***
…руки пахнут мои соляркой, бензином, тире – распятием!
Мы, русские, виноваты за то, что всем хочется греться.
Нашей нефтью сгорающей, двигающей! Непорочным зачатием
пахнущая, так ядро пахнет, сердце!
Так ещё пахнут краски на иконе Богородицы,
если близко-близко подходишь, каешься, причитаешь.
Мы, русские, виноваты за то, что, как водится,
не вышли лицом. Вышли – ликом смертельно, без края.
А ещё за то, что всем хочется кушать
с маслом, с мёдом, икрою, с паштетом и салом.
Моя родина! Милая, самая лучшая,
да, в тебе этой нефти, подумай, ни конца, ни начала!
Да, в тебе этой чёрной, как схима монаха,
да в тебе этой рыжей, как балаган, как Петрушки рубаха,
бирюзовой, как в луже из-под мотора машины,
нефть моя чёрная, иссини-синяя!
А мой дед находился, как раз за Байкалом.
А мой муж в «Транснефти» зарабатывал деньги.
Я на них – нефте-рублики – книжки тогда выпускала
мои первые оды, поэмы, элегии!
Нефть, нефть русская кровь наша, жгуче раскосая,
лью в бак бензин, чтобы степь под колёсами,
чтобы горы, чтоб реки, моря атлантидовы.
Не таите вы злобы, исчадий, обиды ли…
У нас нефти, как божьего, вечного страстного
много множества! Словно бы солнышка ясного,
Князь-Владимира столько же в водах крестившего,
нынче нефть, словно Днепр, хватит всем и грядущим всем!
Ни Батый, ни Мамай не страшны нам, растившие
то набеги врагов, то Орду, нас грызущую!
- Мне по нефти до вас! Палки хватит в колёса мне! –
так бы выйти на плёс, прокричать в небо прямо мне!
Мы от Карбышева и до Зои колосьями
прорастаем былинными, честными, пряными!
Нефть превыше всего. Нефть прекрасней черёмухи.
Маргарин, пластилин, пластик, в парке скамеечка…
Если сердце изранено,
то лечим промахи:
надо нефть приложить к вещей ране на темечко!
19.09. 19
МЕЛОДИИ ПРИКОСНОВЕНИЙ
Рука человека, берущего холст,
которой бы гладить шершавые кромки.
Рука эта будет вбивать в руки гвоздь,
и будет нам слышен хруст косточек тонких.
Рука человека – плечо, локоть, кость…
Есть руки, которые мне целовать,
есть руки, которым проклятия слать мне.
Есть руки, которые в поле трава.
Есть руки – объятья.
Есть руки – распятья.
В Безрукости вечной Венера права!
Безрука земля.
Небеса.
Дерева!
И, чтоб – Карфаген! И – Везувий! В тот миг,
чтоб люди бежали развеявшись – в пепел!
Как плачет младенец! Оплавлен старик!
Безногая женщина – выжженной степью.
Вой. Грохот. Безумие! Бедная мать
осела в костёр – в ней ребёнок сгорает.
Так вырви ты руку!
Оплечье!
Гора – я
та самая! Камни, где будут стекать
с вершины, из кратера в тёмную падь!
Врагами квитаться. Истошно сгорать.
И время закончилось нынче твоё.
Я, мёртвая, всё же твоей жду руки!
Во мне всепрощение сладко живёт,
во мне – подставление левой щеки!
И непротивление. Ты помоги
не мне. А себе. Прогорит жухлый холст.
В продажности ты затерялся с женой.
О, как отмолить мне твой грех? Как мне ось
всего мироздания сделать стальной?
Отныне я – лобное место. Я – вся!
Твоих по-надбровий. И глаз. И строки.
…Обуглено, горестно бьётся культя
руки.
***
Вся вселенная – колокол, рвёт душу мне,
вся вселенная ныне зияет втройне,
позывные из космоса слышу.
Моя родина близкая к Богу, она
Маяковским под дуло и Льдовой – с окна,
она птицей взмывает над крышей.
Это так хорошо, Отче, так хорошо
и надмирно. И правильно. Встал и пошёл.
Я всей родиной –
выше и выше.
Выше зла. И вражды.
Выше лжи. Ерунды.
Согласись, ерунда – наши распри?
Во стране есть двенадцать прекрасных морей.
Во стране миллионы глазастых детей
и огромное озеро Каспий!
Во стране пахнет нефть о, ни золотом, нет,
во стране пахнет нефть, ни как лазерный свет,
пахнет «Троицей», древом мамврийским,
и горой Мариа, и гвоздями всея,
что изложена в Книге твоей Бытия
о грядущем, чудесном, о близком!
А юродство веснушчатое током бьёт,
а монашество светлое – наше, твоё,
бирюзовая нежность сыновья,
как мне это – библейское – благодарить?
Как мне это – житейское – чудо внутри
не вмораживать в сердце любовью?
Посмотри, там дыхание есть диафрагм,
посмотри, это почерки кардиограмм,
что строчат одно слово: «Спасибо!»
Расшифруй лейкоциты мои и рентген,
всё равно я всем телом, всем женским взамен
до царапин, болячек, ушибов,
я до детства, до старчества, до лун и звёзд
вопрошаю, шепчу: вы мне все – передоз
до шершавых ладоней, до цыпок!
Мои руки лежат на плечах всех пространств,
моё тело белеет до Божеских ран,
голова Иоанна Предтечи – в крестильне.
Но клянусь так, как Лермонтов, что проку мне
спорить с глупыми иль обличать во вранье,
мои добрые, смертные, сильные!
Не за хрупким стеклом свою жизнь прожила,
не у счастья высокого, не у стола,
ангел слева да ангел мой справа.
Раскрываю я душу – века там, века,
обнажаюсь до чрева, кричу донага,
ты не бойся, там жгучая лава!
Да, у нас непонятный и сложный наш век!
Рынок – всё и везде.
Рынок – дождь, ветер, снег.
но я Спасом спасаюсь, точнее тремя,
каторжанский централ может лучше меня,
но тянусь я к Аввакуму, инда
говорил он до смерти ещё нам брести
по камням да по льду и вмерзать до кости,
а в итоге о, Отче, спасибо!
***
Я же не просто вынашивала, я рисовала картинами,
ладаном, миром, воззваньями матушкиных молитв,
знаньями, солнцами, лунами марсовыми, перинными
всех предстолетий, каждое радостный монолит.
Я вышивала иконою тексты такие наивные,
молитвословом, законом ли о Благодати людской,
ткань мастерила из шёлка я. Бязи да ситцы былинные,
и получился – родился ты, сын мой, хороший такой.
Если бы так всю галактику нежить, лелеять, вынашивать
с красной строки бы вынянчивать, вить бы глазурную нить,
ибо причастна ко времени я атлантидному нашему,
ибо причастна…да что уж там, люди мои, говорить?
Ибо случилось, ношу в себе заповеди, как все матери,
помните, горе Одесское? Помните фосфорный град?
Если б спасти…вырвать сжатые смерти тиски, выдрать клятвами…
если бы вместо солдатика…чтобы он жил бы! И нате вам
ждать, принимать, верить, плакать мне,
биться о дождь, снегопад.
Вот я иду: заметелена ветрами, я вся зарёвана
листьями красными, алыми, желтыми в розовый цвет.
Этой рябиной оранжевой, этими чудными клёнами…
Выносить мир бы мне! Выродить! Ночью закутывать в плед.
Также расписывать радугой, искрами, небом, иконами,
словом благим Златоустовым, Ветхим заветом, мольбой
в церкви старушек. О, помню я лица, платочки их скромные,
спины, ключицы. Мир помню я
весь! Весь до корня! Любой!
Право, но ты был, мой Господи, ты был всегда в сердце, в семечке,
в ядрышках этого семечки, в самом далёком углу,
был до распада. Был всем ты мне – этим пространством и временем
был, потому распласталась я, вот потому на полу…
Вот потому и взываю я, руки дрожат, сердце грохает
в Древней Руси и Аравии. Вот бы мне также лежать
семечком этим! Земля бы вся спину мне грела, огромная!
Вырасту деревом. Помню я,
как мне рожать Божьих чад!
