнь, а как – что это просто случайные флуктуации… Хотя чем больше я занимаюсь системами, тем чаще мне кажется, что никаких случайных флуктуаций не бывает, точнее, они бывают крайне редко, да и то – являются частью еще более сложных, высокоорганизованных систем, понять которые мы не в состоянии… А вот покажу-ка я им, подумала я, как раз очень симпатичную туманность из Трех бегемотов. Если уж на то пошло… Она явно, заметно расширяется, посмотрим-ка мы на нее…

     В это время звонит мой радиофон, и на мониторе появляется сосредоточенное лицо Френка. 

- Сабина, добрый день.

- И тебе здравствуй, Френк. Как спалось? Как там ваши?

- Наши хорошо, - не поддерживая мой полушутливый тон, говорит Френк, - Можем мы к тебе зайти через час? Или после твоих занятий? Нам нужно минут пятнадцать-двадцать.

- Ну, конечно… - неуверенно говорю я. – Через час так через час. Буду рада. Приходите.

- Ок, жди, до встречи!

     Френк отключается. 

     Минут через сорок я слышу быстрые, легкие шаги за дверью. Потом дверь приоткрывается, Френк пропускает Владеницу, и я слышу ее мягкий голос:

- Добрый день, Сабина. Мы чуть-чуть раньше, это ничего?

- Заходите, заходите. Все хорошо.

     Они приходят практически все, я только Влада с ними не вижу. Они окружают мой монитор. 

- Сабина, - говорит Френк, - можешь показать ближайшие системы 3-х Бегемотов?

- Ближайшая там только одна, -говорю я. – Но вам она не понравится. 

- Почему? – спрашивает Трико. А Френк мрачнеет: он уже догадался, почему.

- Аррас, - кратко говорит он.

- Роже,- говорит Владеница , быстро обмениваясь взглядом с друзьями. 

     Они смолкают. Возникает секундная пауза, за время которой, я чувствую, останавливается ритм времени, и эта секунда растягивается, вмещая то, что они хотят подумать и сказать друг другу о Роже Давиде, и вспомнить, и помолчать о Роже Давиде. Я не слышу их так, как они слышат друг друга, но я же могу ощущать такие вещи. И наконец, после длинной этой секунды Сакира обращается ко мне:

- Сабина, Аррас – это динамическая система или она стабильна? Можешь рассказать о ней?

- Думаю, динамическая, хотя это не совсем, в общем-то, доказано, - я потираю нос. - Это вообще не доказано, если честно. Но я чувствую, что колебания волн там гигантские. Кое-что я могу показать.

     И я им показываю. И они начинают говорить все разом, Трико, конечно, громче всех. По тому, как они ловят каждое мое слово, по их репликам я уже догадываюсь, что они много знают о «Трех Бегемотах», причем, видимо, не все из открытых источников, а из каких-то своих, собственных. 

     Они обсуждают картинки, которые я им показываю: траектории движения вихревых колебаний и возможные перемещения звезд. За время нашего разговора однажды они меня поражают. Я демонстрирую возможное движение главной звезды KVK – Сирены – в случае смещения системы Арраса. Я выстроила ее траекторию, довольно сложную. И вдруг молчаливый до того Сакира вмешивается: 

- Нет, нет, не так. Вот как она пойдет, смотрите-ка. – И безошибочно четким движением руки направляет лазерную указку вглубь моего многомерного монитора, вырисовывая почти прямую, чуть изогнутую линию прямо в сторону их любимого Онтарио. Я смотрю на нее и понимаю, что да, именно туда она и пойдет.

- Да, так и есть, - кивает Трико. - Так проще. А как говорит Вескис, Вселенная стремится к простоте. 

     Не поспоришь. Другие даже внимания не обращают и сразу начинают обсуждать иные нюансы возможной системы KVK-Онтарио.      

     Конечно, какие там «пятнадцать-двадцать минут»! Часа через полтора я спохватываюсь, а вернее, первый из стажеров просовывает голову в мой кабинет, и я понимаю, что все, вот-вот начнется лекция, а я даже не успела толком подготовиться. И тогда я выпроваживаю Группу Онтарио, которая только-только вошла во вкус и простроила почти все вероятностные линии развития KVK где-то на два световых века вперед. 

- Мы к тебе еще зайдем! – обещает Френк.

- Ладно-ладно. Вы после шести возвращайтесь, если хотите, у меня занятия закончатся.

- Спасибо, Сабина! – улыбаются они. И я понимаю с грустью, что в ближайшее время я им не нужна. То, что им нужно, они могут обсуждать и без меня.

     Я прощаюсь и закрываю дверь. Мои стажеры с любопытством смотрят в сторону монитора, где клубятся оставленные группой Онтарио руины динамической системы KVK. А ведь мне было интересно с ними, честно. 

    - Ну. друзья, - обращаюсь я к своим стажерам, - только что здесь побывала группа Онтарио (по залу проносится вздох («Эх, надо же, не может быть, а мы-то и не знали!»), которая, как вы видите, сейчас особенно интересуется Системами. 

- А какими? – спрашивает светловолосая девушка Эстель с первой парты, с робким уважением глядя на клубящиеся в свете монитора загогулины. 

- Вот, туманности их особо интересуют, - веско сказала я. – И, кстати, о туманностях…   

     Вечером я снова ныряю в свою «норку». За несколько недель тяжелых ветров моя нора станет вполне обжитым местом. Вечерами я буду заходить к соседям – на чашечку чая, а может, и рюмочку хорошего вина. С Френком мы будем общаться реже: его «бункер» - в другом павильоне, и он со своей группой будет ночевать там. Какие у них планы? – думаю я. – Я ведь так и не поняла, как надолго они прилетели.

     И тут раздается телефонный звонок. 

     Вообще, до бункера тяжело дозвониться, и нужны большие энергетические ресурсы, чтобы сделать это. И сейчас их все экономят. Видно, тому, кто звонит, что-то очень нужно.

- Сабина! - слышу я голос Френка, - привет. Ты можешь сейчас подняться в свой павильон?

- Вот прямо сейчас?

- Ну да. Нам нужно с тобой обсудить одну вещь.

- Окей, - говорю я. – Через пятнадцать минут буду. А вы где?

- Замечательно! - говорит Френк, игнорируя мой вопрос, - мы тебя будем ждать. 

     Я бормочу, что понимаю Петера Заславского. Диктатор какой-то этот Френк! И в то же время где-то внутри себя я чувствую удовлетворение. Ага, нужна я им. Все-таки нужна.

     Но я честно выдерживаю десять минут, и только потом выхожу.  

     Они меня уже ждут. Их стало еще на одного меньше – Владеницу, видимо, оставили с Владом. Пожалели девушку. Если честно, я вообще не представляю, как они перебираются в свой павильон – насколько мне известно, переходов между моим третьим и их двенадцатым пока не существует. Если только у друзей где-нибудь остановились.

 - Ну, я пришла, - говорю я.

- Пошли к монитору! - командует Френк.

     Я включаю монитор.

- Можешь вывести опять KVK?

- Могу. Вот. Вы там, ребята, правда, за…зарисовали все, - говорю я. На мониторе появляются вихревые колебания уже надоевшей мне за сегодняшний день Кавалькады.

- А что это у тебя? – спрашивает вдруг Френк. И показывает на клубящуюся серую муть в левом углу монитора, которая появилась после занятий с моими стажерами.

- А, это… прости, не стерла, - машу я рукой, – Это мы на примере Кавалькады туманности изучали сегодня.

     Я навожу курсор, чтобы стереть, но тут сразу несколько рук тянутся ко мне. Первая, конечно, -Трико.

- Эй, стой, стой! Сабина! Не стирай! Тут что, правда – туманность?

- Ну да, - говорю я, - скорее всего. Почему бы ей и не быть?

- Это они, - возбужденно говорит Трико, - смотри, Френк, то, что ты имел в виду.

     И я вижу теперь что-то новое, какое-то еле заметное глазу движение в моей туманности. Как-то не так она перемещается. В системе KVK есть свой ритм, и я чувствую, что этот ритм нарушен. И это не из-за Арраса. Нет, словно бы невидимая сила гасит энергию движения. Уэслеры. 

     У меня мороз пробежал по коже. 

Гроза начинается. Этого еще не хватало. 

- Вы уже видели такое? – спрашиваю я.

- Конечно, - спокойно говорит Грегори. Самый выдержанный человек в их группе. А Френк, усмехаясь, добавляет:

- И в прямой досягаемости.

     Кто бы сомневался.

- Надо как-то поближе посмотреть, что там происходит, - говорит Френк, кивая на монитор. – Ты можешь?

- Я могу… могу детализировать движение в этой зоне, но с определенной степенью вероятности, - говорю я. И добавляю беспомощно:

- Ведь это же только модель…

- Понимаю, - кивает Френк. И чешет в затылке. Остальные ждут. Озабоченные лица, напряженно вглядывающиеся в экран. А там – там клубится, переливаясь всеми цветами радуги, туманность Кавалькады… а где-то внутри ее, я чувствую, ширится, разрастается темное пятно – как раковая опухоль, поражающая пространство и время вокруг себя. Чем дальше я смотрю, тем больше, мне кажется, она становится. Они ведь такие, уэслеры, они могут сожрать всю Кавалькаду, а потом…

- Ребята, давайте, я завтра этим займусь, - прошу я. – Сегодня уже сил нет.

- Да, конечно, - спохватывается Трико. – Ты прости нас. Конечно, завтра.

     Френк только качает головой. На правах старого друга он считает меня отчасти своей собственностью, и особого укора совести не чувствует. 

- Пошли, ребята! - командует Френк. Все-таки он у них остается за главного, я вижу. – Сабина, спасибо тебе большущее.

- Да не за что. Это вы меня простите – приходите завтра, часам к шести. Я все сделаю.

- Ладно, пока.

     Френк обнял меня на прощание. И все они, проходя мимо, касались моей руки своими теплыми большими ладонями. Так у них принято. И когда они ушли, я еще ощущала тепло их рук.

     Потом я выключила экран, протерла монитор специальным средством. Вымыла руки, закрыла дверь. И пошла к себе. В павильоне уже не было не души. На верхних этажах, проходя по коридорам, я слышала завывание ветра. Он ударялся о павильон, как море о волнорез. Ветер в каком-то смысле и есть море. И сейчас у нас штормит.

     Внизу, как всегда, было уютно и тихо. Так что на какое-то время я даже забыла об уэслерах. Но потом, уже лежа в постели, я все не могла заснуть. Уэслеры… Иногда мы забываем, в каком маленьком мире мы живем, думала я. Вот так, ветер пронесся, - и нет его. И эти уэслеры… Интересно, кто древнее – наша Система, или они? Они, наверное… Столько уже всего поглотили… Вот и до Кавалькады добрались, похоже…

     Ни звука не доносилось в моей каморке. «Заведу себе сверчка, - подумала я. – Будет себе сверчать… или сверчить… скрипеть будет за печкой… хотя у меня нет печки… В общем, - подытожила я, засыпая, - все поуютнее будет со сверчком…»

     Какой странный сон мне приснился! Абсолютно реальный, яркий, прямо ощутимый на вкус. 

     Я была снова на Земле. В каком-то доме на краю Города, где я когда-то жила. Две комнаты, простая, скромная обстановка. И со мной был почему-то Френк, - хотя, конечно, там, на Земле, мы не были с ним знакомы. Но во сне он был рядом. И надвигалась война. 

     Я видела из окна, как из города едут большим потоком машины. Война должна была прийти оттуда, из города, и она была уже близко. Воздух колебался от тревоги. Откуда-то издалека были слышны гулкие, низкие бахи – это и были звуки войны, приближающейся к нам. 

     Только вот почему-то мы с Френком никуда не уезжали. И не улетали – там, во сне, мы опять были людьми, не умеющими летать. Мы медлили и оставались в доме. С большого монитора, висящего на стене в комнате, в наш дом поступали новости, - а с ними вползала тревога. По вестям с фронта, враги перекрыли трассу со всех сторон и бежать, собственно, некуда. 

     А набат приближался и приближался. Френк повернулся ко мне и сказал:

- Надо опасаться газа голубоватого цвета. Они травят всех газом. 

     Он услышал это в новостях.

   Я посмотрела в окно: поток машин стал иссякать. Низкий, рокочущий звук стал громче. К нему присоединились крики, целая волна криков – последних, отчаянных. Я вошла в другую комнату и увидела, что она наполняется голубым свечением. 

- Вот этим? – спросила я. Задержала дыхание и подумала: «Все. Прощай, Жизнь». И открыла глаза.

     Темный потолок моей комнатки вернул меня в настоящее. А такой реальный был мой сон! Меня пробил озноб, я даже не сразу успокоилась. Все в порядке, сказала себе я. Войны нет. Пока.    

     Утром пришло сообщение от Группы Синоптиков, что из-за сильных ветров все верхние этажи павильонов блокированы. Значит, будем ждать. 

     Я сходила позавтракала, пообщалась с соседями, прибралась в своей комнате и засела читать. Я знала, что теперь несколько дней полного покоя мне гарантировано.

     Там, наверху, бушует ветер. Такое бывает здесь нечасто – раза два в год. Два раза в год мы оказываемся отрезаны от поверхности Маяка и чувствуем себя (я, по крайней мере) как медведи или суслики или кто там… когда впадают в зимнюю спячку. 

     В такой спячке, без лишних трат электричества прошли два дня. Потом я не выдержала. Уж очень работать захотелось, да и интересно: что там, в этой KVK? Все эти два дня, чем бы я ни занималась, где-то на уровне подкорки зудело и пилило меня желание вернуться к Кавалькаде. 

    Для работы нужна энергия, а ее теперь в открытом доступе нет. Но если очень хочешь… Я достала свой второй монитор, который всегда на этот вот случай оторванности храню в столе в своей каморке. Дотронулась до экрана – пустота и тишина. Надо подождать. 

     Если нет внешних источников, остаются внутренние. Собственные запасы. Много их тратить, конечно, нельзя, но чуть-чуть, только чтобы хватило на несколько часов работы каждый день… Потом я все восполню, сказала я себе. И закрыла глаза.

     Тихо, медленно, я провела рукой по экрану монитора. Он загорелся. Энергия моей струны породила волновые колебания. Процесс пошел. 

     А вот Синегорцы, Вескис и Одери, умели, как Френк говорил, использовать эту энергию практически без затрат собственных ресурсов. Он мне объяснял, но Френк – физик, я его редко в этих вещах понимаю. 

     Главное, худо-бедно, а монитор работает. А мне бы хотя бы на самом верхнем уровне посмотреть… есть ли там, в «Бегемотах» система, способная сопротивляться уэслерам. Потому что если между Аррасом и Сиреной нет устойчивой, способной к сопротивлению Системы, - дело плохо… Ничто не сможет остановить уэслеров. И будут они тогда расти и разбухать, поглощая материю. А если есть Система, ее можно укрепить, - и это все-таки шанс…

     Я вывела KVK-«Бегемотов» на экран. Сейчас будем смотреть… Моя сложная работа, по сути, довольно проста. Сначала моделируем вот этот участок так, будто в этом месте есть система. Как бы это выглядело, если бы здесь была Система? Начинаем усложнять пространство: вводим новые элементы, повторяем их, создаем закономерности. Усиливаем волновые потоки. А потом, когда мы смоделировали сложную, разноплановую картинку, - мы ее называем «прототип», но мне больше нравится «игрушка», потому что выглядит эта картинка живописно и красочно, - потом начинаем упрощать. Вот так – усложняем-упрощаем, снова усложняем и упрощаем. Отсекаем лишнее. И смотрим, внимательно всматриваемся в те элементы, настоящие, не игрушечные, которые уже на участке есть: не совпадают ли они хотя бы в чем-то, отдаленно, частично, с теми признаками Системы, которые мы смоделировали? Ищем, ищем Систему… Где ты, милая? Я верю, верю, ты же должна быть… 

     И я искала и искала. Но нет ее. Нет Системы, не вижу я ее. И моя интуиция Системщика молчит. Удивительное дело – интуиция Системщика. Вначале, когда от «игрушки» ты стараешься перейти к истинной Системе, это ужасно интересно. Так хочется найти ее, свою Системушку, прямо азарт такой, драйв, не замечаешь, как часы идут… Только и мелькают перед тобой – эти вихревые потоки, которые надо улавливать, вовремя переключать, здесь усилишь, там ужмешь, глядишь – что-нибудь найдешь… И каким-то шестым чувством уже ощущаешь, что вот она, эта Система, близко…

     Но если это шестое чувство молчит, если нет ее, Системы, ищи, не ищи, наступает усталость и апатия. Будто проваливаешься в глубокую яму. И нет у той ямы ни конца, ни края. Система – это всегда упорядоченность, устойчивость, закономерность и в то же время – загадка, привет из Глубины. Когда я рассматриваю Систему, - особенно новую, только-только очищенную от всякого шлака, - все во мне поет от удовольствия. Это такое совершенство, такая красота. Причем, настоящая Система непременно несет в себе какие-то элементы асимметрии, хаоса. На то она и живая. И это не может не восхищать. В ней есть гармония, сочетание и полноты, и развития. А если вслушаться, - какая музыка наполняет Системы! Я часами могу любоваться красивыми Системами. У меня есть свои любимые. И некоторые из них я открыла сама. Две. Но не в них сейчас дело.

     А дело в том, что если я Системы не чувствую, то вместо вот этой устойчивости, красоты и гармонии ощущаю приближение, предчувствие какой-то всепоглощающей пустоты. Наверно, я просто не могу представить мир, лишенный Систем. Место, в котором нет Системы, пугает меня. 

     И, к сожалению, как я ни искала целый день что-то похожее на упорядоченность на том участке, через который скоро должны проникнуть в наш видимый мир уэслеры, мне не удалось ничего найти. Никакой надежды на Систему. 

     К вечеру мне стало жалко тратить свою энергию, и я прекратила это занятие. Тем более, я ужасно устала и хотела спать. И в ту ночь, к счастью, мне ничего уже не снилось – ни войны, ни мира. Ничего. 

     На другой день, с утра, первым делом я метнулась к монитору: не осталось ли еще немного энергии? Монитор затрещал, потормозил немного, но затем неохотно зажегся. Ура. Я судорожно нажимала на линии сборки KVK и «Бегемотов». Вдруг я что-то упустила? Вдруг все-таки где-то она есть, или хоть признаки ее есть? Но нет… ничего…

     Через полтора часа монитор выключился, и я убедила себя, что нет смысла больше стараться. Надо ждать. Когда-нибудь ветра кончатся, я вернусь обратно, и у себя в павильоне, уже при полном энергетическом обеспечении, при наличии прочной связи с участком KVK можно будет еще раз поиграть в эти игры… Что-нибудь да придумается.

     И я возвращаюсь к растительному образу жизни. Дни проходят за днями. Единственное развлечение, которое я могу себе позволить – это обмен библиотеками с соседями по этажу. Я подружилась с Флинном Макстайлом и его коллегами. Они, Аналитики, обитают группами, не то, что мы. Вернее, не то, что я. А ведь могла бы, если б дружила с Тимуром Саркидзе, жить сейчас в просторном теплом павильоне, с обширной библиотекой, фильмотекой. Говорят, там зимний сад даже есть. 

     Впрочем, мы и с Флинном и его друзьями проводим время неплохо. Он, как оказалось, откуда-то из Ирландии, занятный парень. Как все Аналитики, зануда немного (сказала «все Аналитики» и подумала: интересно, что же говорят о «всех Системщиках»?) и помешан на детективах. К тому же, неплохой рассказчик.  

          Он пересказывал мне свои любимые детективы и какие-то ирландские байки (подозреваю, что и в тех, и в других половину он выдумывал), а я в ответ вспоминала истории, что слышала от Групп глубинной разведки, с которыми работаю. Поскольку и в моих историях правды было где-то процентов тридцать, как я догадываюсь, - мы довольно весело развлекались, сами потешаясь над тем, о чем говорили. Только однажды тема у нас была вполне серьезной. 

     Я пришла в гости к Аналитикам и застала обрывок разговора Флинна с друзьями. И речь шла об уэслерах.

- Как только сможем выйти наружу, будем смотреть, чего они там взбесились, - сказал сосед Флинна, долговязый швед Каспер.

- А… вы ведь об уэслерах говорите? – спросила я. И по тому, как они замолчали, поняла, что не ошиблась.

     Каспер многозначительно глянул на Флинна. Видимо, не хотят сеять панику, - подумала я. 

     Они заговорили на другую тему. А я пригласила Флинна в гости на Одеривский чай. Ирландцы, они ведь чай готовить не умеют, по моему мнению. Поэтому Флинн с удовольствием у меня угощался. А чай располагает к продолжению неформальной беседы.

- Послушай, Флинн, - сказала я, - Я знаю, что уэслеры заворочались, это я вижу по изменению структур в KVK. И ребята из Группы Онтарио об этом говорили, и Алан Прайд намекал на что-то такое… Можешь сказать, что вам-то известно?

     Флинн хмыкнул и начал объяснять мне об уэслерах то, что я и без него знала. Что это сгустки антиматерии; изучить их можно только теоретически, так как практически в пределах досягаемости их изучать невозможно. Френк добавил бы еще кучу научных терминов, а Трико просто сказал бы: «уэслеры – поглотители». А все и так понятно. Непонятно только, отчего они возникают в каких-то местах, по каким законам перемещаются… и как их остановить, самое главное. Как остановить.

     Флинн сказал, что да, там, где есть сильные динамические системы, уэслеров нет. Они их «обтекают»: несмотря на свою кажущуюся хаотичность, без сомнения, уэслеры представляют форму неорганической жизни, имеющей свою упорядоченность…

 - Ты хочешь сказать, - перебила я его, - что если б в KVK была динамическая система…

- Да как бы KVK здесь ни при чем, - сказал Флинн, - уэслеры обнаружились в месте своего древнего обитания, в звездном скоплении Сигма…

- Это не так! – быстро сказала я. 

     И на его недоуменный взгляд добавила: 

- Ты можешь мне не верить. Но я смотрела, я проектировала. В Сигме мы видим эхо от волновых колебаний. А на самом деле они в KVK и движутся к «Бегемотам»!

- Ну… Тимур Саркидзе думает иначе, - дипломатично сказал Флинн. 

     И я замолчала. Среди Системщиков не принято критиковать своих. Хотя, признаться честно, свои для меня в гораздо большей степени - ребята из Групп разведки… И все же кодекс есть кодекс.

    Я перестаю говорить об уэслерах. Все равно – бесполезно. Пока продолжаются ветра, и мы отрезаны от мира, ничего не изменишь. Тимур там, в своей уютной фильмотеке, считает, что изменения, которые мы все чувствуем отработанным за эти годы «шестым чувством», - следствие обычной флуктуации в Сигме. Он не прав. Уэслеры появились в другом месте, и это опасно, очень опасно. Но пока ни у меня, ни у Тимура нет доступа к он-лайн информации, мне его не переубедить. Остается ждать.

     И я жду еще несколько дней. Вечерами, закутавшись в плед, погребенная под толщей многоэтажного павильона, над которым бушует буря, я чувствую себя совсем беспомощной и одинокой. В голову лезут всякие дурацкие мысли: а что, если уэслеры уже здесь, рядом? Мы ведь ничего не знаем о Глубине. Чуть-чуть можем прогнозировать тракты звезд. Немного корректировать магнитные вихревые потоки. Можем даже спасти какое-нибудь бедное одинокое светило, если путь его преграждает обломок давно погибшей материи. Словом, можем немножко лечить Системы. Буквально пластырь накладывать – не более того. А по-серьезному – что мы умеем? Что знаем о Глубине? Не о той Глубине, с которой работают Тимур и его Системщики – они ее справедливо и Глубиной-то не считают, - аккуратной, причесанной, предсказуемой. Вернее, э то Тимур считает, что предсказуемой; я-то боюсь, что когда-нибудь этот отстроенный конвейер сложится, как карточный домик, и Глубина все равно возьмет свое… Та Глубина, настоящая. Где нет ни привычных нам геометрически правильных пространств, ни нашего мерного течения времени. Где своя музыка, которую мы, увы, пока не слышим. И даже представить не можем, какая же она, Глубина эта. И боимся ее. Служим ведь ей, в общем-то, по мере сил. А все равно боимся. И поэтому Группы разведки стараются не рассказывать о Глубине. Разве что – обсуждают со своими. А так – не принято это. 

     И вот так я лежу и думаю, и засыпаю, допуская, в последний миг перед окончательным впадением в сон, что могу уже и не проснуться; что уэслеры или что-то другое, сильное, доберется до нас, пока мы тут торчим в своих норах.

     Но ничего не происходит, и утро опять наступает. А потом приходит день, когда я чувствую: ветра начинают стихать. 

     Не знаю, как я ощущаю это. Может, у нас такой обостренный слух, и где-то на подкорке мы слышим завывание диких ветров наверху. И когда становится тише, мы тоже чувствуем. Кажется, напряжение воздуха меняется, хотя мы здесь, внутри, вроде бы не можем его ощутить. И все же - становится спокойнее. Оживляются разговоры на кухне. В общем – это как приближение весны.

     И наконец, мы получаем сигнал: можно выходить. И я рвусь наверх, к своему павильону, к работе. К информации.

     Как воздух свеж! Как много света вокруг! Если б не эти дурацкие ветра, мы бы и не знали, как это прекрасно – после недель полуподпольной жизни выбраться в большое, светлое пространство. У меня вообще скоро клаустрофобия разовьется от такой жизни, ворчу я про себя, поднимаясь по светлым коридорам все выше и выше.

     Мой родной кабинет! Любимый монитор! Еще не рекомендуют выбираться на улицы, - но уже можно работать. И конечно, первое, что я делаю, - это связываюсь с участком «Кавалькада» - «Три Бегемота» и смотрю, что за это время изменилось. 

     Как же я соскучилась по работе!

     Я углубляюсь в пространство KVK. Вижу вихревые колебания на западе участка, - возможно, там когда-нибудь зародится новая звезда. Но не сейчас. Дальше, глубже… Я вижу туманности Арраса. Как же, должно быть, это все прекрасно вживую, если даже так, в виде сухой модели, отражающей сигналы, идущие из Глубины, и преобразующей их в линейный вид, - если даже в таком виде это зрклище завораживает меня! Хоть бы одним глазком увидеть когда…

     И тут позвонил Френк.

- Сабина?

- Ох, я так рада видеть тебя, Френк!

- Наконец-то! – ухмыляется на экране его бородатая физиономия.

- Ну да, - говорю я. – А вы там что, давно вылезли из подполья?

- Ну так уже дней пять.

- Не может быть!

     Хотя чему я удивляюсь? 

- Не суть, - говорит Френк. – Удалось найти что-нибудь?

- Динамическую систему? Нет ее нигде. Пока не вижу, по крайней мере.

- Плохо дело, - говорит Френк. Он молчит. Потом я слышу там, не заднем фоне, чей-то нетерпеливый голос:

- Ну, что там, Звездочет, что? Нашла наша искательница приключений спасение от этого мрака и тлена, и золы разложения?

     Это, конечно, Трико. Френк только хмыкнул:

- Нет пока ничего.

- А-а… О, мой Гвадалкивир! – вздыхает Трико. У него, видно, поэтическое настроение. Слышен звук перебора струны гитары, - где они здесь нашли гитару, хотела бы я знать.

- Я еще поищу, - говорю я. – А к Тимуру Саркидзе вы не обращались?

- У ребят очень мало времени, - говорит Френк. – Им надо лететь. 

     Им надо лететь! Ну, конечно, - думаю я, - они снова уйдут, и ветер занесет их следы. А мы останемся здесь, со своими мониторами.

- Френк, я буду искать, - говорю я. – Но ничего определенного сказать не могу. Я даже не знаю точно, насколько сместилась за это время KVK и все, что в ней. 

     И мы прощаемся. Я думаю, думаю, что же делать, и как помочь ребятам. И хотя мне совсем не хочется, я набираю номер Тимура Саркидзе.

     Но он не отвечает мне.

     Зато на пороге моего кабинета возникает, - я даже не узнаю его сначала, - длинный Роберт. 

За время ветров у него выросла борода. 

 - Я на минутку, можно? – просительно говорит он.

- А где твои друзья?

- Собираются. Они улетают скоро. – Роберт помолчал и добавил, - мы были у Гекаты.

- А-а… - Я щелкаю по клавишам, не отрываясь от монитора. 

- Что это у Вас? – оживляется Роберт. – Можно посмотреть?

- Гляди… 

    Я начинаю объяснять ему. Не зря мне нравится общаться со стажерами, - когда у них горят глаза, я прямо наполняюсь важностью своей работы. И уходит горечь от того, что я – здесь, а Глубина – там. «И нам не сойтись никогда».

     И все-таки, нет там динамической системы. А вот следы уэслеров есть. А Саркидзе на связь не выходит. 

     Ладно, о чем это я?

- И что вам сказала Геката?

- Сказала, что мы романтики, - грустно говорит Роберт.

- Да уж, - улыбаюсь я. – Геката не любит романтиков.

- Ну, да, - Роберт потирает нос и тоже смущенно улыбается.

- И что теперь?

- Ну, ребята решили уехать с Маяка. А я…

- А что ты?

- Скажите, - говорит Роберт, - но ведь мнение Гекаты – это еще не все?

- Не знаю… - пожимаю я плечами. – Она, как правило, не ошибается. 

    И непонятно почему, я решаюсь рассказать ему о себе.

- Знаешь, когда я прилетела сюда, много световых лет назад… Я считала себя очень умной и талантливой. И бредила Глубиной. Но Геката сказала мне: «Даже не думай. Тебе лучше туда не соваться. Это не твое!» И все, и точка. 

     Я помолчала немного, затем продолжила:

- Поначалу мне трудно было смириться с этим… приговором. Даже не представляешь, как мне горько было, - преодолеть такой большой путь, чтобы оказаться в тупике. А потом… потом я стала думать, что же может быть «мое». Вспомнила, что первая моя научная работа была по теории Систем. Стала заниматься… И вот видишь, стала Системщиком. Неплохим, как говорят.

     Роберт выслушал все это, но упрямое выражение его лица не изменилось.

- Но ведь это просто мнение, - сказал он. – Разве мнение не может измениться?

- Не знаю, - честно сказала я. - Но мне кажется, ты не об этом думаешь. Ты же остался не для того, чтобы переубедить Гекату, так ведь?

- Ну, да, - соглашается Роберт. Потом, помолчав немного, добавляет:

- Не знаю… Почему-то я хочу быть здесь. 

- Вот и я тоже, - соглашаюсь теперь уже я. – И чем будешь заниматься?

- Пока не знаю… Просто постараюсь быть там, где я нужен. 

- Ну да, здесь работа всем найдется.

- Да уж… Пошел я, пожалуй. Спасибо, Сабина. 

- Да не за что! – пожимаю я плечами. – Заходи еще.

- Обязательно. Вот только…

- Чего?

- Только пойму, кто же я есть…

     Я смеюсь. Как будто это так просто!

- Ну, ты можешь не дожидаться этого светлого часа. Приходи, как сможешь.

- Хорошо. Счастливо, Сабина!

     И он ушел. Хороший человек Роберт. Славный. И может быть, из него выйдет толк. Действительно, пооботрется, к нему привыкнут, станут больше общаться, привлекать его. Потом он станет специалистом в чем-нибудь, и к нему будут направлять тех же новеньких стажеров или волонтеров: «Идите к Роберту, он вам подскажет!» И глядишь, станет специалистом.

     …А может, ничего и не получится. И он осядет здесь, будет слоняться от павильона к павильону – такая вот сутулая, высокая, неприкаянная фигура, постепенно становящаяся тенью прежнего веселого Роберта… Такое здесь тоже бывает. Но все же хочется верить в то, что у него получится. 

     Я вздохнула и уставилась опять в монитор.

     «А у меня? - подумала вдруг я. - У меня получится? Я-то здесь кто – тот, у кого получилось, или… Или я пропустила уже свою остановку? А вдруг не нужно было слушать тогда Гекату? Или улетать отсюда прочь, обратно, к большой голубой планете, - не встречать корабли, не мечтать о несбыточном…»

     Стряхнула я эту меланхолию и обратилась снова к телефону. И вновь набрала Тимура Саркидзе.    

 - Здравствуй, Тимур! – я пыталась говорить как можно сердечнее.

- Сабина? Добрый день. Уже на посту?

- Ага… Ничего, я не беспокою тебя?

- Нет… - вздохнул Тимур.

- Я хотела узнать кое-что… Касательно уэслеров.

- А! - усмехнулся он, - Ты уже слышала об уэслерах?

- Ну да. Тут просто группа Онтарио…

- Онтарио может спать спокойно, - веско сказал Тимур Саркидзе. – И лететь спокойно в свою Глубину. Уэслеры находятся вне зоны их пребывания.

- Видишь ли, - мягко сказала я, - я тут провела кое-какие расчеты… Может, ты взглянешь?

     Я увидела, несмотря на плохое качество видео, как скривилось лицо Тимура. Он был занят сейчас, очень занят. Только моих расчетов ему не хватало. 

- Присылай, конечно. Но вообще мы установили зону активности уэслеров. Этим вопросом занимается Совет по безопасности. Сабина, ты извини…

- Понимаю, понимаю, - залепетала я. – Это ты извини…

- Тут такое сейчас творится…

- Да, понимаю. Пока.

- Счастливо.

     Эх, никому не нужны мои расчеты там. Вот так и теряют веру в себя, - подумала я обреченно. Потом закусила губу и принялась за свою работу. 

     Работа, работа… Я вдруг поймала себя на том, что ужасно хочу посмотреть, что там творится сейчас, снаружи. Понимаю, что еще нельзя выходить, но все же, все же…

     Я подошла к окну. Белесая мгла застила пространство вокруг. Ветер еще носился над просторами планеты, и я ясно представила, на что сейчас похож тот край, где мы живем, где стоят наши павильоны: безжизненное снежное пространство. Снег пролетит, разойдется мгла, и останутся каменные глыбы, запорошенные пылью. Ни степь, ни долина… Ровная каменистая пустыня, да торчащие вверх, навеянные ветрами каменные столбы. 

     Такое место не годится для постоянной жизни. Скорее, это времянка, где мы коротаем дни, пока нельзя летать. А вот когда можно…

     Я вспоминаю, как это бывает, когда ты взмываешь в небо, - сейчас оно белесое и мутное, но когда ветра уйдут, оно станет таким, как должно быть: ясным, звездноликим, темным и глубоким. Ради этого неба мы сюда и прилетаем. Наверно, это и есть наш дом.

     Я вздохнула, потому что небо увижу теперь не скоро. Не один день пройдет, прежде чем спадут ветра. 

     Я вернулась обратно к монитору и стала разбирать почту. Так, вот, аналитики даром времени не теряли, - пока я там чахла в своей норе, они обработали Серебристого Пса. Повезло ему… Прогноз благоприятный. Маленькая такая, симпатичная система. Пес мой, пес… А вот что касается Бегемотов… Нет там ничего хорошего.

     Вечером я связалась с Френком и удостоверилась, что у них – все по-прежнему. Как и у меня. Передала им привет от Тимура Саркидзе. 

     Френк устало ухмыльнулся в ответ.

- Его бы энергию да на… Ну, ладно. Сабина, главное сейчас – зона KVK. Есть новости?

- Кажется… мне трудно пока обещать что-то, - осторожно начала я, - но, кажется, я нащупала закономерность передвижения полей, которые могут сдержать уэслеров в этом районе…

- Правда?! – глаза Френка с той стороны монитора вспыхнули так, что я испугалась.

- Ой, Френк, не кричи. Я еще ничего точно не знаю. И все, мне надо подумать. Пока.

     Я решила не уходить вниз и поработать. А через пятнадцать минут раздался звонок от Трико:

- Сабина, привет. Ты правда нашла барьер для уэслеров?

- Подожди, пока я ничего еще не нашла, - нетерпеливо сказала я. – Мне нужно еще поработать.

- А, ну работай, работай.

     Еще через десять минут вызов повторился:

- Новости есть?

- Нет, Трико, нет. Какие новости, если я только на тебя отвлекаюсь?

- Молчу. Ухожу.

     Прошло снова минут десять, и на мониторе появилось улыбающееся лицо Владеницы.

- Сабина?

- Влади, ну, хоть ты-то не мешай мне, - взмолилась я.

- Да я и не хочу, - засмеялась она, - это Трико меня заставляет!

- Кто заставляет? Я заставляю? Ты взрослая девочка, у тебя муж есть! – раздалось изнутри.

- Ладно, все, - сказала я. – Хватит. 

     Они тут же виновато затихли.

- Отключаюсь до утра. Поняли? Когда появятся новости, я передам.

     Еще через пять минут монитор снова загорелся:

- Сабина, - вкрадчиво сказал Трико, - но ты ведь не уйдешь, нет?

- Вот уже ухожу!

- Она не уйдет, что я говорил! – торжествующе воскликнул Трико. Не знаю, что ему ответили. Я отключила обратную связь и решила больше на них не реагировать. 

    И конечно же, я не ушла. Мне нужно было кое-что проверить. Мне показалось, что я нащупываю тонкую нить, мельчайшее дуновение звездного вихря, - не оттуда, не из KVK, а вот рядом, южнее, там есть одно течение… если правильно выбрать курс, в общем-то есть шанс, что это течение можно усилить… переместить севернее и тогда, может быть, можно повлиять на уэслеров… может быть…

     Я открыла глаза. Надо же, оказывается, я уснула – положив голову на руки. За окном стемнело. Вихри, все еще сильные, временами ударяли в окна. И тогда раздавался свист и вой. Кроме этого воя ничего не было слышно в павильоне. Видимо, все ушли.

     Мне стало как-то тревожно. Я подняла глаза на монитор и, когда ветер в очередной раз ударил в окно, я увидела, отчетливо увидела там, южнее KVK, то, что так долго искала, - да, та самая ниточка, краешек еще не исследованной динамической системы. Может быть, большой системы, - надо смотреть. Может быть, достаточно устойчивой, чтобы их сдержать… Надо проверить.

     И исчезли и вой, и свист, и все окружающее меня. В моем пространстве остались только я и мои Системы. У меня мало времени, надо спешить с расчетами. Неровен час, не выдержат мои друзья, вопреки всем запретам примчатся сюда, навстречу ветру… Надо спешить.

      И звездные вихри вздымались и опадали, и колыхались края огненных протуберанцев далеких звезд. И мне казалось, я слышу музыку… нет, не слышу, только кажется, что она вот-вот польется. Но зато я вижу. Вижу колебания звездных полей по направлению к югу от KVK, вижу, как где-то в глубине гнездятся уэслеры… нет, не буду туда смотреть. Я смотрю на край своей Системы, которую удалось обнаружить. Медленно смещаю ракурс монитора, двигаюсь, двигаюсь… Тут очень важно не потерять след, не соскочить с курса ее перемещения. Надо двигаться синхронно с Системой, ловить ее, выстраивать вероятностные кривые в те места, где она могла бы быть… если б была Системой. Усложнять, а потом отсекать лишнее. Усложнять и упрощать. Как всегда.

     И я строила и следила, и двигалась, и перемещала поля. И движения звезд были синхронны, и как всегда в эти минуты, я стала сочинять какую-то внутреннюю мелодию, которая хоть чуть-чуть могла бы объять движение волн. И как всегда, вынуждена была остановиться. Увы. Невозможно это – человеческими силами уловить музыку звезд. Кто пробовал, тот поймет: невозможно это. Слишком длинные, почти бесконечные у них колебания, настолько длинные, что с нашей точки зрения они почти хаотичны. А ведь это не так, ведь есть система в этом хаосе, - просто, как я говорила уже, настолько сложноорганизованная, что нам ее не понять. И нашей музыке – тоже.

     В общем, долго я возилась с этой Системой, и она потянулась за ниточку и начала, наконец, раскрываться. Как цветок. Больше, выше, дальше… Это прекрасно. Это очень, очень хорошо, что ты такая вот славная, Системушка моя, ты можешь их выдержать, если только… И тут она оборвалась. Вот раз, - как молнией срезало ее. И все.

     И в душе моей все оборвалось тоже. А вдруг это – ломаная Система? Такое тоже бывает. В принципе, все Системы – немного ломаные, я ни одной идеально ровной Системы не видела. Всех их грызет Глубина, они сталкиваются друг с другом, сливаются, поглощаются, - в результате каждая Система имеет рубцы и изъяны. Вопрос в том, насколько она изранена. Если, бывает, от Системы в результате катастрофы оторвался такой кусок, что как Система она существовать уже не может, она становится безжизненной. Превращается в скопление предметов, из которого может родиться маленькая Система, а может уже ничего не родиться, - она просто разлетится по Глубине. 

     И что же перед нами? 

     Но тут вихрь ударил в окно с такой силой, что я вздрогнула. И поняла, что надо уходить. Напоследок набрала Френка. Слава Богу, он был один, его компания уже ушла куда-то.

- Сабина!

     Вид у него был какой-то встревоженный.

- Френк! Я тут посмотрела… Я вижу одну Систему в зоне влияния КVK… но я боюсь, она не жизнеспособна. Мне еще надо проверить…

- Спасибо, дружище. Понимаешь, мы тут… - Френк приблизился к монитору, - Мы приняли решение. Ребята улетают в любом случае послезавтра.

- Как?! Без результатов и в такой ветер?!

- Ты поищи пока, ладно? - сказал Фпенк устало, - У них времени совсем нет. Совсем, понимаешь, нет времени…

- Для чего? 

- Да так, долго объяснять. Спешить надо. Спасибо тебе! Поищешь?

- Ну, ладно. Пока.

     Ничего я не поняла. Куда они спешат? Вид у Френка был такой… безнадежный, что ли. Будто он особо и не рассчитывал, что я найду что-нибудь. 

     И они улетают. В такой ветер! 

     Я поежилась. Надо было идти вниз, и я пошла вниз. Мне казалось, что я одна осталась в странном, тусклом, темном павильоне. «Ничего у меня нет, - подумала я, - только вот эта работа. Системы мои. Что я здесь, зачем я здесь? Хоть бы уж звезды выглянули поскорее…»

     Тоскливо мне в такие минуты. 

     Но потом я спустилась к нам в бункер, и там стало повеселее. За долгие дни затворничества ребята оборудовали что-то вроде музыкального бара, и мои Аналитики развлекались там. Там хорошо: весело и не напряжно. Я зашла, выпила один безвкусный коктейль, поболтала с Флинном, и мне стало полегче. Ощущение тревоги отступило, - не насовсем, но ушло куда-то внутрь, в мою собственную маленькую Глубину, - в чем-то так похожую на ту, большую.

     И я пошла спать.

     Мне приснился какой-то необычайно красивый сон. Причем, проснувшись, я даже не помнила, что же такое мне приснилось. Помню, там был Трико и Владеница почему-то. И еще какие-то незнакомые люди. И мы вместе спешили куда-то, летели, и нам было хорошо… Значит, налицо – дефицит общения. Мои сны часто восполняют мне то, чего не хватает наяву.

     Но не до общения сейчас, ох. Во-первых, у меня сегодня – первое после длинного перерыва занятие со стажерами. А во-вторых - Бегемоты-KVK….

     Я наскоро перекусила и поспешила наверх. Павильон наполнился людьми, - с каждым днем он будет все более оживленным, и это хорошо. Я успеваю по дороге перекинуться парой слов с приятелями из других направлений. Спросить, как дела; порадоваться, что ветра почти миновали, и скоро можно будет возвращаться домой…

     И опять возвращаюсь к работе. А уже через час раздается вызов от Тимура Саркидзе:

- Сабина… Так что там у тебя за движение уэслеров в зоне KVK?

     Дошло наконец.

     Я терпеливо рассказываю Тимуру все, что удалось выяснить. Он так же терпеливо выслушивает, задает уточняющие вопросы.  

- А в зоне южнее на 30 градусов не смотрела? Там вихревые потоки смещены… Проанализировала?

- Не успела, - чуть ли не виновато говорю я. И думаю, что все-таки Тимур Саркидзе очень умный. Не столько даже в профессиональном смысле, а как менеджер. Ведь он никаких указаний мне не давал и вообще был против идеи разрабатывать KVK, - а теперь это выглядит так, будто я ему отчитываюсь о том, что мною сделано. Внутренне я им всегда восхищалась в этом плане. Я так не умею. 

     Саркидзе выслушивает все, что я могу рассказать ему. Потом кивает и вежливо прощается. Ну, ладно, думаю я, хоть на что-то пригодилась. Я не решилась спросить у него совета. Что ж, пусть копает со своими помощниками, а я тут как-нибудь, помаленьку. 

     Трико, конечно же, позвонил днем. Я рассказала все, что нарыла.

- И обратись к Тимуру Саркидзе, он уже подключил своих Системщиков.

     На другом конце засмеялись:

- Ну, ну… Знаем-знаем. Они, это, план работ будут ваять недели две. 

- Ты их недооцениваешь, - говорю я. – У них техника помощнее. И их больше. 

     В ответ Трико рассказывает мне анекдот про пятьдесят мексиканских программистов. Я его терпеливо выслушиваю: я этот анекдот знаю еще с Земли… правда, там они были финнами. Не важно.

- Мы завтра придем с ребятами попрощаться, - говорит Френк, - появляясь в мониторе. 

- Все-таки летят? 

- Летим, - поправил меня Френк. – И я с ними.

- Но ты же… - Оторопела я, - Как же ты?    

     «И как же я?», - хотела я спросить.

- Вот такие дела.

     У меня нет слов. Еле-еле хватает духу попрощаться. Монитор выключается, и я сижу в тишине и жду. Десять минут, пятнадцать, двадцать. А потом приходят мои стажеры.

     Я решаю вечером выглянуть наружу. Не могу я больше тут, взаперти. Я спускаюсь вниз и одеваюсь потеплее. Стараясь не попасть на глаза моим соседям, выскальзываю в длинный коридор, поднимаюсь на лифте к нулевому этажу. Здесь холодно. У нас, наверху, тепло, и внизу тепло тоже. А здесь – холод и ветер близко. И никого нет.

     Уже темно, и в огромные тусклые темные окна бьет ветер. Я открываю с усилием дверь и выхожу наружу. 

     Как здесь холодно! Щурясь от зябкого ветра, который так и норовит достать до меня, пронизать насквозь, я делаю несколько шагов вперед. Выхожу из-под навеса павильона и поднимаю голову.

     Звезды… Их не видно: небо тускло, ветра нагнали всякой мути, из-за которой ребятам завтра будет трудно взлетать. Но я знаю, я чувствую, - они там. Где вы, звездочки мои?..

     Тихо-тихо внутри себя я начинаю нащупывать струну. Слышу мелодию. Я знаю, что подниматься в небо еще нельзя. Я просто хочу послушать.

     Моя мелодия тихая. Я слышу ее, и звуки вокруг стихают. Слышу, и замирает ветер. Где-то там, за Кавалькадой, плывет в пространстве далекая Система. У нее рваные края, она пришла откуда-то из Глубины. Живая ли она? Выстоит ли против уэслеров? Если да, - есть шанс, что они утихомирятся и свернут в сторону. Уэслеры избегают больших Систем, хаос всегда боится света. А если нет… Тогда посыплются мириады звезд, небо окрасится багровым светом, вихри разнесут Систему по Глубине… А уэслеры всей своей набухшей мощью двинутся дальше, и кто знает, что будет тогда с Онтарио и со всеми нами? 

     Я не знаю. Системы такие большие. Я – такая маленькая, здесь, на краю каменной площадки в ледяной пустыне Планеты-маяка, перевалочной станции – от Земли в Скрытую Глубину. 

     «Это – то, о чем ты мечтала? - спрашиваю я себя. - Вот об этом кусочке земли на краю Глубины? Вот зачем ты ушла из Зеленого мира, от Солнца, от всего тепла Земли?»

     Музыка становится тише. Сквозь сумрак вокруг меня не различить света Онтарио, но именно ради него, я знаю, родилась наша музыка, и я могу видеть звезды. Наверно, я получила ответ. И я иду домой.

      Утром, проснувшись, я чувствую странную тяжесть. Ах, да: они улетают. Я стараюсь не думать об этом. Улетят они, прилетят другие. Я знаю, что через пару дней начнется поток других групп из Глубины и с Планет. Погода наладится, ветра стихнут. Все наладится. 

     А они будут далеко. Туда не проникают наши маяки, и только они сами непостижимым образом, через свои струны, могут связаться друг с другом. Если что-то случится, - никто не поможет. 

     И они будут там слышать музыку, которую я здесь не услышу никогда. Общаться со звездами. Стабилизировать Системы, делать их устойчивее, чтобы не погасла жизнь… Там, на краю жизни и есть настоящая Глубина. И все мы здесь, на Маяке, в глубине души это знаем. Вон, даже Френк-звездочет уходит с ними. 

     Все, надоело мне предаваться таким мыслям, ухожу работать.

     Сегодня народу в павильоне прибавилось. Веселый гомон стал наполнять его. Волонтеры также оживились. 

     День у меня был напряженный: я провела несколько занятий со стажерами, поработала еще над моей Ломаной Системой и не заметила, как сгустился вечер. Тут и позвонил Френк.

     - Привет, мы придем?

     - Конечно. Вы когда улетаете?

     - Мы решили на рассвете. Будем у тебя минут через десять?

     Вообще, это большая редкость. Группа, которая собирается улетать, редко приходит прощаться к Системщику: меня могли просто пригласить на прощальный ужин. Но, видимо, в Группе Онтарио решили обойтись без церемоний. Не будет у них ужина.

     И через десять минут они пришли, на этот раз – все вместе.

     Впрочем, по их виду нельзя было сказать, что они собираются завтра лететь в Глубину. Они вольготно расположились вокруг меня, сели на столы, - кроме Владеницы с Владом, которые, взявшись за руки, сели, как нормальные люди, за стол.

- Ну что, ты поймала нашу ломаную Систему за хвост? – спросил Трико.

- Боюсь, нет у нее хвоста, - сокрушенно вздохнула я. – Оторвали.

- Кто? Кто посмел? – раздалось со всех сторон.

- Не знаю. Судьба. 

- Эх, Сабинадзе, Сабинадзе, - укоризненно сказал Трико, будто это я виновата в том, что Система оказалась бесхвостой, - как же мы без хвоста-то? А, Френк? Обойдемся?

     Френк улыбнулся и приобнял его за плечи. Обойдутся, подумала я. И без меня обойдутся, - добавила я внутри себя с горечью.

- Что ж, спасибо и за это, - сказал Трико. 

- Пожалуйста.

     Но они стали возмущенно ругать Трико и благодарить меня. Грэгори попросил не обижаться на убогого, Владеница обещала Трико еще припомнить его черную неблагодарность, - вот только войдем в Глубину. И они улыбнулись. И я поняла, что я – здесь, а они – там. По ту сторону. 

     - Ты уж позаботься о моих стажерах, - попросил меня Френк, положив руки мне на плечи. Я коснулась его руки щекой и попросила:

- Возвращайтесь… возвращайся скорее.

- Конечно. Я надолго не задержусь. Вот только доставлю этих раздолбаев, - это уже к ним. 

     И тут по коридору застучали шаги. Ближе, ближе, потом дверь распахнулась. 

Ого! На пороге стояли наши Аналитики вместе с зам. Главы совета безопасности – Штефаном Гессе, а также - Сарториус и Тимур Саркидзе собственной персоной. И еще всякие шишки – половина Совета безопасности пожаловала ко мне в кабинет. Ого…

- Отличненько, - начал зам. Главы, - все в полном составе. Здравствуйте. Вы-то нам и нужны. Добрый день, Сабина.

- Здравствуйте, - говорю я. 

- Привет героям глубинных морей, - Нас интересует KVK…

     Конечно, их интересовала KVK. Не я же.

- А это вам к Сабине, - сказал Трико, - только если можно, недолго: нам улетать надо.

     Высокая делегация переглянулась.

- Ну… время – понятие растяжимое, - нашелся Штефан Гессе. Все улыбнулись. Время – и вправду растяжимо… Только чего это стоит – растягивать время, - вот в чем вопрос…

     - Давайте, показывайте, что нарыли, - деловито распорядился зам. Главы. 

     Я потянулась к монитору. И тут из-за спины Аналитиков вынырнули ребята с проводами и удлинителями и деловито начали подключать их к моим приборам. Не успела я оглянуться, как комната стала похожа на дом такого гигантского паука изнутри: все окутано проводами. Один из техников достал какой-то дистанционный пульт, - из тех, что используют у нас на больших презентациях, ввел какие-то команды… и в комнате зажужжало, заискрилось. Картинка из монитора выскользнула в пространство и зависла в воздухе. 

      Это было красиво, но я поморщилась. На мониторе мне было как-то понятнее. 

- И где здесь KVK?

- Вот, - ткнула я пальцем. И стала объяснять. 

     Впрочем, они поняли с пол-пинка, и как только Саркидзе увидел ломаную Систему, мои объяснения закончились. Дальше они говорили сами: Саркидзе объяснял Гессе, Трико не удержался и влез со своими пояснениями, Френк ухмылялся в усы, наконец, Сарториус позвал Аналитиков, и они стали приводить свои расчеты. Они очень быстро рассчитали, что Точка опоры туманности KVK должна находиться где-то там… в районе Арраса. И тут все замолчали. И посмотрели на ребят.

- Да, - озвучил общее настроение Френк, - туда-то мы и летим. Будем поддерживать туманность, сколько сможем, пока уэслеры не уйдут. И если там еще есть на что опереться, вроде Ломаной Системы, - это могло бы нам помочь.

- У вас есть с собой стабилизаторы? – спросил зам. Главы. Этот большой, сильный мужик очень хотел помочь. Он не успел приготовиться, и никто не успел, потому что события развивались очень уж быстро. И теперь он хотел сделать хоть что-нибудь для моих ребят, потому что им предстояло лететь к гиблому Аррасу, и не надо бы им лететь, а больше ведь делать нечего…

- У нас есть все, что нужно, - ответил Френк.

- Но пара стабилизаторов класса А не помешает, - добавил Трико. 

     Зам. Главы оживился. Ребятам еще предложили кучу разной техники, передатчики, уловители и прочее. Разве что звездолет новый не предложили. Но это у нас считается неэтичным: звездолет – он как дом, его каждая Группа обживает по-своему. 

- Держите нас на связи, - обратился зам. Главы к Френку и Трико. – если что…

- Я дам свой личный След, - подхватил Саркидзе.

- Дай. И еще – я дам свой. 

     Они достали звукоуловители и в бесшумном формате передали Следы. Это высокий знак доверия, на самом деле. 

     След – это не просто способ связи. Это скрин мелодии, позволяющий услышать уникальную музыку того, к кому ты обращаешься. А ведь по мелодии можно судить и о струне твоего абонента… Это информация крайне закрытая, поэтому кому попало След не дают.

     Правда, конечно, Следов этих может быть не один и не два, - как и мелодий: все-таки люди – сложные существа, в одну мелодию нас не впишешь. Но все-таки, это акт доверия. У меня, вот, например, Следа зам. Главы не было. 

     Видно, поняли они там, в своих лабораториях, какую ношу взяли на себя ребята. И что-то подсказывало мне, что это было не в первый раз.  

     Потом зам. Главы сказал:

- Ну, все. Закругляйтесь, парни. 

     И техники тут же в два приема свернули свои аппараты. 

- Держитесь там.

     Зам. Главы пожал каждому руки. Только Владеницу он обнял, и я понимаю, почему. Она такая красивая, хрупкая и ясная, Влади из группы Онтарио. 

- Берегите себя.

- Не переживайте за нас, - ответил Трико. – У нас есть еще секретное оружие. 

- Атомное?

- Почти, - отозвался Френк. 

- Какое же?

- Вескис, - ответил снова Трико. - Вескис и Одери.

     Зам. Главы с Сарториусом и Саркидзе переглянулись. Саркидзе сдержанно сказал:

- Надеюсь, такое оружие нам не понадобится. 

- Как знать, - ответил Френк.

 - Ладно, свяжемся с Вами. Удачи, ребята.

     И все пожелали им удачи. 

     Потом шумная толпа Аналитиков, техников и членов Совета покинула мой кабинет, и мы остались с ребятами. Ломаная Система, переливаясь радужными огнями, потихоньку угасала. Отражение ее света я ловила на лицах ребят: выдержит ли? Устоит или рассыплется?

     Пора было и нам прощаться. Они обняли меня по очереди. Мне хотелось спросить, не страшно ли им, и сказать что-то важное напоследок. Но что тут скажешь?

      Я только спросила:

- Как же вы справитесь с ветром?

- А, не страшно, -махнул рукой Трико, - будем взлетать ко кольцевой траектории. 

- Главное – поймать нужное кольцо, - добавил Грегори. И они засмеялись, видимо, вспомнив какой-то свой случай. А Френк похлопал Трико по плечу. 

- Этот, - сказал он, кивая глазами на Трико, - однажды не поймал. 

     И они засмеялись опять.

     Им пора было уходить. Глубина их звала, и ветер перемен уже дул вовсю, расширяя пропасть между нами. Я – здесь, они – там. И так всегда.

     Но уже прощаясь, возле двери, они вдруг обернулись. Все. И время застыло вместе с ними. Все вокруг, включая меня, замерло, уступая место их музыке. И я ее услышала. Сначала тихо, потом все громче, громче, - ясную и чистую, как стрела. К небу. К Глубине. К звездам. Ко всем моим Системам, живым и изломанным, как глубоко бы они не летели, - ведь для музыки нет границ. И наконец, к Звезде всех Звезд – Онтарио. Я закрыла глаза и слушала, слушала. Нежная и сильная мелодия устремлялась вдаль. Легко, далеко, глубоко… Где нет ни времени, ни темноты, где сходятся все бесконечные коридоры наших судеб… Завтра она унесет их от меня. «Летите, милые мои. И наплевать на уэслеров», - это было последним , что я подумала, перед тем, как все стихло. И музыка смолкла. 

- Удачи, - сказала я.

- Все. Не гаси огня, - ответил за всех Френк.

     Когда они открыли дверь, я увидела людей, столпившихся в коридоре. Много людей, услышавших, откликнувшихся на музыку группы Онтарио. Ее же не утаишь. Все поняли уже, без слов, что группа улетает. И желали удачи.

     А когда дверь закрылась за ними, мне показалось, что выключили лампочку внутри меня. Ломаная система угасла совсем, огни монитора потухли. В комнате вдруг стало холодно, темно и тихо. Они ушли.

     День прошел, и наступил вечер. Я постаралась работать допоздна и отправилась в свою каморку затемно. Я знаю, они улетят на рассвете, думала я. Навстречу уэслерам. По какой-то своей кольцевой траектории. Я не знаю этой траектории и останусь здесь. Здесь мое место, как сказала когда-то Геката. Все так. Я погасила свет и уснула долгим сном без сновидений.

     Потом прошел день и другой, и третий. Прилетело сразу две группы из Глубины: Северная и Эсмеральда. Они привезли тревожные вести: изменилось направление вихревых потоков в Срединной Глубине, теперь их словно втягивает куда-то. И все понимали, куда. Уэслеры близко. Аналитики сразу же съехали в свой Штаб, - он за два павильона отсюда. 

     Да и мне пора было уезжать. Утром погожего дня, когда наверху, я знала, уже не шумит ветер, я собрала свои вещички и закрыла каморку на ключ. Нескоро теперь я вернусь сюда.

     Я решила устроить себе выходной. Не торопясь прошлась по павильону, поднялась на «нуль». В просторном холле уже сновали обитатели. Я открыла дверь и вышла наружу или, как у нас говорят, «на ветер».

     Рюкзак оттягивал мне плечи, поэтому лететь желания не было. Я сощурилась от яркого света, блеснувшего мне в глаза – так непривычно за эти долгие дни!

     Я подошла к посадке на глиссеры. Разместилась со своим багажом на переднем сиденье.

- Куда Вас, туристка? – спросил водитель.

     Я хмыкнула: и впрямь – туристка.

- В Заречье.

     Мы тронулись, миновали жилые районы. Дорожки, тропинки, овражки… По пути я оглядывалась по сторонам. Милая моя, маленькая планетка! Как она изменилась за это ветреное время! Легкий настил буро-коричневой травы, покрывавшей планету, исчез. Голая, беззащитная гладь тянулась до горизонта, кое-где прерываясь каменистыми насыпями. Ветер погулял здесь вовсю. Ни деревьев, ни трав. Только бурая пустошь под таким же красновато-коричневым небом.

     Потом вдали показались строения. Мы перепрыгнули через иссохший каньон какой-то давным-давно здесь протекавшей реки - откуда и пошло название «Заречье». Темные тени домов приближались, становились выше, обретали очертания.  

     Практически все дома – в полтора этажа, с наглухо заколоченными ставнями, тяжелыми крышами. Кое-где ставни открыты, - значит, возвращаются жильцы помаленьку.

     Мы проехали по широкой траншее, служащей здесь центральной улицей, к третьей линии домов. Здесь я попросила притормозить. Попрощалась с водителем. И, посмотрев вслед удаляющемуся глиссеру, вдохнула запах, - такой знакомый, ставший родным, запах этой дороги, стылого ветра, оголенной, выпаренной от сухости земли… Вот я и дома.

     Мой дом – такой же, как большинство других здесь. Серое строение из тяжелого камня: в этой части планеты деревья – редкость.

     Но внутри он обит деревом, и это здорово. У меня целых три комнатки и подвал. И в окно моего кабинета виден изгиб старого русла реки и просторы каменистой пустыни.

     Я вошла и в первую очередь открыла заколоченные ставни, чтобы впустить в дом свет и воздух. Разложила вещи. Достала из подвала-погреба овощи и погрела их на сковородке. 

     Кругом было тихо. Все мои соседи еще в павильонах. А здесь, - словно замерло время, и мне не хотелось вспоминать ни о чем: ни об уэслерах, ни о КVK… Даже о Группе Вескис и Френке можно сегодня не вспоминать. Я попробую, по крайней мере.

     День прошел как-то незаметно. Я прибрала дом, позвонила знакомым Системщикам – узнать, какие новости. Новостей особенно никаких не случилось, поэтому я села на диван, закутавшись в любимый плед (о сладкое мгновенье, о котором я так мечтала несколько недель!) и вывела на монитор любимую мою книжку. Я зачиталась. И встряхнулась только, ощутив, что лучи закатного солнца через окно падают прямо на мои ладони. «А ведь сейчас самое время – летать», - подумала я. А ведь и правда…

     Отбросив плед, я соскочила с дивана. Вышла из дома, прикрыла дверь. Задумалась. К востоку разгоралась оранжевая заря. Вечернее солнце ласково обняло меня за плечи. Тихо-тихо, внутри меня, начала просыпаться музыка – та, что поднимает ввысь. Моя струна отозвалась… Я стояла и улыбалась солнцу, а музыка разгоралась. Звонче, ярче… Нежнее…. И когда она заполнила меня ровно настолько, чтобы я могла взлететь, я подняла руки навстречу солнцу. И привычным жестом, прикрыв глаза, оттолкнулась от земли. Все. Наконец-то. Остались позади все эти ветреные, тяжелые дни, тревоги и заботы. Выше и вдаль. Лечу.

     …На самом деле, сильно-то вдаль не улетишь, - здесь нет тракта. И высоко особенно не получится, - атмосфера на планете жидкая, далеко не пустит. А к звездам не прорваться, для этого ракета нужна. 

     Но все равно. Мягкое прикосновение солнца к щеке сливается с моей внутренней музыкой. Я открываю глаза и сквозь тихие облака, сливающиеся с гладью неба, эти старинные замки и миражи, слышу музыку неба и узнаю в ней дивный мир, такой, каким он был когда-то, за сотни тысяч лет до моего рождения. Каким он и останется, если только не придут уэслеры. Музыка, солнце, ветер и я. И кажется, что я долго-долго спала, а вот теперь проснулась. «Только бы так и оставалось, - думаю я, - вы только держитесь… все звезды и облака, и Системы мои любимые, и музыка… пусть только длится музыка». И я лечу. 

    Потянулись дни за днями – странный период, когда каждый день – долог, а оглядываясь назад, ты их и не помнишь. Я учила стажеров, шлифовала потихоньку свои Системы… и каждый час практически возвращалась к монитору, чтобы в очередной раз посмотреть – как там KVK, как моя Большая Ломаная Система? Я пыталась спроектировать ее движение, но там, где вступают уэслеры, все слабо предсказуемо. Мне страшно было погружать монитор в ту область, где они обитали. Но я все-таки делала это. И видела, что тьма сгущается. И моя Система, стоящая у них на пути, движется, но так медленно… Слишком медленно. За то время, когда их пути сойдутся, уэслеры расширят свою зону влияния настолько, что… Не хотелось об этом думать.

     Думал ли об этом кто-нибудь, кроме меня?

     Конечно, да. И Тимур, и аналитики. Со мною они больше не связывались: от меня получили, что хотели. Но из тех сведений, что до меня доходили, я понимала, что более ясного представления о будущем, чем у меня, у них нет. Все мы находились во власти предчувствий и предвидений. И только. И верилось, что где-то на дальних рубежах мои любимые друзья уже установили стабилизаторы, и пока они там, держится наша планета… И еще, признаюсь, было мне одиноко и тревожно, когда просыпаясь утром, я понимала, что все, кого я люблю, сейчас далеко… От меня к ним тянется невидимая ниточка, такая тонкая и слабая, но в ней для меня – вся моя жизнь и тревога…

      А потом раздался звонок. К счастью, у меня не было стажеров, и я собиралась уже уходить. Он застал меня фактически на пороге.   

- Френк, это ты? Какая ужасная связь…

- Да уж, - голос его раздавался как из преисподней.

- Подожди, настрою канал.

     Раздался тихий смех Френка.

- Не настроишь. Там где мы сейчас, не берут уловители. 

- А… - сказала я, - Понятно. 

     Хотя мне было непонятно. Как тогда со мной он разговаривал? Если только…

- Френк, ты что, через струну со мной общаешься?

- Типа того. Ладно, не суть. Сабина, нам помощь твоя нужна. 

- Конечно. Не вопрос. А вы где?

- Далеко. У KVK. 

     Так я и думала.

- Сабина, тут такое дело… Мы ищем Вескис и Одери.

- Кого? А вы не вместе?

- Да нет… За это время… - связь начала прерываться. Им тяжело давалось держать струну, пока Френк говорил со мной. Я просто физически чувствовала напряжение, и как у них там бьют потоки, как связь со мной пробивается сквозь Глубину…

- … Ей надо передать…. Все меняется…

- Что передать? Что меняется?

- передать, что наша Маркиза… Запомни, Маркиза… прилетает в Бета 3 w, это зона связи с Зем… 

- С Землей?

- Да… С Землей. Через 36 часов по Земному времени. А нам туда не прорваться. Там уже почти все в хаосе.

     У меня мурашки пробежали по коже.

- А как… Как тогда? Вескис-то с Одери как смогут?

- Только они еще и смогут. Вескис.. Но нам с ней не связаться отсюда. Тяжелая волна. 

- Ясно.

     Тяжелая волна – это значит, со стороны Арраса идет сильный волновой поток. Лететь нельзя, связь нарушена.

- Может быть, у вас там, через Маяк, можно связаться с ними? У нее струна… Я передам тебе ее след.

- Хорошо. Готова принимать.

     Я села поудобнее, включила диктофон и прикрыла глаза. И постаралась от всего отключиться. 

     И она зазвучала. Я понимала, что сквозь все помехи и расстояния, да к тому же в виде следа она сильно искажается. Но главное – уловить суть. 

     Так, тон чуть выше среднего… колебания сильные, вверх, неровные… легкие, потом скачок, пронзительный скачок вверх, потом легкое движение мелодии вниз… вглубь… расширение, добавляются новые тона, еще, еще, потом выше, выше… Ох! 

     «Вот почему я так люблю эту группу», - подумала я. Я сидела и слушала, хотя мелодия давно закончилась и связь прервалась, и ребята уже улетели. А она все жила во мне. Плыла и летела, уносила куда-то глубоко, стучалась в закрытые ворота, манила тем, чему нет названия… Что там, в глубине? Нежное, светлое, большое… «Как Онтарио», - подумала я. 

- Как Синегория, - откликнулась мелодия. Ох. 

- Что же это такое? – произнесла я вслух. – Что ж такое твоя музыка, Вескис, и откуда ты взялась?

   Целый день я нет-нет да и вспоминала эту музыку. Она прилепилась ко мне. Отличный след, отличная струна. Нечасто такое встретишь.

     «С такой музыкой – легко летать, - с горечью подумала я, - лучше и не придумаешь. Сама так и просится в небо». Я знала, что Вескис кое-кем считается непревзойденным мастером полета. Хотя нормальные люди, вроде Тимура или моих друзей-аналитиков, относятся к ней, да и ко всем Онтарианцам, скажем так, «не очень»… Считают их фанатиками, вот что я могу сказать. И я скрепя сердце, признаю, что в чем-то они правы: ненормально это – сидеть в Глубине безвылазно, без людей, без нормальных условий… А все же… Когда я слышу даже след ее струны… хотя бы на миг возникает мысль: а что если? Что если есть какой-то особый смысл в том, чтобы оставить эту теплую планету и лететь в Глубине, навстречу ее пронзительному одиночеству, взлетать по дивной мелодии все выше и вдаль, к постижению сути… И что еще нужно?

     ….А все же, отчего ж так печальна твоя песня, Вескис?

- Петер, мне нужна твоя помощь!

- Сабина?

     Петер Заславский удивленно поднимает брови. Я люблю Петера, но тормоз он страшный. Поэтому я беру себя в руки и начинаю говорить медленно и доходчиво.

- Понимаешь, мне нужен твой звездолет.

 - Сабина, давай лучше чаю попьем.

     Я его понимаю. Ворвалась к нему неожиданно, утром, когда нормальные люди только продирают глаза. Но вариантов у меня нет.

- Конечно, давай. Извини. Я так к тебе влетела. Как твои дела?

     Петер улыбается. Его дом похож на берлогу : уютно, удобно. Какие-то погребочки пристроены. Вот разные мы все-таки. В моем доме – только все самое необходимое и простое. У Френка – технический бардак, прямо гараж, а не дом. А вот Петер другой. 

 - Да так, как тебе сказать?

         Петер готовит чай, как живет: основательно, аккуратно. Достает какие-то печенюшки, варенья. Где он их нашел? – думаю я. Не иначе мелкой контрабандой доставляют с Фортуны, где сейчас Волшебница. 

- Омлет будешь?

- Нет, спасибо.

- Ну, как знаешь. А может, будешь все-таки?

     Омлет пахнет так аппетитно, что не могу устоять. Петер раскладывает по тарелкам дымящуюся еду, мы садимся за низенький округлый столик и начинаем хрустеть.

- Так ты скажешь, как дела?

- Да, пока без изменений. Межую потихоньку.

- Межуешь – значит, делишь участки и все такое? – уточняю я. – Прикольно.

- Угу, - говорит Петер. На самом деле, он скромничает. Петер у нас, наверно, самый авторитетный эксперт по правовым вопросам. В наиболее спорных, запутанных ситуациях обращаются к нему. В его замечательной голове – сотни прецедентов, системы законодательства разных стран и эпох... Вообще не понимаю, зачем именно умницу Петера Френк упорно гонит на Мемори. 

     Петер задумчиво жует и переводит взгляд в окно. – Ветра ушли. На Мемори вот собираюсь. 

     За окнами разгорается день. Петер живет на отшибе, и в его окна видны бесконечные просторы Маяка: каменистые насыпи, поросшие редкой бурой травой.  

- Да… - говорю я, - а на Мемори сейчас зима.

- Там всегда зима, - отвечает Петер.

- Интересно. Расскажешь потом о Мемори? 

     Петер пожимает плечами. 

- А когда ты собираешься?

- Ну, поток будет где-то через неделю в ту сторону. Тогда и полечу.

- Это здорово. Понимаешь, Петер, мне бы твой звездолет. На денек всего. Тот самый рыдван, на котором ты катаешься на Мемори.

- Звездолет? Зачем тебе вдруг звездолет?

- Понимаешь, со мной пару дней назад связался Френк. Они сейчас в глухой волновой дыре, потока нет, вырваться не могут, и связь ужасная. 

- Френк? А Френк что, тоже с ними?

- Петер, ну ты как с Луны! Об этом только все и говорят. Они полетели в район KVK, и Френк с ними.

- А зачем?

- Ну, он же астрофизик. Там тяжелые потоки, им нужна его помощь, он как шкипер там.

- Нет, а они зачем полетели в KVK?

- Ну, Петер! Ну, а кто кроме как не они? Там единственное место, где можно стабилизировать уэслеров, чтобы они не вышли на Онтарио…

- А, - отзывается Петер, глядя куда-то мимо меня, - Онтарио, Синегория, понятно.

     Тут уже я оторопела.

- А Синегория-то здесь при чем? 

    Петер улыбается уголками губ. Он рад, что знает больше, чем я.

-Не знаю, могу ли я раскрывать планы Френка…

- Да слышала я про их планы, - нетерпеливо перебиваю я его. – По-моему, это какие-то фантазии. Он говорил, что ужасно, что уэслеры появились в то самое время, когда… Якобы они собрались создавать свою Синегорию. Как Систему. Но это ерунда какая-то, по-моему.

- Почему? – Френк пожимает плечами. – Почему бы и нет…

- Потому что они не Господь Бог! Ты себе вообще представляешь, что может представлять такая сложная Система как Синегория? 

- Сложная Система, - соглашается Петер. И намазывает хлеб на масло. 

- Как ее можно создать заново? 

- А почему заново?

- Ну, ее же нет! Она погибла!

- Кто тебе сказал?

     Я снова теряю дар речи.

- Как! Ну, это же известно. Произошла катастрофа, Система разрушилась. Ее больше нет.

- Это ты так считаешь. Ты видела ее обломки?

- Как я могла их увидеть? Это же Скрытая Страна!

- Ну а можем ли мы судить о том, что событие случилось, без доказательств? А если она не разрушилась? 

     Я молчу. Жду, куда он клонит.

- Мы же многого не знаем, - продолжает спокойно Петер. – Куда уходит Скрытая материя? Вообще, что она представляет из себя? 

- Смотри, - говорю я, потому что голова у меня идет кругом. Я поднимаю ладони вровень с лицом, - Смотри. Вот Земля, да? Вот это Скрытое небо. Глубина. И Синегория была здесь, - я провожу ладонями вверху, - на пересечении их пространственно-временных связей. Она разрушилась, и хотя обломков не видно, но следы разрушенных связей-то остались! Их можно вычислить, их видно! И вообще, Петер, Тимур Саркидзе считает меня немного того, но ты, по-моему, еще более сумасшедший, чем я! Это уже все доказано. Что нам теперь обсуждать то, что давно доказано?!

     Петер хитро на меня смотрит. Он не спорит. Он никогда не спорит.

- Доказано, - говорит он, - что разорвались связи. Что в том месте, где была Синегория, ее больше нет. Вот и все. Понимаешь?

     - Ну а куда она могла деться?

- Откуда мы знаем? Может, правда, все рухнуло. Скорее всего, так и было, ты права. Но может быть… Он делает кульбит ножом в воздухе, - Может быть, разорвалось не все. Осталось какое-то значимое ядро, которое хранит информационный код или что еще там… Ты прости, я не физик, я правовед по образованию. – Петер ухмыляется, - но когда мне Френк объяснял, я как-то понял в общих чертах… Да, так вот, может, эта самая центральная часть вовсе и не разрушилась. Ушла куда-то в Глубину, в мертвые потоки… Ты знаешь, что такое мертвые потоки?

- С трудом, - говорю я.

- Ну, не суть. – Петер отмахивается, - Я просто хочу сказать, в Глубине есть места такого искривления времени и пространства, где не то, что галактику – пол-Вселенной спрятать можно, и никто не найдет. 

- А группа Вескис, значит, нашла? – недоверчиво спрашиваю я.

- Они могли не найти. Они могли вызвать.  

- Вызвать?

- Ну, Вескис же из Синегории, ты забыла?

     Тут мурашки пробегают у меня по коже. Да, Вескис из Синегории. И Одери, Одери – тоже.

- Ладно, -говорю я, - это, в общем, не важно. Они мне не поэтому нужны.

- Тебе нужны Вескис и Одери?

- Ну да. Со мной, понимаешь, связался Френк. И попросил их найти. Чтобы передать им кое-что. 

     Петер внимательно слушает.

- Я их смогу найти по струне. Мне Френк оставил След струны Вескис, очень отчетливый. Я бы их смогла найти. Только вот без звездолета… Без звездолета мне туда не добраться.

- Ясно. 

     Петер встает, убирает посуду. 

- Это далеко?

- Нет… Они в районе Трех Бегемотов. Но я туда не полечу, я же не сумасшедшая, там уэслеры. Я подойду буквально на один световой день в ту сторону, чтобы поймать связь, чтобы был поток…

- Понятно. 

     Петер молчит некоторое время.

- А усилители доставать не пробовала?

- Пробовала, - вздыхаю я, - Я все пробовала. И усилители. Но они не ловят. И пробовала попросить нормальный звездолет у Тимура в Группе прикрытия. Но им всем не до меня сейчас. У них уэслеры пробудились, теперь они статистику собирают и ставят стабилизаторы для поддержания KVK. Все звездолеты там задействованы. 

     Боюсь, мой голос невольно выдает то, что я думаю об их усилиях. И статистике.

- Одна надежда, Петер, - подытоживаю я, - на твой рыдван. 

     Петер думает некоторое время. 

- А Геката в курсе? – спрашивает он меня.

     Тут он меня уел. 

- Нет, - говорю я честно, - про Гекату я забыла.

- Вот, видишь, какое дело, - Петер чешет лоб, - я, в общем, не против. Один световой день – это не опасно. Я бы и сам с тобой полетел, но я не могу совсем, у меня расписаны все дни на неделю вперед. 

- Да я и не прошу… - говорю я.

- Только у меня к тебе одна просьба, - Петер смотрит мне в глаза, - Сходи к Гекате. Если нет никаких ограничений, - получай мою «Ласточку» и лети. 

- Спасибо. Спасибо, Петер! И за завтрак. И вообще.

     Я люблю Петера. Но он прав. Геката. 

     С этим я и возвращаюсь в свой павильон. А работа не идет.  

     Когда-то Геката запретила мне летать в Глубину. И Петер это знает. Точнее, как – запретила; запретить-то она не может. Но просто предупредила: Глубина – не по твоей струне. Сломаешься. И все. Гекату еще никто не ослушался – из здесь живущих. Может, кто и ослушался, не знаю… Может, кто и ослушался когда Гекату, - но о них мы не узнаем уже никогда. 

     И чем больше я думаю о своем визите к ней, тем мрачнее у меня на душе. Как я могла не подумать о Гекате! А все моя беспечность, - ругаю я себя. Думала, всего-то ничего лететь, подумаешь, один световой день! А ведь струны у всех разные. Кому ничего, а кому… врагу не пожелаешь – сломать струну. Это как если стать такой вот сломанной Системой. Потерять нить, которая тебя удерживает в скрытом Небе, в скрытой Глубине. Зачем и жить тогда? Не говоря о том, что, сломав струну, я вылечу из скрытой Глубины и, скорее всего, окажусь в зоне Земли или другого мира. С большой вероятностью – в безвоздушном пространстве. Так что жить со сломанной струной - не только бессмысленно… но и недолго.

     Геката разрешила мне навестить ее вечером. Делать нечего, я заканчиваю свою работу, отпускаю стажеров и направляюсь к ней в павильон. 

     Геката живет в удивительном месте – видимо, она заселилась одной из первых (по крайней мере, все мои друзья приехали позже, а Геката, кажется, была здесь с основания Маяка) и смогла найти уголок, который «врос» в павильон сбоку, как гриб-нарост на дереве. Хотя, возможно, так и есть, и жилье Гекаты – результат какого-то природного катаклизма. По крайней мере, больше я такого нигде в павильонах не видела. Насколько я знаю, Геката, в отличие от нас всех, живет здесь все время. А отчего бы и не жить: обособленно от всех, уютно, и можно совместить жизнь и работу. Уголок у нее довольно просторный, есть даже маленький утепленный балкончик. Вот на этот балкончик Геката меня и привела. 

     Мы садимся в широкие плетеные кресла. Здесь тихо и светло, и старушка Геката, глядя на меня своими серыми проницательными глазами из-под густых бровей, кажется пожилой доброй волшебницей. Сомневаюсь я только в ее доброте. Геката – кремень.

    Я объясняю ей суть своей просьбы, а она смотрит и молчит. И по мере того, как я говорю, меня охватывает неуверенность. Чем дальше, тем менее убедительно выглядит моя история: зачем мне вообще лететь туда? Детский какой-то поступок. Ну, сообщить, куда надо, и все. Тем, кто может летать. Специалистам. 

     Геката молчит, и я замолкаю. Опускаю глаза и думаю: зачем я на самом деле лечу? Чтобы найти Вескис или … чтобы наконец попасть в Глубину? Нет у меня однозначного ответа. 

     Наконец, я замолкаю и опускаю глаза. 

- Все? – Спрашивает Геката, - Ты все рассказала?

- Ну да, - говорю я. 

- А почему – именно ты? – Спрашивает Геката. 

- Так не хочет больше никто! – с отчаянием говорю я.

- Тш-ш-ш, - Геката успокаивающе поднимает руку. Я смолкаю и продолжаю тише:

- Я обращалась ко всем, кто в доступности. Мне все отказали. Им всем не до того. И они не понимают, кто такая Маркиза, зачем лететь…

- А ты – понимаешь?

- Да… Нет… не совсем. Не знаю! Но если Френк сказал, если они до меня достучались, несмотря на такую ужасную связь, плохие потоки, значит, это что-то очень важное для них. Я должна помочь. 

     Геката еще молчит некоторое время. Потом она говорит:

- Ты понимаешь… Что ты – Системщик?

- Да… понимаю.

- Системщик, - с нажимом говорит Геката. – Это – особый дар.

«Ну все. Откажет», - думаю я.

- Понимаю.

- Ты можешь соединять то, что разъединено. И видеть невидимое. Ты можешь видеть суть вещей.

- Эх, Геката, - говорю я, - звучит-то это красиво: видеть суть вещей…

- Именно так, - говорит Геката. Она смотрит на меня в упор, а я отвожу взгляд. А что толку от всех моих талантов, если я не могу помочь друзьям?

- Ты понимаешь, что можешь сломать струну?

- Да… - говорю я и, наконец, поднимаю глаза на нее.  

     Геката опять замолкает. Потом, наконец, говорит:

- Хорошо. Подойди сюда.

     Я встаю с шаткого кресла и подхожу к ней. Геката берет меня за руку. Меня она больше не видит, - ее глаза уставлены куда-то вглубь себя. Она прислушивается к моей струне.

     Я смотрю на контуры неба там, за широким окном балкона. Разгорается закат. Он такой красивый здесь, на Маяке! Лучи нашего Солнца – не того Солнца, что на Земле, а нашего, местного Солнышка, - мягко золотят планету. А иногда, в особо погожие дни, нас достигает свет Онтарио – прекрасной, пульсирующей звезды. Любимой звезды моих друзей. Это ее они спасали, когда прилетали сюда. Впрочем, здесь каждый следует за своей звездой, так что…

- Хорошо, - говорит Геката. 

     «Неужели не откажет?!» - думаю я.

- Ладно, - говорит Геката, - Пойдем, я посмотрю твою струну.

     Она встает и идет вглубь комнаты. Я следую за ней. Геката достает из шкафчиков какие-то нужные ей предметы; я не вижу, какие, потому что после светлого балкона переход в темную комнату слишком контрастный. 

- Садись.

     Геката указывает на стул, стоящий у старинного стола, покрытого кружевной темной скатертью. На стол она водружает свечу, блестящий шар, камертон. Мне становится страшновато, как при визите к врачу. Хотя, в общем, где-то так оно и есть.

     Геката закрывает шторы, и в комнате становится совсем темно и тихо. Она садится напротив меня, взмахивает рукой, и свеча загорается. И появляется музыка. 

     Это музыка Гекаты, тяжелая, низкая. И в ответ сразу звучит моя струна. Мне кажется, что комната становится больше. Как всегда, когда звучит музыка, вещи начинают открываться мне по-новому. Не всегда, правда, я могу потом вспомнить, уловить, осознать это впечатление. Часто оно столь мимолетно, что забывается сразу. Вот Геката, такая Геката… Я вижу ее, я понимаю теперь, почему все это: и кресла, и древняя мебель, и прочая мишура… Это ее связь с прошлым, которое она упорно не хочет забывать, в отличие от большинства из нас. Прошлое держит ее, - в этом и ее сила. Ее корни. 

     Мне становится жаль Гекату, вынужденную жить в одиночестве в этом старом хламе. А потом музыка меняется, и струна начинает вибрировать. Это Геката «нажимает» на нее, пробует мою струну на прочность. 

     Геката обладает уникальным даром. Ее музыка не слишком сильна, не отличается она и той глубиной, что я нащупала по Следу Вескис, переданному от Френка… Зато диапазон ее огромен. И еще она очень чуткая, Геката. Она не просто воспроизводит музыку – она нащупывает, какой диапазон тебе комфортен, какой – нет, а какой – разрушителен. Так она и делает свои выводы о том, кто ты есть. 

     В этом-то и ее сила. И в этом – слабость, понимаю я вдруг. Потому что сама она не может ни летать в Глубину, ни быть Системщиком, ни что-то другое. Ее музыка настолько гибкая, что сама не может совершать движения; она мудра, но лишена всякого стержня. Как же тяжело, наверно, думаю я, имея такой железный характер, как у Гекаты, осознавать, что ты не можешь ни на что повлиять через свой главный инструмент – музыку; все слышать, но быть не в силах ничего изменить? Вот так я думаю, пока могу еще думать. А потом я ни о чем не думаю, только о своей бедной струне, терзаемой Гекатой. Геката пошла воспроизводить Глубину. 

    А в Глубине мне тяжело, я не могу там. А как Группы могут? И последнее, за что я хватаюсь, - я судорожно вспоминаю тот След, что Френк оставил мне. След от Вескис. Там, внутри ее музыки, есть ключ к Глубине. Если зацепиться за След, можно в нем продержаться…

     Я пытаюсь вспомнить След, и вибрируя и дрожа, бьется моя музыка. А Геката смолкает. Провалила я, видно, экзамен. И так скверно становится мне, что, едва сдерживаясь, я вытираю слезы кончиками пальцев. А они все льются и льются, гадкие слезы.

     - Очень хочешь лететь? – раздается надо мной скрипучий голос. Я только киваю.

     Геката вздыхает. Потом придвигается ко мне поближе и говорит, тяжело и веско:

- Только вдоль периметра. Только. Причем одной тебе даже туда не прорваться. Возьми кого-нибудь на взлет, как будешь входить в Глубину. Не обязательно сильного. Можешь взять такого же… полу-калеку. 

     Я киваю и улыбаюсь сквозь слезы. 

- Сможешь продержаться на периметре три-четыре световых часа, не более. Да и то… Если не будет сильных вихревых колебаний. Поняла? Если за это время Вескис не откликнется, все… возвращайся. Иначе струна не выдержит. Ясно тебе? 

- Конечно, ясно. 

     Геката замолкает и смотрит опять куда-то внутрь себя. 

- Шанс-то у тебя есть…

- Ты о чем?

     Она возвращается ко мне:

- Твой шанс. Что Вескис тебя услышит. Если б ты не Вескис искала, я бы и слушать тебя не стала. Пустая затея. 

- А Вескис, - с надеждой спрашиваю я, - меня может услышать от периметра?

- Пожалуй, да. Я знаю Вескис. Она может услышать. 

     И Геката переводит взгляд куда-то вдаль, к балкону, где, наверно, уже догорел закат.

- Спасибо! – говорю я. – Спасибо тебе, Геката!

- Не за что! Твоя струна, твой выбор. Найди толкового попутчика, вот что я тебе скажу.

     Я не знаю, как и благодарить ее. В прошлый раз Геката была куда более безапелляционна. Нет! – и все. Поэтому я все еще не могу поверить своему счастью. Я благодарю ее, а она снисходительно улыбается, - только глаза ее не улыбаются, никогда. Такая она, Геката. 

     А вот когда моя эйфория прошла, стало по-настоящему страшно. Просто до дрожи. Одно дело – отстаивать свое желание лететь в Глубину, искать там Вескис… Другое – и правда, лететь в Глубину и искать Вескис. На периметр, конечно, лететь не так уж и страшно, но все-таки… Я ведь никогда там и не бывала. И найдет ли меня Вескис? - Вот еще вопрос.

     Особенно страшно стало уже к ночи, когда я засыпала. И куда несет меня? Что я там буду делать, вместе с тем, вторым, которого предложила взять Геката, если Вескис меня не услышит? «Ничего, ничего, - подбадривала я себя, - если б Геката не знала, что я выдержу, она бы не отпустила меня. Вот как в прошлый раз. Видно она верит в меня… Вернее, в Вескис она верит, конечно. Вот почему в Вескис все верят? Я ее вживую видела мельком, несколько лет назад, когда она прилетала к нам на Маяк с ребятами. И слышала След ее музыки, и только. Конечно, я ей завидую: она может летать в Глубине, а я почему-то нет… Хотя… У нее своя судьба, и музыка у нее больно печальная… Может, из-за разрушенной ее страны Синегории, а может, потому, что она не вылезает из Глубины и знает что-то, чего мы тут, на Маяке, не знаем. И вообще… что я о ней знаю, и об Одери, которого вообще не видела никогда? И я заснула, и во сне мне приснился След ее музыки. Это был хороший сон.

     Если бы Роберт не пришел ко мне, я, может, и не решилась. Но он пришел сам, я и решила, что это – судьба. 

     Вернее, перед тем, как он пришел, я снова связалась с Тимуром Саркидзе и опять попросила отправить кого-нибудь по координатам, которые я укажу, чтобы передать сообщение для Вескис. Тимур отвечал уклончиво и печально. Надоела я ему хуже горькой редьки. У него там мировые процессы, уэслеры, потоки вихревые и т.д., а тут я со своей ерундой. Какая-то Маркиза, которая прилетает, - ну и пусть себе прилетает, Онтарианцам сейчас совсем другим надо заниматься, на его взгляд. Вескис сама разберется. И как ему объяснить, ну как, что не стал бы просто так Френк со мной держать контакт из Трех Бегемотов, пытаясь сквозь тяжелый поток пробить эту критичную для него просьбу? Нет. Не помогло. 

     И тут, собственно, и пришел Роберт.

     - Может, у Вас найдется для меня какая-нибудь работа? 

     И посмотрел с высоты своего долговязого роста взглядом несчастного щенка, оставленного под дождем.  

     «Может, и найдется», - мелькнуло у меня в голове. Хотя вообще-то я думала, скорее, о ком-то из аналитиков. Но они все так заняты сейчас, сидят в своих штабах, просчитывают возможности продвижения уэслеров и тех сил, что мы можем им противопоставить…

- А чего так? Тебя же вроде прогнозисты озадачили…

- Да нет… - Роберт махнул рукой. – Им сейчас не до меня. 

    «Действительно, - подумала я, - все загружены. На нашем маленьком Маяке все заняты серьезными и важными сейчас задачами. Одни мы с Робертом… Я – с моими далекими и малоперспективными Системами, вроде Серебристого Пса (Кстати, как раз утром пришел ответ о судьбе Пса – вполне положительный. У Пса все должно быть хорошо… если у всех нас все будет хорошо); ну вот, вне мейнстрима остались, кажется, только я да Роберт – недо-стажер. Так вроде Геката говорила, подойдет такой, как ты, полу-калека…»

     - Знаешь, Роберт… А ведь, наверно, есть для тебя работа! 

     - Ну. Я готов!

     - Звездолет водить умеешь?

     - Какой системы? Хотя, неважно, - в общем, любой системы умею.

     - Я вот, знаешь, в этих системах не особенно разбираюсь, - улыбнулась я. – Я по другим специалист. В общем это… Надо собираться и полетели к Петеру Заславскому. Смотреть звездолет.

     И мы полетели. Оказалось, что летать с Робертом не так уж сложно. Он, конечно, молоденький и совсем зеленый, и струна у него не совсем выстроенная – то выбивается из тона, то, наоборот, западает… это мешает, конечно, полету. Чуть-чуть. Зато для меня было удовольствием погрузиться в его музыку, и будто снова почувствовать, как это – быть молодым, звонким, слышать звон звезд. И мне стало понятнее, почему он так хотел в Глубину, почему до сих пор не свалил от нас. Но еще я смогла ощутить, что не создан он для серьезной Глубины. Я, конечно, не Геката… Но коротковата его струна. Красивая, звонкая, порывистая… Но тон короткий. Не удержаться в Глубине. Разве что – чуть-чуть.

     Мы летели, а музыка неслась вокруг нас. Заполняла и переплетала, связывала и звала. И на все вопросы, казалось, находились ответы. А вернее, музыка и была самим ответом, поэтому и вопросов не возникало. Жаль, что так быстро потом забывается это состояние. Да мы и прилетели уже. 

     Петер посмотрел на меня и Роберта с недоверием, хмыкнул, покрутил пальцем у виска, сказал, что не зря говорят, что Геката на старости это… того. Но звездолет дал.  

     Зато Роберт не мог поверить своему счастью. 

- Что, правда что ли? Прямо летим? На звездолете? В Глубину?

     Он прыгал вокруг старого рыдвана, который Петер использовал как звездолет, словно молодой щенок вокруг сахарной косточки. Глаза его горели. Он смотрел на эту допотопную рухлядь с таким восторгом, словно перед ним было чудо технологической мысли. Даже Петер стал улыбаться, да и я перестала чувствовать страх.

     - Ну, да. Летим. Прямо завтра утром. В Глубину, но только по периметру. Чуть-чуть. 

     - Внутрь можно?

     - Давай, - кивнул Петер.

     Они ушли внутрь, а я осталась на улице. Ветер тихо шевелил мшистую поверхность Маяка, гнал серые облака надо мною. Ветер гнал время. Я задумалась на минуту и подумала, что всяко может случиться: может быть, это мой последний вечер здесь. Вдруг не удержу струну и Роберт не сможет помочь? Сам-то он, я была в этом, слава Богу, уверена, протянет. Далеко мы лететь не будем, а по периметру он сможет держать свой тон. А вот я – смогу ли? У меня ведь совсем неправильная, деформированная струна, для Глубины не годится. Для работы с Системами – в самый раз, там только и нужна такая. А для Глубины – нет. Там нужна такая как у Френка или Трико. Я их струны себе представляю. Или как у Вескис… А вот как у Вескис, кто знает? 

     Я опять вспоминала След ее музыки. Была в нем какая-то странная череда звуков… Не могла я их забыть. То вверх, то вниз, то в глубину, далеко-далеко… Не поймать. Поймаю ли я тебя завтра, Вескис?

     Я тряхнула головой, отгоняя сомнения, и решила уже идти звать своих ребят. А то знаю я этих любителей техники, их и до утра из старого корыта не выкуришь.

     - Роберт, нам надо договориться.

     - Ага. Слушаю.

     Мы встретились у ворот взлетной площадки Гамма. Это самая маленькая площадка, что есть на Маяке, отсюда редко кто-то вылетает. Здесь и Ангелоиды почти не бывают… хотя вот, один уныло маячил в дальнем углу площадки. Ну да, конечно, Петер же обещал, что приготовит звездолет к полету. Поэтому и Ангелоид прибыл на место. 

       Тихо серел рассвет. Закаты на Маяке прекрасны, а вот рассветы как-то не задались. Серенькие, невзрачные. То ли от волнения, то ли из-за прохладного сырого ветра меня знобило. Поэтому пришлось сделать усилие, чтобы собраться и говорить спокойно.

     - Роберт, мы летим… Я тебе говорила, куда, зачем, да?

     - Ну, ясен пень. Глубоко.

     Он широко улыбался. Он, видимо, совсем не боялся, - может быть от молодости, а может – от бесшабашного чувства свободы, близости Глубины, о которой он столько слышал, а вот теперь, наконец, она будет рядом. Вероятно, он был уверен, что я как более опытный партнер, обеспечу безопасность нашего полета. Мне бы кто его обеспечил. 

     - Мы будем искать Вескис, - сказала я, - Вернее, надо сделать так, чтобы она нас нашла. У меня след, я постараюсь как можно быстрее с ней связаться. Тебе главное – держать «Ласточку» и направлять ее по моей струне. Понятно?

     - Ну, так. Удержу. Направлю.

     - Вот. Потом нас должна… я сглотнула, - должна подхватить Вескис. И все будет хорошо. 

     Роберт снова кивнул. Он смотрел на меня внимательно, но больше всего, я чувствовала, ему хотелось уже вскочить в звездолет, - и туда, вперед… 

     - Но это еще не все. Такое дело. Если вдруг я не удержу струну, или След потеряется, или еще что-нибудь… Ну, мало ли. 

     - Ну, в общем, понятно.

     - Нет. Послушай. Там, я думаю, уэслеров нет, но могут быть другие всякие… Обломки Систем. Сильные вихревые потоки. В общем, если что, - ты почувствуешь. Моя струна будет вибрировать, но это ничего. А вот если она вдруг не выдержит…

     - Как это – не выдержит? – В его глазах светились недоверие и участие. – Выдержит. 

     - Нет, - упрямо продолжала я. – Может и не выдержать. У меня сложная струна. Она, видишь ли, имеет ряд деформаций и чувствительна к определенным потокам. Она с ними синхронна и когда попадает в их действие… Это действие усиливается. Понимаешь? Поэтому… могу и не выдержать. И тогда тебе надо лететь. Быстро, как только сможешь. Просто не думай ни о чем, ни обо мне, ни о чем совсем. Просто лети обратно. И все.

     Роберт помолчал. Протянул руку и дотронулся до моего плеча.

- Все будет хорошо, Сабина, - сказал он.

     Все-таки, хорошо, что я его взяла. 

     И мы полезли в звездолет. 

     В старом рыдване, как я его называла, или в «Ласточке», как звал Петер, было даже уютно. Тепло. Тесновато немного – всего две смежных камеры, ведь звездолет был рассчитан на небольшие перелеты. Но для нас с Робертом – в самый раз. Выцветшие покрытия стен, потускневшая поверхность оборудования, - все здесь выдавало плотное присутствие человека. Долгое время звездолет исправно служил разным людям. Под конец его передали Петеру для коротких командировок на Memory. А теперь и нам пригодился.  

  - Роберт, а это что? – я показала на какие-то сложные переплетения проводов и лампочек.

   - Тумблерная панель, - отозвался он. Ну, я как бы все поняла. То есть, поняла главное – он знает, что это за штука, стало быть, я в безопасности. Большего мне знать не надо.

     Роберт деловито что-то сразу стал переключать. Я не знала чем заняться и присела на узенький выдвижной табурет у полукруглой стены с окошком. Через запыленное, толстое стекло видны были контуры площадки и пустынный пейзаж, расстилавшийся за ней. И Ангелоид. Вот он взмахнул широким рукавом… Поднимает волну. Ракета ответила, задрожала. Вот подключился Роберт. И меня стало накрывать волной. Я вздохнула поглубже и подхватила волну, - вернее, волна подхватила меня. Я доверилась своей струне. Взлетаем.

     Как описать это чувство, когда ты входишь в поток? Кажется, все чувства обостряются. Нет, кажется, все ненужные чувства глохнут, а обостряется что-то очень глубинное, что действительно нужно. Волна. Музыка. Сначала есть только ты и волна. Потом раскрываются звуки, и оказывается, где-то в глубине нашего Скрытого неба есть еще более Скрытые места. Там где звуки обретают смысл.

     Вот мы и летели – навстречу смыслу. Маленький наш звездолет отделился от площадки и, следуя курсу, заданному ему Робертом, двинулся вдаль. Волна постепенно стала стихать, и мы с Робертом поддерживали ее, - ровно настолько, чтобы держать курс и не оторваться от привязки к Скрытому небу.

     Маяк стремительно удалялся, превращаясь в округленное желто-красно-коричневое пятно на горизонте. Действительно – Маяк. Теплый огонек в ночи. В отсеке стало холоднее и темнее. Мы включили свет. Звездолет одолел несколько порогов и вышел на Звездный тракт по направлению к краю Периметра. Струна моя звучала ровно, волну мы с Робертом держали хорошо. И я немного успокоилась.

     В окошке иллюминатора потемнело. Только где-то вдали, видела я, мелькали слабые сполохи света – потоки, идущие от далеких звезд. Глубина приближалась к нам стремительно и безоглядно. 

    Вот когда-то так, - подумала я, - очень-очень давно мы с друзьями вышли по Звездному тракту на Маяк. Мы так рвались с Земли в это Скрытое небо, в волновой поток… Тогда мы, впрочем, не оперировали такими словами. Мы называли его: «Шестое небо». Шестое – потому что почти Седьмое. Что, думали мы, найдем здесь? И нашли ли то, что искали? Друзья мои либо ушли дальше, в Глубину, разлетелись по разбросанным ее частям, и давно исчезли из вида, либо… Либо пропали насовсем в разломах далеких Систем. Перемолола их Глубина. Одна только я из всей компании осталась на Маяке насовсем, остановленная Гекатой. И назад пути нет. Если только струна не сломается. Да.   

     Нас тряхнуло. Видимо, встречный или сопутствующий поток. Я сосредоточилась, стараясь не отвлекаться, не думать о постороннем – только искать и нащупывать путь внутри музыки. Туда, вглубь. Вдаль. «Ласточка» выровнялась, значит, Роберт задал ей правильный курс. Летим дальше.

     За окном стало черным-черно. Вот на горизонте замелькали огни, среди которых выделялись особенно два ярких светила – Система Цирцея, ближайшая к нам. Это значит, край Периметра – близко.

     Роберт подошел ко мне посмотреть в иллюминатор. Из-за его высокого роста ему приходилось наклоняться.  

 - Tiger, tiger, burning bright

In the forests… - начал он тихо, кивнув в сторону желтых, расширяющихся точек.

- Of the night, - подхватила я. Я знала эти стихи про тигра с горящими глазами. Они пришли отзвуком эха из далекого прошлого и удивительным образом оказались здесь кстати.

     Мы с ним замолчали. Струна звучала ровно, где-то далеко внутри оживало наше прошлое, соединившее нас во тьме среди ярких звезд... А желтый тигр с горящими глазами ждал нас впереди, прячась в глубине ночи. 

    И пора было уже выходить на след Вескис, чтобы определиться, в какую сторону нам поворачивать. Я посмотрела туда, в светящиеся глаза Цирцеи, и стала погружаться в музыку. Тихо пела моя струна, нащупывая след. Нет… пока мы еще далеко. Но я знаю, куда нам нужно.

     Мы повернули от Цирцеи в направлении «Трех Бегемотов». Где-то там, - думаю я, - где-то там – мои друзья. И струна моя сразу выводит чарующую трель, от которой Роберт удивленно на меня смотрит. 

- Ничего, ничего, - улыбаюсь я ему. – Все в порядке. Летим дальше. А музыка согревает, щемит где-то внутри. Я так люблю своих друзей! 

    У Бегемотов сейчас жарко. Приблизиться к ним невозможно. Я это почувствовала сначала по своей струне, которая стала напрягаться и чуть заметно дребезжать. А потом и увидела в иллюминатор.

  Никаких светил в том направлении было не видать. И вообще не видать ничего, потому что все пространство там заволокло мутной мглой. И сквозь эту тьму время от времени пульсирующей нитью били волновые потоки.

 «Непросто вам, ребята, - подумала я. – Держитесь». А струна моя стала изгибаться внутри от одного только предчувствия давления, которое там ощущалось. «Бедные мои». Но это было далеко. Очень далеко отсюда: в музыке обостряется расстояние и видно то, что еще не видно. Если я понятно говорю. И еще я услышала в ней, как же им там сейчас тяжело под потоками… но еще услышала я, что мне туда не надо. Не моя это дорога и не моя война. 

    И мы двинулись от Бегемотов дальше по Периметру. 

     «Это не моя война, - подумала я с горечью, - а какая моя?» Я ведь даже не знаю, что там происходит сейчас у ребят. Не знаю, кто такая эта Маркиза. Я не при делах, как всегда. И просто хочу им помочь, хоть чем-нибудь.

     И вдруг стало тихо. Ну, то есть двигатель ракеты жужжать не перестал. Но тихо стало в эфире. Словно вся музыка смолкла. Роберт тревожно посмотрел на меня. Я прислушалась к струне. Тяжело… Уныние что ли мое виновато, или еще что, но, кажется, задумавшись о ребятах, я упустила струну. Тихо, спокойно… Пока мы еще идем по курсу. Это – потоковая ловушка, это тут бывает. Глушитель. Надо только сосредоточиться…

- Роберт, - стараясь держать голос ровным, сказала я, - Давай-ка ты мне поможешь. Я попробую прозондировать след Вескис. А ты подключайся, ок?

- Ок, - он кивнул.

     Как тяжело давался здесь след! И особенно тяжело было воспроизводить тот самый строй звуков, что был самым сильным, уводил куда-то в глубину, прорывал дорогу… Так вот зачем он здесь, такой странный! Прорывает дорогу. 

     Я встрепенулась. И раз за разом, подряд стала повторять этот необычный строй. Роберт, как мог, помогал мне. Не скажу, что помощь эта была очень сильна, но все же… Какое-никакое, но эхо. Это важно здесь. Постепенно я «разошлась», мелодия моя расширилась, и стало легче.

     Я нащупывала звуки, и звуки строили наш маршрут. Дальше, глубже. Сквозь все ловушки, все глушители этой тьмы… Мне кажется, я уловила принцип, по которому «работал» музыкальный строй следа Вескис. Глубина – слоистая; и эта странная мелодия, непохожая на все, что я слышала раньше, аккуратно и бережно искала в Глубине проход между слоями. Найдя его, она проникала в самую глубь пласта, почти растворялась в нем, а потом звук менялся, устремляясь снова вдаль и, что удивительно, мне на какой-то миг казалось (а может, так и было задумано?), что часть Глубины словно бы следовала за следом, перестраиваясь в нечто другое. А мелодия летела все выше и вдаль, в Глубину, спокойно и безо всякого напряжения меняя ее и преображая…

     У меня аж мурашки по коже пробежали. Вот оно как… То, о чем говорил мне Френк. Она строит. Вескис строит Систему из того, что есть. Ее строй звуков структурирует пласт глубины и формирует часть Системы. Потом – другую. 

     Но… Здесь есть одно «но». Глубина – это же не куча кирпича. Из нее просто так Систему не построишь, кусок за куском, потому что притяжение никто не отменял, и куски ее по-любому будут притягиваться, хоть структурированные, хоть какие. Рано или поздно они сложатся вместе, и все. Туннель. Структурированный, красивый, закрытый туннель. Некоторые «умники» так и пропадали, я знаю.. И что-то мне подсказывает, что Вескис это дело понимает, да и лучше меня, наверно. 

     Чтобы действительно преобразить и построить Систему, надо дать ей жизнь, а не просто воспроизвести и структурировать часть Глубины. А для этого надо быть Творцом, не меньше….

     И пока я размышляла обо всем этом, мы выправили курс. Будем надеяться, думала я, скоро нас сможет поймать Вескис, если Геката не ошиблась. Прошло три световых часа, времени у меня все меньше и меньше.   

     А ведь струну поддерживать все труднее и труднее, неожиданно ощутила я. Поймала испуганный взгляд Роберта. И мурашки пробежали у меня по коже.

     Видимо, мы стали погружаться вглубь. Каким-то гулким стал звук. Эхо… бездонное эхо Глубины. Эхо бушующих где-то потоков, отдаленных Систем, со скрежетом пробивающихся вперед, сталкивающихся, распадающихся… Это все происходит или происходило много лет назад где-то вдали. Но эхо сохраняет следы. Когда-нибудь, - почему-то вдруг подумалось мне, - когда-нибудь останется такой же глухой след и от нас с Маяком… будет где-то блуждать в Глубине. А возможно, и уже блуждает. 

     Я тряхнула головой. А я ведь засыпала – перед тем, как почувствовала, что сложно удержать след. Теперь же сон как рукой сняло. И страшно стало немного. А страх – плохой советчик, с ним в Глубине никак нельзя. Поэтому я закрыла глаза и постаралась успокоиться. Сосредоточиться на звуке. Надо двигаться по следу, надо двигаться. Он приведет нас к Вескис. 

     «Ласточка» замедлила ход. Ей тоже было трудно. Роберт что-то поправил на приборной доске. «Ласточка» задрожала, и я почувствовала, как она начала «вихлять» из стороны в сторону. А ведь надо держать курс.

     След, только держать след… Я открыла глаза.

     Внутри совсем стемнело, тускло мелькают лампочки на приборной доске. За окошком иллюминатора – ночь. Огромная ночь поглотила нас. Только где-то вдали мелькают еле-заметные зарницы огней. Там, вдали… 

     Я знаю, что до Вескис нам не добраться. Она слишком глубоко. Но След ее я поймала где-то в этих широтах. На этом слое Глубины. Значит, она может меня поймать. И я смогу передать ей то, что нужно, а потом можно будет лететь обратно.

     Вот я и ловлю. Где-то здесь, я знаю, я чувствую, есть отголосок того следа, что оставила Вескис. Вескис, Вескис, услышь нас…

     Почему я верю в то, что она нас найдет? Что я вообще знаю о Вескис? Я люблю ее Группу. И как можно их не любить?  

     Я услышала о них, как только решила работать со Сверхсложными Системами, чего у нас почти никто не делает, так как отдача от такой работы минимальна. И во всех сверхсложных случаях со всеми этими Системами меня неизменно отсылали к Группе Онтарио и их лидеру Вескис, о которой раньше я слышала мельком. И тут вдруг оказалось – это Онтарианцы выводили из стагнации Систему Большого Льва, и именно Группа Вескис первая сообщила о том, что у этого самого Льва возможен неконтролируемый волновой прорыв… И никто им тогда не поверил, и они все равно отправились в Систему и держали ее, пока не подоспели наши помощники со стабилизаторами. И таких случаев было много. И наверно, они были б очень знамениты, - если б продолжали крутиться на Орбите, вокруг Ближних планет. А они вдруг взяли и нырнули в Заповедную Глубину и пропали там. По ближним контурам к Периметру стали работать другие Группы, и их имена мы все теперь знаем. А Онтарианцы что-то там делают в глухой Глубине, бывая у нас наездами и вызывая подозрение у всех наших, потому что не очень понятно, чем там они теперь занимаются. Но если спрашивают меня, я всегда говорю, что они – лучшие. Хотя мне и не верят и смотрят на них как на чудаков, растрачивающих свою энергию неизвестно на что. Правда, и я, услышав от Френка, что они собираются чуть ли не запустить собственную Систему, что-то начинаю сомневаться в их здравом рассудке. Кто знает, как влияет долгое пребывание в Глубине на людей… Но я все равно их люблю. Есть в них что-то… Вот взять, например, Френка. Я ведь даже не знала, что он из Группы Онтарио. Он помогал мне обжиться на первых порах, утешал меня, пока я рыдала, - после Гекаты, - причитая, что не видать мне никогда Глубины, зачем я сюда так стремилась, и сижу теперь на этом плоском Маяке у монитора? Он отпаивал меня чаем и рассказывал о звездах. И я воспринимала его как прирожденного Звездочета, который может читать звездный тракт как книгу, сплетая карты далеких путей в узор человеческих судеб… А потом однажды, когда я сокрушалась в разговоре с одним из своих коллег-системщиков, как же жаль, что вся Группа Онтарио, кроме Волшебницы, растворилась, и мне некому задать свои вопросы, собеседник мой сделал круглые глаза: «Так ты же дружишь с Френком! Он же был правой рукой Вескис. У него и спроси!»

     И кто бы мог подумать! Мой милый звездочет оказался крутым ковбоем. Он был и на Льве, и в других опасных местах, и не просто был там. Он был вторым лицом в Группе Онтарио. Вот так. 

     И на все мои возмущенные упреки, он только махнул рукой: «Да какое это имеет значение! Мало ли чего было. У тебя тоже приключений хватало, верно ведь? Но сейчас-то мы с тобой – Звездочет и Системщица!» С этим было не поспорить. И я утихла.

     Но потом я все-таки раскрутила его на разговор и воспоминания. И он-таки рассказал мне, что на самом деле произошло у Льва, и как всходило Онтарио… И об Одери он мне рассказывал, друге Вескис из Синегории. И обо всех остальных. Сколько тихих вечеров провели мы, попивая травяной чай от Одери, когда я слушала его, и Глубина раскрывалась передо мною. 

     - Отчего ж ты не с ними, Френк?

     - Не могу, - пожал он плечами. – Я Звездочет, и это отменить нельзя. 

     Хотя, я знала, его струна выдержит любой шторм. Но он был отрезан от Глубины так же, как и я. У нас у обоих были свои границы: мои – границы выносливости; его – границы долга. Невидимые и неощутимые, но от этого не менее жесткие, чем мои. Что ж, видимо, пришло время выходить за границы. 

     Нас качало все сильнее и сильнее. И в такт раскачиванию колебалась моя струна. Тяжко ей. Я стала опираться на звук струны Роберта, - надо же на что-то опираться. И он послушно углубил свой звук. Хороший он парень, Роберт. Теплый. И музыка у него такая: согревающая, ясная. И грустная немного. Я прямо почувствовала, как ему непросто: он слишком большой… с большим сердцем, мечтающем о большой любви, большом деле… и вокруг, кажется, жизнь кипит, а мы с ним – где-то на периферии… Мы с ним – потому что музыка сейчас общая. Так вот нас свело -вдвоем. И надо держаться.

     «Не бойся, Роберт, - подумала я, - периферия – это не самое страшное. И даже наоборот. Вот мои любимые ребята из Группы Вескис ушли с мейнстрима на периферию, - и никому я бы не могла позавидовать больше, чем им. Там, у них – самая жизнь и есть. Не на виду». И подумав это, я углубилась в звук. Я постаралась отвлечься от всего – от качающейся ракеты, от тьмы вокруг нас, от пугающего одиночества и мерцающих глаз этого тигра из Глубины… Я от всего постаралась отвлечься – только мы с Робертом и музыка. И где-то там, в глубине Глубин – ответ.  

     Вескис, Вескис, где же ты? Tiger, tiger… взгляд горящий… где в ночи прячется та звезда, к которой ведет твой след? Звезда…

     Онтарио! 

    Нас качнуло еще раз. И мне стало понятно, в каком направлении нам лететь. Конечно. Никакие не Бегемоты. Вескис – где-то в районе своего Онтарио. Если грозит беда, если уэслеры, - конечно, она должна быть там, туда и надо направляться. 

     «Онтарио», - прошептала я. Роберт послушно поменял что-то на своей приборной доске. Наш курс выровнялся. Струна успокоилась. Почему? Я не знала. Может быть, от радости, что мы нашли, кажется, правильное направление, моя струна набралась сил. Главное – не упустить момент. Повторять след, повторять его, все глубже и дальше… Что там таится, в глубине?

     Мы сместили направление и летели теперь в сторону Онтарио. Ох, надеюсь, Вескис нас подцепит где-то в районе ближайших световых часов, иначе придется вернуться обратно ни с чем.  

     Мне ужасно захотелось пить, и я сделала небольшой перерыв в блуждании по Следу. Хорошо, в кабине «Ласточки» припасено немало запасов. Пока есть еще время, мы летим уверенно. След нас ведет. Не слышно еще «отзвука», эха, но видимо, курс наш правильный, и музыка послушно настраивает пространство на удобный для нас путь. Проторенную дорогу Группы Вескис. 

     И так мы летели и летели. Я поймала удивительное состояние: с одной стороны, - страшно. Вокруг – неизвестность, пустота, маленькая дрожащая старенькая ракета. Но в самой глубине страха, я чувствовала, скрывался покой и уверенность, что все обойдется. Музыка нас защитит. 

     Почему-то приходили мысли о Петере Заславском. Как он не боялся летать на «Ласточке»? Хотя… он ведь и летал-то немного, либо – между Планетами, либо – к Мемори. Зачем-то Френк посылал его. А ведь Петер всегда был у нас востребован, он – судья «от Бога»: аккуратный, осторожный, и в то же время – решительный, если надо отстоять свое мнение. А сколько он знает судебных прецедентов, законов разных народов и стран! Он из потомственных судей, Петер как-то рассказывал. 

     «А ведь ему недолго осталось с нами», - почему-то подумалось мне. След от музыки Вескис стал приглушеннее, печальнее и в то же время – четче. Я прислушалась к его тихому звучанию, как к биению пульса. 

     «Когда-нибудь, - подумала я, - и уже скоро, Петер улетит на свою Мемори… И мы долго будем ждать его обратно. Дождемся ли?»

     Откуда это настроение пришло ко мне? Что за дикость? Но оно все длилось. Словно отзвуки Следа, что жил во мне. Как эта мысль связана с Петером и планеткой Мемори, от которой он все время шарахался, но летел - из уважения к Френку, - я не знала. 

     И я решила подумать о чем-то другом. И углубилась в воспоминания, - под музыку так легко вспоминается! Однажды я слышала, что наша музыка – хранилище памяти. И вот, из этого хранилища начали появляться нечеткие силуэты моего прошлого, - это было тем удивительнее, что я вообще себя считала человеком без прошлого. 

     Мой город. Я жила во многих городах, но именно этот в большей степени могла бы назвать «своим». Фонтаны и арки, дома из розового туфа. Горы вокруг… Вспоминался поздний вечер. Темнота, дождь, узкая каменистая улочка, слабо освещенная редкими фонарями… И я спешу, я помню, что куда-то я спешила. А потом – я помню! – несмотря на дождь, на сырость, на то, что надо спешить, я вдруг останавливаюсь… и слышу музыку. Отдаленную музыку своей струны. И ночь преображается. Это не лампы фонарей, - это маяки звезд. Улица – дорога. И все в ней поет, все, что ждет меня впереди, все, что будет… Сидя в маленькой «Ласточке» посреди густой темноты, я вдруг так отчетливо ощутила вкус этого ночного осеннего города, этого времени, что невозможно вернуть, и всех людей его, и всех фонарей и улиц, и осенних листьев… что в груди что-то сжалось. Я помню, я тогда стояла и пела. И мечтала, что узкая улочка приведет меня когда-нибудь… Куда? В Глубину, я думаю. Я всегда мечтала о Глубине. Сколько воды с тех пор утекло! 

     И вот она расстилается передо мной, за окном иллюминатора. Океан Глубины, без конца и края. 

     Я глянула в иллюминатор и почему-то вспомнила (видимо, в отражении моего взгляда) тот прощальный взгляд, который я уловила у Онтарианцев, - когда они уже уходили от меня, из павильона, навстречу своей судьбе. Я вспомнила, как они переглянулись перед тем, как запеть свою прощальную песню. Как изменились их лица. Они уже были не со мной. Они уходили туда, - спокойно, обреченно и навсегда. Там было жарко, там было трудно, там была их жизнь. Отражение блуждающих звезд – вот что я видела в их глазах.

     А я продолжала удерживать След, и снова провалилась в глубину своих воспоминаний.   

     И снова – город и ночь. Я снова там, но теперь в ответ на музыку моей струны поднимается ветер. Он развевает полы моей одежды, он касается фонарей, и их рябь отражается в лужах. Мокрые листья летят по мостовой. Я срываюсь с места и почти бегу - вперед и вперед, и вот впереди – луна. На запад и направо. И я поднимаю руки, а луна становится все ближе. Отрываюсь от земли, - я и музыка, а город – там, искрящийся от огней, яркий и загадочный, мой Город, моя серая гавань… Ой! 

     Тут я вздрагиваю. Я не летала тогда! Я не могу этого помнить. Да, струну я чувствовала, но еще не летала, нет… А что ж я так явственно видела только что? И дрожь пробежала у меня по спине. Это уже не мои воспоминания, понимаю я. Это След. Я взяла точный След, и теперь След ведет меня.

Это Вескис. След ее памяти. Эхо. То самое эхо, которого я ждала. 

     Моя дрожь усиливается. Вот так все и бывает… Похоже, Вескис нас поймала. 

     Ракета заревела, прорываясь в толщу следующего пласта Глубины. Цвета вокруг нас изменились. Но сквозь бурю и шторм, окружающие нас, вела мелодия. Она стала яснее ясного. Так. Мы идем по следу. Но струна… Ах, моя бедная струна…

     Она задрожала. Она не могла выдержать этого накала мелодии. Я только и умоляла: «Милая, потерпи… Еще немного… Да где же ты? Вескис!» 

     Боже, зачем я все это делаю? Ради чего? Кого? 

     И я вспомнила все: и город, уходящий в ночь, и улочку, ведущую к звездам. Промелькнул, как в замедленной съемке, Трико – вот развевается его полетка, вот они вместе с Френком и Владеницей. Улыбаются, не смотрят на меня, спешат, они вечно спешат куда-то… Такие родные и такие далекие… Они когда-то ждали меня там, на той стороне Луны, - думаю я, а может быть, это моя струна шепчет мне эти слова. Это к ним я шла по всем тесным улочкам мира, хотя и не понимала тогда. К ним, а не к Системам моим любимым. Ради них сейчас и лечу, из-за них, может, больше и не увижу мои Системы. Никогда… И тут нас тряхнуло, а потом я услышала, как мелодия выплеснулась в пространство, и мы «зависли» в невесомости, став частью долгого, длинного звука, заполняющего собою Глубину. Мы, наконец, выбрались на широкий и ясный путь. Тревога разом отпустила меня, и След был больше не нужен. Вескис «поймала» нас. 

     - Слава Богу! –воскликнул Роберт. Он сидел возле доски, держась одной рукой за панель, а другой вытирая пот со лба. – Выровнялись. Я уж думал…

     Больше ни он, ни я не могли сказать ни слова. Мы уткнулись в иллюминатор. 

- Ого! – вырвалось у Роберта.

- Ага. Вихревой туннель. Так вот ты какой, северный олень…

     Мы стояли на краю Периметра, а Глубина приближалась к нам. Мне приходилось иметь дело с вихревыми туннелями – в своих виртуальных разработках; но вот так, наяву такой длинный, яркий туннель я видела впервые. Я прилипла к экрану. Звук струны, мелодия, связавшая нас с Вескис, сумела срезонировать с другой, отдаленной частью Глубины. И между нами и тем далеким местом, где были сейчас Вескис и Одери, возникла пространственно-временная связь в виде гигантского вихревого туннеля. По этому туннелю, повинуясь мелодии, устремлялись к нам навстречу сияющие узоры-отражения явлений, что происходили где-то вдали, между нами и Вескис. 

          Завороженные, мы приникли к окну, а Глубина раскрывалась перед нами. 

     Мы увидели широкий тракт, покрытый сверкающими вихрями туманностей. Видели отдельные кусочки Систем, и некоторые из этих Систем я могла опознать. Время в туннеле ускорялось, и я могла видеть, как, словно в цветном калейдоскопе, они проносились куда-то по своим траекториям, не пересекающимся с нашими. Сияющие куски материи откалывались от них, разлетаясь по Глубине, создавая новые связи и угасая. Может быть, они разлетятся на мелкие части, столкнувшись с другими Системами, и свет их ярких огней угаснет в Глубине навеки. А может, им удастся притянуть иные созвездия, и вместе они создадут нечто новое, принесут искорку жизни в пустынную часть Глубины.   

- Всюду - жизнь, - словно в тон мне глубокомысленно сказал Роберт, качая головой. И я согласилась с ним. Вокруг и вправду бурно разливалась жизнь – со своей энергией, с вечным движением выше и вдаль, - жизнь как есть. Глубина отворила нам маленькую дверь, и мы стали случайными свидетелями ее непрекращающегося движения. Глядя на отражения небесных тел, летящих нам навстречу в вихревом туннеле, я представила, как где-то за вихревыми потоками бьют вулканы, нарождаются звезды и свет сражается с тьмой, а там, за границами моих изученных Систем, простирается кромешная мгла, без конца и края. Даже голова закружилась.   

    Тут Роберт вспомнил, что мы вообще-то ничего не ели. И я ощутила дикий голод. Тревога отпустила меня, организм расслабился и просто потребовал срочно подкрепиться. 

     Мы достали припасы, разложили маленький пластиковый столик и соорудили нехитрый обед: снэки, каша из субпродуктов, каравай с соей. Мы сначала даже говорить не могли, только ели и ели. 

     Свет в нашем отсеке мы погасили: зарево вихревых потоков озаряло переменчивым сиянием все внутреннее пространство «Ласточки». Наконец, я наелась.

- Ну, как тебе первый опыт полета в Глубине? – спросила я у Роберта.

- Нет слов, - только и сказал он, дожевывая каравай, - Вообще. 

     И посмотрел в иллюминатор. Я тоже обратилась туда. 

     Мысли мои стали удивительно ясными, почти прозрачными.  

     Моя струна отдыхала. Нам оставалось только ждать, от нас уже ничего не зависело. Музыка вокруг нас стихала, поток замедлялся, а туннель становился шире. Все стихало, оставалась только ночь и мы. Даже не ночь, - скорее, это был вечерний сумрак, с догорающими огнями. Мы сидели и ждали, когда Вескис позовет нас.  

     Первым увидел Роберт.

- Смотри! – воскликнул он, - туда, слева в тоннеле, пятно, расширяется, видишь?

- Погоди-ка… Да, вижу, вижу. И слышу, кажется.

     Моя струна отозвалась. След был совсем рядом, и в расширяющемся нам навстречу неясном образе угадывались контуры далекого места, откуда Вескис нас «запеленговала» и сейчас направляла маленькое, но все расширяющееся Контактное окно – связь между нами и ее миром. 

     Наконец, мы смогли его разглядеть. То был странный мир. По мере расширения мутного Окна стали виднее очертания высоких гор внутри сумрачного пространства. Там было мало света, - во всяком случае, после сияющих хороводов небесных тел, мелькавших по пути в это странное место, оно показалось мне почти мрачным. Скалистые вершины, лишенные растительности, да две одиноких звезды, неясно мелькавших сквозь пики далеких гор, - вот и все, что я увидела сначала. Потом, под тусклым светом, исходящим не то от голубоватых светил, не то – откуда-то сбоку, справа, вне зоны нашего видения, я разглядела на одной из вершин белесое пятно. Наше Контактное окно расширилось, приблизилось к этой вершине, - сомнений не было: там был человек. 

     Человек сидел на краю вершины, откинув длинную руку на согнутое колено, подняв голову и глядя вверх, в направлении падающего на него света, освещающего его серебристую куртку-полетку и длинные пушистые волосы, подсвеченные этим неверным сиянием. Вескис. 

     Она не сразу повернулась к нам. Она будто прислушивалась к чему-то своему, а потом, поймав момент, оглянулась, - и я увидела ее бледное и усталое лицо. Ветер ерошил ее волосы и раздувал полетку. Это был, как у нас говорят, «тяжелый» ветер: я физически ощутила, как сложно там сохранять устойчивость, как тяжело дается каждое движение. И все же она нам улыбнулась.

- Привет, Вескис! – сказала я. – Ты вообще где?

     Ей тяжело было говорить, и она просто подняла длинную руку и махнула вверх, кивнув в сторону серебристого света, падающего на нее. Контактное пятно сдвинулось в ту сторону, куда она кивала, и постепенно, все ярче и ярче стали проступать очертания огромного голубоватого небесного тела, располагающегося над этим безжизненным пространством. Мягкий свет, который оно излучало, переливающиеся лучи и, главное, - музыка… тихая, глубокая, отчетливая музыка, прорывавшаяся сквозь любой ветер, ибо ни один ветер не мог остановить ее, не оставляла сомнений. И я ахнула: «Онтарио!»

- Ого! – только и вымолвил Роберт.

     Вескис кивнула, не вымолвив ни слова. Она снова подставила лицо под льющийся с небес серебристый свет и замерла на несколько секунд. А потом обратилась к нам, - и я поразилась ее преображению. Не было больше усталой Вескис. В ее глазах отражалось Онтарио, любимая Звезда Летающих людей. 

- Везет тебе! – сказала я. – А я вот искала тебя, чтобы передать привет от твоих ребят из KVK. У них есть новость для тебя.

    Полетка Вескис взвилась. Она вскочила, ветер ударил так, что мне на расстоянии показалось, что «Ласточку» тряхнуло. Ничего себе, у них там потоки!

- Там что-то случилось? – донеслось до меня сквозь шум ветра.

- Все нормально. Ребята держатся, Френк тоже с ними. Просто они просили передать… Маркиза должна прибыть через тридцать шесть… нет, теперь через тридцать световых часов. Вот эта новость. 

     Там что-то вспыхнуло. Мы с Робертом невольно вздрогнули. Сгусток энергии рванул от Вескис по направлению к Онтарио, и через мгновение ответный серебристый луч пронзил мрачные вершины гор и осветил вершину, где она стояла.

- Общаются, - сказал Роберт.

- Угу.

     А Вескис обернулась к нам. Глаза ее сияли, и сквозь ветер и помехи, я отчетливо услышала ее музыку. 

- Времени у нас в обрез. Френк сказал бы, что времени нет совсем. Но главное, что Маркиза летит, остальное – неважно. Спасибо. Одери!!

     Ее плащ распахнулся, Вескис оттолкнулась от вершины скалы и стремительно рванула вперед и ввысь, по серебристому лучу, окруженная своей музыкой. А в музыке этой стали происходить перемены. Мы услышали, как примешиваются к уже знакомой мне стремительной мелодии другие звуки. И я поняла: к ней присоединился Одери. 

     Я очень хотела его увидеть, я ведь не встречала его ни разу. По нашим меркам, Одери появился в Глубине недавно, на больших планетах никогда не бывал, и имя его упоминалось обычно в связке с Вескис. Наши боссы, включая Тимура Саркидзе, его откуда-то знали, - видимо, с далеких времен, до вхождения в Глубину. Отношение к нему было странным, будто к ребенку или не совсем здоровому человеку. Даже друг мой Френк отзывался об Одери противоречиво: то по его рассказам, он был кем-то вроде лесного отшельника, собирателя лечебных трав, то внезапно сквозили в его словах нотки затаенного уважения. Словно бы и он сам до конца не знал, кто такой Одери. 

     Но сейчас, услышав музыку, я поняла, наверно, главное. Он был как-то неразрывно связан с Вескис, и музыка у них была одна на двоих. И вела она в какое-то заоблачное измерение, понятное только им, куда вход мне был заказан. Я могла только слушать и слушать эти улетающие ввысь звуки, - а смысл их был мне неясен.  

     Одери я не увидела. Видимо, он был далеко, но отозвался на ее звук, как отзывался всегда. И сплетаясь, их музыка стала создавать коридор, по которому Вескис и летела к нему. Это было захватывающее зрелище. Я видела как Вескис легко, на лету, создавала вихревые потоки; как Онтарио освещало тракт, по которому ей надо лететь, и вокруг нее серебрились мелкие частички подхваченной ветром звездной пыли. И эта пыль, вихрясь, поднималась над вершинами и улетала куда-то вдаль, за видимый нам горизонт. 

     А Вескис летала, сплетая замысловатый узор, и я понимала, что они с Одери делали, и это было очень красиво: вот так структурировать пространство, подцеплять звуком слои Глубины, не используя стабилизаторов, ускорителей, вообще без каких бы то ни было устройств, - только чистый звук! 

       Я смотрела на все их художества, затаив дыхание. А Роберт только и смог спросить:

- Одери тоже где-то там? Что это они делают?

- Плетут. Структурируют пространство и расширяют временной промежуток. Видимо, времени им не хватает. Видишь, Френк же сказал – тридцать шесть часов. А им мало.

- Мало – для чего?

- Не знаю, - честно сказала я. – Для чего-то, связанного с Маркизой. Может, чтобы она прилетела, нужны какие-то условия. 

- Если она летит с Земли, - сказал Роберт, не отрывая глаз от иллюминатора, - она не сможет долететь. С Землей же давно нет связи. Последний, кто прилетел оттуда, был Одери. 

- Правда?! – я перевела взгляд на него. А ведь точно. Я здесь так давно, что и забыла такие простые вещи. А ведь и правда. Как она прилетит? 

     Между тем, для Одери и Вескис такого вопроса не существовало. Не знаю, существовало ли для них вообще что-то еще сейчас, кроме Онтарио, Маркизы и задачи, которую предстояло им решить. Им надо было успеть. Вокруг них была ночь, над ними – Онтарио, их догоняли уэслеры, а где-то вдали спешила к ним навстречу Маркиза. И я, слушая их музыку, видя, как они меняют пространство и время, сплетая его в свою Синегорскую мелодию, подумала, что никогда, наверно, я не смогу так летать и так жить. А по-другому в Глубине, наверно, и нет смысла. И вот в этот момент я приняла свою судьбу. 

     Я отвернулась от иллюминатора и заметила, что «Ласточка» начала вибрировать. Наша связь слабела, контакт прерывался: Вескис было не до нас. Я опустила глаза и не увидела, как завеса тумана покрыла ясную прежде картину, как «свернулся» туннель, и мы оказались там, где и были: на краю Периметра. 

     Пора было возвращаться на Маяк.  

- Ну, вот ты и познакомился с Вескис, - сказала я.

    Мы вышли на Рубежный тракт, ведущий к Маяку по самой короткой траектории. Если все будет хорошо, наш обратный путь составит не больше двух световых часов. 

- Да уж, - откликается Роберт, - удивительные друзья у тебя, Сабина.

     Я улыбаюсь. Мне лестно такое определение. 

- Ну, это сильно сказано, - мои друзья. Я дружу с Френком, более-менее знакома с его Группой, а Вескис вижу второй раз в жизни. А Одери – вообще ни разу не видела.

- А почему я раньше не слышал о них? – удивляется Роберт. – Эти ребята делают такие потрясающие вещи, в одиночку, они прямо «на ты» с Глубиной… Почему мы о них почти не знаем?

- Ну, кому надо, тот знает, - пожимаю я плечами. – Они в основном в отдаленной Глубине работают, особо не светятся. Но вообще, ты прав, – они удивительные. Я-то считаю, что группа Онтарио – вообще лучшая группа из всех интервентов. 

- А они – интервенты? Я думал – разведчики…

- Ну, и не только интервенты, как ты видел. 

- Да уж… А ты заметила, - оживляется Роберт, - как они меняют пространство? Там же структура появляется, ты видела это?

- Ты имеешь в виду…

- Структура, когда Вескис летела, я увидел, что вокруг нее возникает такая… как бы ее назвать…

- Система, - подсказала я.

- Наверно, - согласился Роберт. Но тут нас тряхнуло, и он кинулся что-то поправлять на приборной доске.

     «А ты внимательный, Роберт, - подумала я. – Значит, и мне это не показалось».

       Я хорошо запомнила, как взмывала вверх звездная пыль, и, отражаясь в серебристом луче Онтарио, создавала причудливые, четкие очертания, смутно знакомые мне. И вот сейчас я вспомнила, что же они мне напоминали.

     Словно в капельках дождя, в волшебных искрах зимнего снега, отражались летящие к небу дома со стрельчатыми крышами, сады, сокрытые полукруглыми ажурными арками… Конечно. Эти картинки я видела в книгах у Френка, он называл их «палсы». Синегория. Они раздвигали время, раскалывая материю, и в то же время – лепили из ее кусочков свою погибшую страну Синегорию. Еще не рожденную, не воплощенную, не созданную… словно картину, пейзаж, образ, подсвеченный Онтарио. Прототип. Может ли она стать живой? Не знаю. Не думаю. Кто их знает, может, они владеют каким-то особым секретом; а может, Онтарио, эта странная Звезда, сама – творец среди звезд, сможет оживить ее… Не знаю.

     Мы подлетали к Маяку, а я все думала и думала. Закрывала глаза, и снова видела, теперь, кажется, все четче и яснее, контуры Синегории. Ясная, прозрачная, как изумрудный город, легкая страна с печальной судьбой. Жаль, что ее не стало. 

     За окнами стало сереть, а потом слева по курсу забрезжил свет. И вот уже он виден – наш Маяк: планета цвета закатного неба. Теплая, как окно в ночи. Действительно, Маяк. 

     Опускались мы на ту же Гамму. Ангелоиды подцепили нас на подлете, спросили, нужна ли нам помощь. Роберт посмотрел на меня, я пожала плечами. Он решил не рисковать и попросил помочь. Я почувствовала, как крепкие волновые «клещи» захватили нас, и поняла, что мы – в надежных руках. «Ласточка» дрогнула, а потом устремилась к Маяку. Быстрый полет сквозь атмосферу, толчок, встряска. Все. Сели.

- Уф! – сказал Роберт. Глаза его сияли. Он еще долго будет приходить в себя от этого приключения, но уже сейчас гордость переполняла его. Еще бы! Один, сам вел звездолет, попадал в турбулентность, общался с Вескис!

     Здесь, на Маяке, было темно, и легкий ветер гулял по полю.  

- Спасибо тебе, Роберт, - искренне сказала я, оказавшись на земле. 

- Да ты что! – воскликнул он.

     Мы обнялись. За это время мы столько всего пережили вместе, что стали ближе, хотя бы на короткое время, чем брат с сестрой. 

     Мы поблагодарили Ангелоидов, сновавших рядом с озабоченным видом. Один из них тут же передал мне рацию, и я услышала голос Петера:

- Сабина! Вы там где? Меня не пускают на площадку, я жду у восточного входа. 

     Милый Петер! Не знаю, за кого он боялся больше – за нас или за «Ласточку», но он пришел нас встречать, и это было здорово. Это значит, что не нужно сейчас мчаться домой или в Павильон, среди ночи, а можно спокойно пройтись с Петером до его близкого дома, а то и остаться там на ночлег. Я вдохнула свежий ночной ветер. Где-то далеко, за облаками - уэслеры, наши ребята держат оборону, Вескис с Одери летят своими путями под холодными скалами. Но это далеко. Здесь же – неторопливое движение Маяка, ветер, травы и ожидаемый ужин. И Петер, добрый Петер, у которого уже кончается терпение, и по мелькающему в ночи огоньку фонаря я понимаю, что он спешит нам навстречу.  

     А на следующий день все изменилось. Я поняла это, когда проснулась в доме у Петера и сразу почувствовала внутреннее беспокойство, которое никогда меня не обманывало. Точнее, я проснулась еще ночью от ощущения тревоги и ожидания. Но смогла уговорить себя заснуть снова. А утром тревога никуда не исчезла.

     - Надо мне спешить, Петер, - сказала я. – Что-то мне подсказывает, что у нас там не все ладно. Пусть Роберт еще поспит, не буди его, хорошо?

     Петер не возражал. Он обнял меня на прощанье:

- Надеюсь, мы еще увидимся перед тем, как я поеду на Мемори. 

- Спасибо тебе за все, за все. И за «Ласточку». И вообще. 

     И я полетела в свой павильон.

     И точно. Уже зайдя в павильон, я поняла, что что-то случилось: павильон гудел как улей. Все занятия были отменены, и толпы неорганизованных стажеров и организованных сотрудников Маяка перемещались по длинным коридорам. Я улавливала в толпе нотки тревожности, того, о чем не говорили, но что носилось в воздухе:

- Уэслеры… 

     Я добралась до рабочего места и обнаружила, что Тимур Саркидзе уже пытался со мной связаться. Не именно со мной, - видимо, созывали всех Системщиков. 

     Я выключила монитор и задумалась. Удивительное дело, - музыка Вескис все еще продолжала звучать где-то внутри меня. И чем сильнее я ощущала тревогу вокруг, тем яснее слышала мелодию. Зачем пришла она ко мне? Что хотела передать? Кто ж ее знает… Она соединяла меня с моими друзьями, которые сейчас остались под Аррасом, и с их любимой Синегорией, и даже с незнакомой мне Маркизой… Что-то очень важное было в этой мелодии, но что, - я не могла ни понять, ни выразить.

     И я сделала самое простое – отправилась на встречу Системщиков, в крыло к Саркидзе.

     Там в большом полутемном зале собралось много людей: Системщиков, Аналитиков, я даже смогла опознать кое-кого из Интервентов. Пока люди собирались, я перекинулась двумя словами с приятелями «по цеху».

- Тебя давно не видно, Сабина, - говорили они, - ты куда пропала?

- Да так… засиделась с Серебряным Псом. 

- Да, а у нас тут, видишь сама… Сейчас главное – никуда не удаляться с Маяка.

- Ага.

    Не знаю отчего, я не хотела рассказывать, что летала к Периметру, что видела Вескис. Здесь ведь меня знали как профессионала, системщика… Как бы я могла объяснить, чего вдруг ради меня понесло выступить в роли курьера и лететь к Периметру, рискуя своей драгоценной струной? Не поняли бы меня. Поэтому я отделалась общими сокрушениями по поводу нашей текущей ситуации. А потом сполохи огня осветили зал, и наше заседание началось.

     Сначала выступил Тимур Саркидзе и с озабоченностью сказал, что дела наши не так хороши, как хотелось бы. Он дал слово двум Аналитикам, которые долго и дотошно по очереди рассказывали, что им удалось выяснить о стратегии перемещения «негативных волновых колебаний», то есть – уэслеров. 

     Из всего, что они говорили, я поняла, что уэслеры активизировались в зоне «Трех Бегемотов» (что я и так знала), а один световой день назад начали свое перемещение в зону, находящуюся в опасной близости к Маяку. 

    Тут народ заволновался. 

     Саркидзе сделал успокаивающий жест, и Аналитики продолжили свое повествование. 

     Видимо, ребята успели установить стабилизаторы, и моя Ломаная Система не подвела; в любом случае, уэслеры вроде как передумали двигаться в нашу сторону. И теперь они застыли, а в зоне 3-х Бегемотов нарастает напряжение: куда пойдут уэслеры дальше, как их загнать обратно в далекие слои Глубины, откуда они на нас вывалились, - пока неясно. 

     Нам предложили войти в состав группы «Мозгового штурма», чтобы попробовать поработать над этой задачей вместе. А потом предложили задавать вопросы.

     Посыпались вопросы: о безопасности Маяка, о том, планируется ли эвакуация в случае необходимости и так далее. Меня же волновал другой вопрос: как там Онтарианцы. Выстоят ли они? Но поскольку я заняла место в самом конце зала, меня все никак не могли заметить. А время на вопросы истекало, и по нетерпеливому виду Саркидзе я поняла, что вот-вот, и он закончит наше собрание. «Ничего, - подумала я, - значит, подойду и узнаю отдельно». Но вот, к счастью вопрос прозвучал от кого-то из группы Аналитиков.

- Не могли бы Вы рассказать, есть ли у нас силы поддержки в районе KVK, и каково их состояние? Спасибо!

- Пожалуйста, - устало отозвался Саркидзе. – У нас в этом районе сосредоточено несколько Интервенциальных групп с широкими полномочиями. Это и группа Витторио Ренци, и Янгсон, и, частично, - Невада… А если говорить о непосредственном эпицентре, там находится Группа Онтарио.

     Зал зашелестел. Облегчение почудилось мне в реакции людей: все же я недооценила известность Онтарианцев. 

     Тут уж я не вытерпела:

- Тимур!.. Есть ли от них известия? Как они там?

     Тимур Саркидзе прищурился, ища меня глазами, - в полумраке зала сделать это было не просто. 

- Мы с ними на связи, Сабина, - сказал он, - все в порядке, насколько это может быть в порядке. Они держатся и будут держаться. И кстати, - тут он обратился ко всем, - я хочу поблагодарить Сабину, оказавшую нам неоценимую помощь в конструировании Системы «Три B-L», которая нам позволила стабилизировать динамику перемещения уэслеров. 

     Световое пятно переместилось ко мне, а я опустила глаза. Все стали аплодировать. Я была благодарна Тимуру (такое не часто с ним бывает), но если честно, конечно, благодарить надо было Онтарианцев. Это они обнаружили проблему в «3-х Бегемотах» и прилетели с этим, и не слезли с меня, пока я не нашла им Систему-стабилизатор. И спокойно улетели доделывать свое дело, не ожидая от нас никакой благодарности. И ведь ничего еще не кончилось. 

     После того, как встреча завершилась, я хотела было остаться на «Мозговой штурм». Если уж Тимур меня отметил. И передумала я в последний момент. В общем-то, я уже собиралась подойти к Саркидзе… И вдруг, краем уха я услышала шелест голосов в другом конце зала. Знакомое имя, или просто набор звуков: «Одери…»

     Одери… Что-то внутри меня отозвалось и подхватило это имя. Вот где ключ. Не здесь, не в наших рабочих группах все решится. Туда, где Одери и Вескис, отправятся уэслеры, - поэтому они так и спешили. И что самое грустное, - с нашим имеющимся арсеналом средств, с нашими скоростями и отсутствием Групп в отдаленной Глубине, - нам туда не поспеть. Мы им ничем не сможем помочь. 

     Я это поняла в какой-то пронзительный миг, - то ли из-за того, что переживала за ребят, то ли из-за этой полутемной атмосферы в зале, настраивающей на погруженность в себя… То ли оттого, что где-то задним фоном все звучала и звучала во мне мелодия Вескис, бесконечно повторяющийся След, который я поймала, или он поймал меня, и не хотел теперь отпускать…

     И я быстрее, пока Тимур не остановил меня своим «Сабина, ты не останешься?», после которого уже невозможно будет сойти с корабля, просочилась из зала в коридор, из коридора – в лифт, к дверям, на улицу, на ветер, в бурую холмистую степь, раскинувшуюся без конца и края. По дороге только я заскочила и взяла свой переносной монитор. На энергии ветра и солнц я смогу заставить его работать, надо только найти подходящее место. 

     А такое место я знала. 

    Я взлетела с площадки у павильона, поднялась над степью и полетела на юг, к заброшенной взлетной полосе «Омега». Когда-то там была одна из первых площадок для отправления в отдаленную Глубину. С точки зрения логистики она выглядела прекрасно: на возвышенности, с удобными подлетами, недалеко от строящихся павильонов . Да и место там красивое, с вершины холмы открываются прекрасные виды Маяка. Потом, когда мы немного обжились на Маяке и ближе познакомились с трактами, оказалось, что место выбрано неудачно: здесь всегда было ветрено, причем потоки скручивались так, что замедляли движение звездолетов и мешали нормально выйти на тракт. Сезон ветров начинался здесь чуть раньше, чем в других местах Маяка, а длился дольше. Неудобно, словом.

     Тогда площадку забросили, и проржавевший забор, пара будок внутри, да проглядывающие сквозь траву проплешины твердого грунта напоминали, что когда-то здесь было летное поле.

     Зато у «Омеги» было одно важное для меня свойство. О нем как-то подзабыли, а ведь из-за него, в том числе, когда-то «Омегу» выбрали в качестве площадки для полетов к дальним Пределам. Эти вихревые потоки, что мешали звездолетам вырулить на короткие маршруты – до тракта, в то же время, могли создавать вихревые туннели, ведущие в далекую Глубину. Это именно то, что мне сейчас нужно.

     Я опустилась у кромки площадки. Села на мягкую травяную подстилку, прислонившись спиной к забору. Передо мною расстилался Маяк. Бурые, серые, зеленые пятна покрывали цветным одеялом нашу одинокую планету. А над ней сияло серебристое небо Маяка, испещренное трактами, уводящими в разные направления. Глубина ждала. 

     - Так, не отвлекаться, - сказала я себе. – Сосредоточились.

     Я открыла монитор. Легкий ветерок – последнее дитя гигантских ветров, шерудивших здесь каких-то несколько недель назад, - слегка коснулся меня и замер. Так. Теперь надо убрать всю тревогу, все, что мешает делу. Легкое покалывание в кончиках пальцев показало, что я готова. Монитор пискнул, принимая энергию, изображение экрана раскрылось, как цветок.

    Начинаем сеанс связи с Глубиной. 

    Находим точку опоры. Так. Отсюда мы стартуем, отсюда попробуем «раскрутить» туннель. И я начала, осторожно сканируя Систему, воспроизводить След. Раз за разом я повторяла его, ища синхронные следу потоки. Кажется, здесь… все внутри меня стремилось туда, в эти потоки, в Глубину. Может быть, потому что я совсем недавно вернулась оттуда, слышала живую музыку Вескис и Одери, мне казалось, что все мои чувства обострились. И в том числе – откуда-то пришедшее новое чувство – обостренное ощущение направления, в котором мне следует идти. «Ищи там, вот там...смени вектор, следуй за туманностью KVK, она так подходит к музыке Следа!» - говорило мне это новое чувство. И я поменяла вектор. И убедившись, что да, След синхронен отклонению в Туманности, я внезапно для себя самой закрыла глаза и бросила весь возможный энергетический импульс в ту виртуальную точку, где, по логике Следа (но не карты!) должно быть расслоение Глубины. Там может быть вход в туннель. Да. Есть! Кажется, я закрутила тоннель, сама. Первый раз в жизни.

     Картинка на мониторе стала меняться, на глазах маленькая точка начала вращаться, пространство вокруг нее – раскручиваться. Я боялась дышать. Теперь главное – не помешать, тоннель должен раскрутиться. Если мне удалось… Это значит, мне удалось нащупать соединение между мною и тем отдаленным куском Глубины, где были Одери и Вескис. Только не прекращайся, давай, давай…

     Туннель раскручивался. Те отражения туманностей и небесных тел, что недавно мы видели из нашего виртуального окна на краю Периметра, проносились в ускоренном темпе передо мною. Быстро, быстро… Сердце мое замерло. Никогда раньше я не «раскручивала» туннели. Я же не Вескис. Это способность интервентов, а я не интервент. Совсем. 

     Но это было не важно. Ничего уже было не важно, кроме Глубины. Яркой, переливающейся всеми красками мира Глубины, ведущей меня по музыке Следа все дальше и дальше, к Вескис и Одери. 

     Вращение замедлилось. Картинка сначала потускнела, словно настраиваясь, потом, наоборот, стала удивительно ясной. И по легкой дрожи, прошедшейся по моей коже, я поняла: я на месте.

     Темные скалы, кажется, стали еще темнее под сияющим светом Онтарио. Теперь, я видела, звезда сияла вовсю. Серебристые лучи подсвечивали вихревые потоки, выветрившие скалы и пронизавшие этот сумрачный мир, и я представляла, что там сейчас творится. Там бушевали настоящие шторма, воздух искрился от напряжения. Вот где хорошо «закручивать» спирали и туннели, подумала я; там все живое, все меняется… Я вгляделась в искрящиеся контуры, образованные вихревыми потоками, и вдруг, мне показалось, я стала различать… Ох, не может быть… Да. Так и есть. Я вижу.

     Раньше я видела просто хаотичные вихревые потоки. А теперь можно было различить висящие, переливающиеся серебряным светом дома, шпили, островерхие крыши… арки, за которым виднелись сады… Целый город, сотканный из света. 

     Неужели они построили Синегорию? 

     Я смотрела и слушала. Музыка подсказывала мне ответы.

     Когда-то существовала прекрасная страна Синегория, родина Вескис и Одери. У нее была долгая и славная история, но это неважно, а важно то, что первые Летающие люди появились там. Они первыми обрели музыку, и первыми поднялись в Скрытое небо. И открыли звезду Онтарио, что должна была взойти, если б они ей помогли. И вот, Летающие люди жили в свое удовольствие, поднимались к небу и пели, и ждали, когда взойдет Онтарио. Только звезда все не всходила. А когда пришел ее срок, оказалось, что то, что требуется от них – отдать свою музыку Онтарио, чтоб дать ей энергию, и Звезда могла бы взойти. Но они слишком устали ждать и привыкли к Скрытому небу, к течению своих внутренних струн, к новым возможностям. Они полюбили летать больше, чем любили Онтарио. И они решили оставить все как есть, а Звезда не взошла.

     Звезда не взошла. И сначала все было по-прежнему, а потом оказалось, что мир изменился, а Синегория осталась прежней; а это уже было не совместимо с жизнью. Музыка звучала все громче, но смысла в ней было все меньше. А потом случилась катастрофа, и мир раскололся. Мало кому удалось спастись. Вот, Вескис и Одери – удалось. Я слышала, что из-за перемещения Одери навсегда повредил струну и теперь не летает. Но зато они спаслись. 

     Прошло много времени. Они встретили Летающих людей, но уже в другом мире. Они полетели к Онтарио. Много чего случилось с тех пор; но вот Синегории больше не было. 

     Видно, они сильно скучали по своей стране, раз все-таки решили создать ее, а Онтарио позволило им это сделать. То, что я вижу - это еще не Синегория, но, возможно, ее начало. Идея Синегории. Вот сейчас, под живоносным светом Онтарио, прекрасная Синегория может быть обретена, соткана из тонких нитей памяти Вескис, Одери и Звезды. Она может родиться – как сияющий алмаз появляется из мутного камня, если только не… Я понимала, что может помешать ей, и музыка тревожно вторила мне. Если не уэслеры.

      Уэслеры летят на все живое, как мухи на мед. Они питаются жизнью, особенно, - когда эта жизнь так молода, хрупка и прекрасна. Собственно, это еще преджизнь, самое лакомое блюдо для уэслеров. Не поэтому ли они заворочались в своих глубинах? Не Вескис ли с Одери их разбудили?

     Они близко, совсем близко. В сторону Маяка их не пустили ребята, спасибо и моей Ломаной Системе. Но зачем им Маяк, когда здесь их ждет такое притягательное образование – зарождающаяся жизнь! 

     Я вглядывалась изо всех сил, чтобы найти источник музыки – Вескис. Наверно, они с Одери знают, что делать… Где же они?

     Я не могла их найти. А вот приближение уэслеров я ощущала по внезапно возникающим помехам в музыке и возрастающей тревоге. Чем четче и ярче различала я Синегорию, тем яснее становилось и чувство обреченности. Уэслеры близко. Шансов у Синегории нет.

     Потом я заметила тень в слое Глубины и поняла, что уэслеры открыли проход. Тень сгущалась, она подобралась к лучу Онтарио, и под нависающим мраком я увидела на миг Синегорию; увидела ее такой, какой она должна была бы быть: маленькая, сияющая, полупрозрачная и солнечная страна… Я подумала, что запомню ее навсегда. А потом увидела крохотную мерцающую точку, появившуюся из сердцевины Синегории. Она поднырнула под узорчатой аркой, легким зигзагом обогнула надвигающуюся тьму и быстрой ракетой понеслась к выступающей скале. Я разглядела ярко-синюю полетку… Нет, это была не Вескис. Летающий человек, но не Вескис. Звякнул легкий звон колокольчика. И эхом струны, отдавшимся внутри меня, я поняла, что это Маркиза, которую они так ждали.

     Музыка сменилась. Музыка звала, ждала, указывала путь, единственный, остающийся в коридоре между хаосом потоков и тьмой уэслеров. 

     Вот оно что…

     Кажется, я начинала понимать, что происходило… 

     Я усилила звук, кинула импульс, расширила, как только возможно, свое виртуальное окно и, следуя за Маркизой, проникла к укрытому под гребнем скалы гроту, на краю которого мерцала серебристая полетка. Это была полетка Вескис, и Вескис ждала.

    Музыка завершала финальный аккорд. Она держала коридор, держала полет Маркизы. Музыка летела, летела и звала…и наконец, это случилось: синее и серебристое сблизились и слились в одно. Вескис обняла Маркизу. Я увидела ясно бледное лицо совсем молоденькой девушки, длинные пальцы Вескис, обнимавшие ее, и шелестящий голос:

- Ну, все, все, Малыш. Вот ты и дома. 

     Ничего себе, это был дом! Уже рушились первые арки под напором уэслеров, вокруг гудел шторм, тьма сгущалась. Но над ними сияло Онтарио. И там, на границе светы и тьмы, Маркиза плакала, уткнувшись в плечо Вескис. А я понимала, что да, если она – Летающий человек, то это ее дом, и все правильно.

- Я так спешила…

- Молодец. Ты успела. Ты молодец, Маркиза.

- А Сакира? – в ее голосе была тревога, а огромные блестящие глаза, полные слез, устремлены были на Вескис.

- Он держится. Держит нам коридор. Все, Малыш. Надо спешить!

     Вескис указала на Онтарио, и Маркиза подняла глаза. Казалось, свет Звезды вытер ей слезы, и она засияла.

- Онтарио… Вескис! Это же Онтарио! Правда?

     Она засмеялась звонким колокольчиком, не замечая ни мрачной тени уэслеров, ни Синегории, рассыпающейся где-то позади. 

     Вескис кивнула и повлекла ее вперед. Им надо было спешить.

- Одери! Все, мы летим! Давай!! - зазвенел серебром ее голос. 

И они поднялись по зыбкой дорожке, созданной для них Звездой; две фигуры, серебряная и голубая, две частицы-волны, растворяясь, скрылись вдали. А внизу, за ними рушилась, разлеталась на куски чарующая Синегория. 

     Музыка все еще звучала. И под эту музыку мне окончательно стало все понятно. 

     Не Синегорию они спасали. Она была для них отжившим фактом, потерянным навсегда. И была живая Маркиза, которая была для них ценнее всей Синегории. Улетая, они оставили ее на Земле. Френк говорил, у нее была поражена струна, и она не могла лететь с ними к Онтарио. Когда струна ее зажила, здесь прошло очередное искривление времени, и контакт с Землей был утерян. Онтарианцы, видимо, думали-думали, и нашли такой красивый, рискованный, но очень изящный выход: они создали временную структуру – Синегорию – и пробили через нее портал. Конечно же, они рисковали. Нужно было создать прототип живой Системы, ее предсуществующий образ, способный хотя бы на миг структурировать Глубину так, как будто он и есть реальная Страна. Скорее всего, без Онтарио у них ничего бы не вышло; видно, Онтарио как-то умеет воссоздавать такие штуки. Не это ли их творчество разбудило уэслеров, и ощущение нарождающейся жизни, такой вкусной и одновременно нестерпимой для них, привлекло этих поглотителей всего живого в наши широты? Все может быть.  

     А ведь, у них получилось, у «Онтарианцев», - подумала я и покачала головой. Все-таки они удивительные. Им удалось создать канал, по которому Маркиза смогла «нырнуть» в Глубину. Вон, даже уэслеры им поверили.

     Уэслеры? Да, а как же… где же эти уэслеры?

     А вот где. Наконец я могла воочию увидеть уэслеров, - вернее, увидеть то, что было доступно моему взгляду. Тяжелые сгустки мрака с механической яростью разрывали на куски причудливые сооружения, кропотливо сплетенные Одери и Вескис. Серебристые тени арок, мостов, домов, кружева улиц, - все исчезало под натиском уэслеров; оставались лишь хаос и тьма. Музыка также смолкала, комкалась, рвалась, и я знала, что скоро перестану видеть, - как только музыка смолкнет. А что дальше? Куда дальше двинут уэслеры, поняв, что их обманули, и иллюзия Синегории не сможет их насытить? А ведь рядом – Онтарио…

     Я видела, как они отвращаются от обломков Синегории, и их сизые клубни угрожающе собираются в единую массу. Все, они поняли, что им подкинули обманку, и она их больше не интересовала.

     Предчувствие ужаса сковало мою струну. Я невольно прижала похолодевшие пальцы к губам. Что делать? И тут я услышала…

     Это был нежный звук одной единственной струны. Сквозь весь хаос разрушения, темный рокот уэслеров, шум ветров и потоков. Одна струна… но сколько же нежности и печали она несла!  

     Я синхронизировала потоки, чтобы приблизиться к источнику звука… Так и есть. Онтарианский луч мягко осветил две фигуры на вершине одинокой горы: человека и коня. Человек играл на странном инструменте – вроде флейты, только очень длинной. И это ее печальные звуки разносились по Глубине. Одери оплакивал свою Синегорию. Его конь смирно стоял рядом с ним.  

     Потом Одери опустил свою флейту и запел. Флейта была ему не нужна больше; а я поняла, что имел в виду Френк, когда говорил, что когда Одери поет, Ангелы спускаются с небес, чтобы подыграть ему. Потому что, - не знаю, кто ему подыгрывал, - но мурашки пробежали у меня по коже, а моя струна подалась навстречу ему. И мне показалось, что весь мир его слышит. 

     Он пел на незнакомом языке, ушедшем вместе с его страной. И я видела Синегорию – такую, какая мне приснилась, когда я летела к Периметру. Я увидела добрые, красивые лица, какими они могли бы быть, да не стали; я услышала музыку – везде, настоящую музыку, музыку любви и надежды; вместе с этими людьми мы отталкивались от булыжной мостовой и поднимались к небу, все выше и вдаль; мы летели над арками и домами, летели и пели, и спешили к закату, а другие люди снизу махали нам вслед… А впереди у нас были – ветер и небо, и дорога к Онтарио… 

     Он пел, и я понимала, что все это могло бы случиться в лучшем из миров; да так и не случилось. Умерла надежда, угасла музыка. Где-то там, в Синегории, в забытой стране, навсегда осталась частичка неведомой нам красоты, и что бы мы ни делали теперь, замены ей нет и не будет. По крайней мере, для Одери. Но когда он пел, мне казалось, я понимаю, что он имеет в виду. И Ангелы, пожалуй, понимали. И уэслеры. Уэслеры вновь повернулись к обломкам Синегории. Снова стали клубиться вокруг них. Я прямо чувствовала, как сомнение вновь одолевает их: а вдруг в этой груде призрачных теней что-то есть, о чем он так вдохновенно поет? А нет ли там источника жизни, которую они так стремились поглотить? И вечная, терзающая их жажда вновь стала наполнять их, отчего они разбухали и клубились, клубились все сильнее. 

     А Одери пел. Его струна зазвучала во всей полноте. Он вскочил на коня, поднял свою флейту и затрубил. И конь – удивительный, летающий конь, - медленным шагом начал взбираться ввысь по звездному лучу, карабкаясь понятной ему одному тропой, на которую падал серебристый свет. А следом – поднимались руины Синегории. И за ними, клубясь, потянулись уэслеры.   

     Я как завороженная смотрела на эту картину. Музыка уводила уэслеров, и теперь я понимала, кто же был истинным архитектором Синегории. Как жаль, что гениальную его работу никто не увидит! Ибо повинуясь звукам волшебной флейты, эта сломанная, разодранная Синегория, несмотря ни на что сохраняющая в своей сердцевине то, что он ухитрился в нее вложить, осторожно подымалась, словно возносясь вверх, дальше, выше, - двигалась в открывающийся пролом, который, я видела, вел куда-то в иной слой Глубины. Перед проломом мираж замедлил движение. Уэслеры подобрались, как перед прыжком. Музыка тоже сбавила темп.

     А потом, - одним движением струны, - Одери словно взметнул в едином, заключительном аккорде последний миг существования Синегории, - и резкой волною кинул свою конструкцию вперед, в расступающуюся мглу. Синегория рассыпалась на части, падая в пролом, - а следом за нею ринулись уэслеры. 

     Раздался скрежет и гром. Онтарио кинуло столп света. Скалы содрогнулись и осыпались. Пролом закрылся. Откуда-то из подпространства донесся жуткий звук – утробное эхо воя уэслеров, понявших, что их обманули. Но было поздно. Дверь закрылась, и уэслеры исчезли. 

     Осталась музыка. Один, торжествующий аккорд разнесся над Глубиной – это трубил Одери. Его конь заржал в ответ, взметнувшись на дыбы. Одери опустил свою флейту; он держался за гриву коня и смеялся. Онтарио сияло. 

     Это продолжалось мгновение, а потом свет звезды померк, а конь метнулся вдаль, унося своего седока. Показалось мне или нет, - будто, исчезая, Одери обернулся, махнул мне рукой и улыбнулся. Не знаю. Хочется верить, что да, он знал о моем присутствии. Он ведь вообще все знает. С этого момента и навсегда – я знаю, что Одери – настоящий волшебник, который вот так, незаметно, спокойно, играючи, держит наш мир и играет ему на флейте. 

     Монитор угасал. Я подняла глаза и увидела, что закат догорает. Сколько же прошло времени? Хотя, - какая разница? Время в нашем мире – понятие растяжимое, в прямом смысле. Главное – все позади. Этот удар мы отразили.

     Я закрыла монитор. Никто мне не поверит, если я расскажу о том, что видела. Да и нужно ли рассказывать? То, что уэслеры исчезли – все скоро узнают. Онтарианцы поймут сами, как было дело, а другие, - да какая разница, что будут думать другие?

     Онтарианцы сейчас счастливы, - встречают свою Маркизу. Скоро они прилетят сюда, вернется Френк. Мне надо встречать Френка.

     Я прикрыла глаза. Почему-то не хотелось сразу уходить. Во-первых, я устала, - потратила столько сил и энергии на связь с Глубиной. А во-вторых… во-вторых, мне хотелось еще какое-то время побыть с самой собой и осознать, что же, собственно, произошло за эти дни со мною.

     Я сама ухитрилась «закрутить» туннель. Сама связалась с отдаленной частью Глубины. Это все произошло после Периметра, после чего-то важного, что со мной случилось там, во время путешествия. Вот. Я стала Системщиком. Просто приняла себя такой, как есть, и стала, наконец, настоящим Системщиком. И те мои способности, что дремали раньше внутри меня, наконец, открылись мне навстречу.

     Я собрала монитор, сложила рюкзак и почувствовала себя настолько усталой, что лететь домой сил не было. Пришлось вызывать глайдер. 

     Усталость моя была такова, что я проспала весь следующий день.

     Когда, терзаемая чувством вины, я явилась, наконец, в павильон, оказалось, что никто и не заметил моего отсутствия. Всем было не до меня: радовались тому, что пропали уэслеры, связывались с различными участками Глубины, искали их следы и осколки. 

     Я подождала пару часов, а потом набрала Саркидзе. 

- Просто скажите ему, что его искала Сабина, и я могу подсказать, где искать то, что осталось от уэслеров, - сказала я его ассистенту.

     Через десять минут он нашел меня сам.

- И что же интересного ты скажешь? 

- Я скажу, уходите из «Бегемотов», - ответила я, - а посмотрите в районе Онтарио. Там в верхней северной зоне был пролом в нижние слои Глубины, туда они и ухнули. Но следы еще, наверно, остались, покопайте там.

     На бесстрастном лице Саркидзе не отразилось ничего, хотя я знала, что он удивлен. Он только поднял бровь:

- Откуда информация?

- Знаешь, Тимур, только не спрашивай меня. Информация точная, вот все, что могу сказать.

- А кто свидетель? Онтарианцы?

- Ну… Я сама - свидетель.

     Тимур поднял вторую бровь.

- Так вот почему ты вчера не выходила на связь? Мне сказали, ты спишь. Тебе это не приснилось?

- Тимур, не приснилось. Не хочешь – не ищи. Как хочешь. Только они там. Их Одери увел.

     Тимур поморщился, как от зубной боли.

- Одери… даже летать не может. О чем ты вообще?

- Одери – это лучшее, что я видела в своей жизни, - сказала я. – Не хочешь – не ищи. Все, извини, у меня стажеры пришли. Пока.

- Пока. 

     И зачем я ему позвонила? - подумала я и вытряхнула Саркидзе из головы. Сам виноват.

     Потом были стажеры, а потом пришел Роберт. Ему я обрадовалась, как родному.

     Я стала рассказывать ему, что увидела в мониторе. Он слушал, ахал, где нужно, но видно было, что занимает его другое. Когда я закончила, он сказал:

- А у меня тоже новости. Помнишь, Ангелоиды нас встречали? Так вот. Я думаю, это они сообщили. В общем, неважно. Короче, мне позвонили из Шкиперской школы, предложили учиться на шкипера, представляешь? Буду выводить корабли на малые орбиты.

- Поздравляю! – сказала я. Эх, молодость! Спасение нашего мира оказалось куда менее интересной новостью, чем то, что его взяли в Шкиперскую школу. То, что если б не Одери, перспектива приступить к занятиям в школе, да и где бы то ни было, находилась под большим вопросом, конечно, не укладывалась в его юной голове. И это правильно. И Слава Богу. Пусть будут Одери, Вескис, Онтарианцы – где-то там, в запредельной Глубине, пусть никто не знает о них, а они просто держат своей музыкой, своим искусством этот хрупкий мир. Чтобы вот Роберт мог учиться на шкипера, а Петер Заславский – летать на Мемори…

- Петер улетает на Мемори через неделю, - продолжал Роберт. – Я с ним говорил, спрашивал, как «Ласточка» перенесла полет. Говорит, все нормально. Не очень-то он хочет лететь, а все равно летит.

- Знаю, - отозвалась я. Что-то внутри кольнуло – тревога? Ожидание? Ощущение, что скоро что-то с ним изменится. 

- Он полюбит это место, - говорю я и сама удивляюсь своим словам. – Улетит и не захочет возвращаться. 

- На Мемори? – удивляется Роберт. – Пока что он говорит, что там холодно и снег. Мы про одну Мемори говорим?

- Да, - отвечаю я. – Если б он не хотел, не летал бы. Неважно, что он говорит. Мало ли, что говорят люди. Что-то, видно, есть у него там, что важнее всего на свете. Для него. 

     Роберт пожимает плечами, а потом меняет тему. Мы еще болтаем немного, а потом ему уже пора уходить.

     А я остаюсь и снова думаю: что же со мной случилось? Елки палки. В Гекату я, что ли, превращаюсь? 

     Ответ, впрочем, приходит сразу. Нет, я не Геката. Я не предвижу, как она, не читаю по струне. Я просто вижу кусочки Системы и соединяю их в единое целое. Результат может выглядеть как предвидение, хотя это просто достраивание Системы. И все.

     Раньше я всегда удивлялась, почему мне, с моим структурированным взглядом, так импонируют самые хаотичные из Интервентов – Онтарианцы? Мне казалось, что потому, что их безалаберный стиль решения вопросов притягивает своей полной противоположностью мне, Системщику.

     А на самом деле – наоборот.

     Кажется, только теперь я начинаю понимать, что за видимой хаотичностью Онтарианцев стоит удивительно гибкая, цельная, абсолютно системная логика поступков. Они ничего не делают просто так. 

     Френк отправил Петера Заславского на планету Памяти – Мемори – не просто так. И Петер в глубине души понимает это, хотя пока и не знает всей логики его поступка. Но он узнает. Тогда-то мы и потеряем его.

     Вескис и Одери торчат в Глубине не просто так. Они построили целую страну Синегорию, - для того только, чтобы вытащить свою Маркизу. И они ее любят и скучали по ней; а все же им еще и нужна Маркиза для завершения цельности их Группы. Ну а Одери – отдельная песня…

     Когда я дошла до мысли об Одери, раздался звонок. Меня вызывал Саркидзе.

 - Значит, говоришь, лучшее, что ты видела – это Одери?

- Что, нашел? – не без злорадства спросила я.

- Нашли следы уэслеров. Следы ломаного тракта в нижние слои Глубины. Да, нашли. Может, ты еще что-то хочешь рассказать?

- Я могу, - честно сказала я, - но вообще-то лучше спроси Вескис и Одери, они скоро будут. Это их работа. 

- Хорошо, последний вопрос, - не унимался Тимур. – Как ты провела с ними связь?

- Ну… это моя маленькая хитрость, - ответила я. – Помнишь, Френк просил передать для Вескис информацию… Я еще просила какой-нибудь корабль.

- Ну, - кисло отозвался Тимур. Он помнил, конечно, как я его доставала.

- Ну, вот, - продолжила я, - а я все-таки связалась с Вескис… Ну, и она помогла поддержать с ними связь, и я увидела. Как они расправились с уэслерами. Захватывающая картина, если честно.

- То есть это Вескис тебе настроила связь? – уточнил Саркидзе.

- Да, - ответила я. – Ну, не сама же я, на самом деле.

- Ааа. – Саркидзе повеселел, - ну хорошо. Спасибо, Сабина, ты нам очень помогла.

- Рада помочь, - сказала я. – Как Системщик – Системщику…

     И мы попрощались.

     На самом деле, улыбаясь, думала я, на самом-то деле, я совсем не уверена, что это Вескис дала мне ключ от связи с Глубиной. И второй раз я вышла на связь точно сама. Просто… Просто я стала, наконец, Системщиком. Но зачем Саркидзе знать об этом? 

     Скоро прилетит Френк. Я вдруг ощутила прилив счастья: конечно, скоро все они прилетят, Онтарианцы, привезут свою Маркизу. И Одери, наконец, я увижу вживую. И Вескис. Но главное – Френк. И может быть, теперь, когда я, кажется, начинаю обретать себя, мы, наконец, сможем быть счастливы – я и мой любимый Звездочет? Теперь, когда я перестану витать в облаках, мечтать о том, как бы стать Интервентом и, наконец, займусь, подобно Роберту, своим собственным призванием?

     Каждый рано или поздно находит его. 

     Еще один день подошел к концу. Я вышла на улицу, ветер прошелестел в моих волосах. Я знала, что впереди – иные ветра и далекие пути, и новые Системы, и другая музыка. Но это будет потом. А сейчас - я была счастлива, свободна и радостна. И уже начинала ждать Френка.