***
Плашмя на землю и, раскинув руки,
так обнимать! Так помнить наше небо!
Я всё равно несу поля вам с хлебом,
я всё равно несу вам песен звуки!
Одна из них о брате, друге, бате,
в тылу, за гранью я несу вам выбор.
Плашмя на землю: руки для объятий
свои раскрыла, хоть хрупка я с виду.
Вы обнимали так вот – землю телом:
вы чувствовали запах её прелый?
А я клялась землёй.
Я землю ела.
Сладка? Горька ли? Васильки да клевер…
Так обнимала, впитывала словно
я каждой клеткой, родинкою, жилкой,
моей последней родиной – медовой,
что будет дальше знать бы мне, дожить бы!
Пунцово мне.
Мне – ало.
Мне – осенне!
Мы сами виноваты! А в Китае,
как был Конфуций, так он и остался,
как Мао был, к нему – конфуцианство
и приумножили! Непобедимы стали.
Простор остался! До сих пор несу я
по доброте душевной – нате, нате! –
на грани я, за гранями инсульта:
вот это поле в доннике и мяте…
***
Речке кричу:
- Полежи со мной, реченька!
Речи кричу:
- Не сожмись до наречия!
Громкою будь, будь глазастой, будь вечною,
но не предай ты и не искалечь меня!
Я разговариваю с берёзами,
я разговариваю с небосклонами,
но больше всего во церквях да с иконами
в цвете пурпурном, синем и розовом.
Тут написала одна Скоморошина:
- Ты – дева видная.
Но ты наивная!
Ибо встречают у нас по одёжине.
Милые, милые, милые, милые!
А люди смертные, все люди смертные,
смертная ты в своём синем кокошнике.
Смертны под пулями в платье с горошком,
смертны, чьи руки воздетые.
Рядом постой. Просто рядом. Да, рядышком,
перед иконой, что будто бы солнышко,
эти глаза твои – синее донышко,
эти зрачки твои – тёплое ядрышко.
Поговорю я о тайном/не тайном я:
дай людям мира, ну, дай же им, дай же нам.
Если носить, словно Ксения, рубище,
и надевать не платок, а ермолку мне,
да облачать во отрепья чарующих,
а сама – голая.
Я разговариваю с иконами,
я их целую, крещусь на коленочках.
Дон-дон,
мелодия, что в унисон мне,
тонкая, словно бы веточка.
Также, как я, все паломники рядом,
также как я, здесь молящие бабы.
Стены во Храме нам всем – Стены Плача,
купол скорбящий и ввысь возносящий.
Просто молись, и приидет удача,
просто молись, и утешат просящих!
***
Вцепилась я рукой в икону. Там – Матрона.
Побудь сейчас! Останься здесь. Побудь со мною.
Покуда я сочусь дитём. Дитя живое.
Постой, Матрона.
Пусть, как видение, пусть, как мираж бездонный.
Тебе цветочек полевой, цветь-одуванчик,
тебе травинку, что от сердца, золотую.
Да, у меня мог быть рождённым, мог быть мальчик,
но нерождённым я сочусь напропалую…
Ты – высоко.
Ты – далеко.
Ты – вечно рядом.
Коль было сказано: «Меня просите, как живую!»
Коль было сказано: «Идите, если надо.
Я существую!»
Ах, миленькая, миленькая, милая!
Не стану притворяться злой да хилою,
не стану притворяться я могилою.
Прошу одно: когда меня помилуют?
Когда страну мою, что в крест впечаталась
настигнет счастье
детское,
дрожащее?
Я и сама струюсь повдоль креста…
Хочу признаться нынче, право, нынче,
что я – трусиха,
жадина,
двулична,
но мне хотелось, чтоб я подросла,
очистилась, отмылась: руки, личико,
чтоб я прощала без обид, спроста.
О, сколько есть чудес, целебен мир,
лечи бесплодие, безденежье, потраву,
сестру мою больную исцели,
а братьям, что с ума сошли, быть здравым.
А мне быть птицей, выше и – лететь,
и чтоб ладони в крылья заострились!
Поэтому, молю я, ныне, впредь
Москве быть с правдой, с верою – России!
***
Напрямую через свет и тьму,
Господи, ты рядом где-то есть,
коль солдат поранен, дай ему
выбраться к своим через просвет,
Если хочешь, из моей реки
воду забери – ему глоток
поднеси. И просто помоги,
должен быть хоть где-то огонёк.
Если он в плену там, у хохлов,
ибо ясно – плен хохлов: Содом.
Помоги заштопать перелом,
просто помоги, чтоб был здоров.
У него же сердце…ты в ладонь
положи, возьми пока себе.
Нет у Бога вовсе никого
кроме нас – воюющих людей.
Пишет батюшка Борозенец – гляди,
у него всемирные глаза!
Он же так красив, что стон в груди,
он же так талантлив нас среди.
Без него теперь нам всем нельзя.
ИЗ НОВОГО ЦИКЛА "СКРЕПЫ"
Горящий обрубок истории цеплялся за нас ветвями,
горящий обрубок истории цеплялся за нас корнями.
Горящий обрубок истории
всей русскою ораторией!
Всем Солнышком князя Владимира –
твои мы! – помилуй нас – бусинки!
Всем рубищем вместо кливера,
восторгом Суворова: русский я!
Горящий обрубок истории вставал, словно пепел из Феникса.
Он рос из Донецких троллейбусов,
он рос из погубленных взрывами,
он в небо рос – розами, ивами!
Гляди на часы: видишь, видишь ты,
как стрелки истории движутся?
Но не на швейцарские «tissot»ы,
гляди на часы кормилицы,
на стрелки простых будильников!
А власть, что кулик на болотинах
рыдает: нас кинули, кинули.
Кто кинул? Конечно же, Клинтоны!
Кто кинул? Конечно же, Меркели.
Смотрите: народ наш не кинул вас,
смотрите: не кинула родина,
смотрите: не кинули реки вас.
Не кинули люди вас русские – обманутые и голодные!
Не кинула наша история – раздетая во исподнее!
Культура? Так мы все подпольщики,
сидим на грошовых пособиях!
Горящий обрубок истории
взлетает во поле, как лётчики,
сбивая кресты немчугановы, плывущие, как надгробия!
А из-под земли – деда косточки
вопят! – рёбра их и надлобия!
Война? Да, война, что священная.
Война? Да, война, что народная!
Народная! Слышите, пращуры?
Идём, разрывая ступени мы!
Размотанными кишками мы
воспеним, вспоим и обрящем мы!
Убитый кто в прошлом, схороненный,
народ твой, «сыграющий в ящик»
восстал всею русской историей
огромнейшей и настоящей!
