Всё, что миру болело, теперь и во мне болит.
Я ходил под луной, я просил луну говорить.
"Расскажи о грядущем, что проку со свода лить
Не вино — молчанье".
Вниз бросала лучи, говорила со мной луна:
"У судьбы же людской, что у неба — не сыщешь дна,
И как небо за миг до шторма — она темна.
Как оно, печальна.
Этот мир — он давно уже сам преступил порог,
За которым одна тьма — угроза, журба, урок.
В ней безволие ль, волю легко побеждает рок.
Ты в него поверишь.
Твоё слово — стрела, голос, гибнущий в пустоте.
За тобой — и любым — вечно будет тянуться тень,
И чем старше твой станет век и продлится день,
Тем она длиннее".
Я склонился: "Мудра, ты провидишь пути в конце.
Камни лунные не тускнеют в твоём венце..."
Моё слово — стрела, это значит — имеет цель.
Бьётся в перьях ветер.
И смотрели, дробясь в тёмной глади, полсотни лун,
Как на левом предплечье я выжег себе стрелу.
Раскалённый металл льнёт к рукам, расплавляет мглу.
И даёт согреться.
Растекается пламя прожилками янтаря.
И пусть света там чуть — лишь на кончике острия,
Но летит, рассекая и камень и тень, горя,
за предел, где у тьмы
тоже бьётся живое сердце.
