Ушел – и сразу мне стало легче,
И я кричу, что есть голоса, в снежный вечер,
И я наполняю себя звучаньем,
Скорбью, метелью, печалью.
Я звучу и дрожу,
Обретая свою глубину и силу,
Я могу только выпеть непроизносимое,
Воплотить и вылить эту тоску,
А иначе я быть не могу.
Это я, музыка ветра,
Я Ниоба и Федра,
Я меняю лица и голоса,
Но одно всегда остаётся –
Эта полнозвучная скорбь разносится,
Как она разносилась тысячи лет назад
В эсхиловом горле,
Всегда остается это звучащее море
И галеры с гребцами.
Есть то, что никогда не меняется,
Что живет, как морская горечь, в сосуде горла,
И никаким временем не заглушается,
Исходя древней музыкой и болью.
И тогда мне кажется – это я,
Это я ахейская струя,
Это я душа сосуда,
Отоприте меня, и я хлыну повсюду,
Как в давние времена.
А с тобой я сижу, как молчок,
Как запечный сверчок,
Ты, как Агамемнон,
Сторожишь и за горло берешь свою землю,
И простора мне не даешь,
Словно я вошь,
И говорить запрещаешь –
А я звучание,
Я такая,
А с тобой задыхаюсь,
Но и жить без тебя не могу.
И тогда порой я понимаю
Все это горе на далеком каменистом берегу.
