Зима промчалась, как шальная электричка.
А у апреля есть отличная привычка
напоминать, что мы живем в таком краю,
где выстрел почки — это выстрел прямо в сердце,
тем звонче бьющееся в каждом страстотерпце,
чем он скучней глядит на родину свою.
Как молвил кто-то проницательный (но кто же?
Сейчас не вспомнится, но Розанов, похоже),
беда России в том, что мало ясных дней…
Но тот, кто жизнь проводит в холоде великом,
тот восприимчивей других к лучам и бликам,
к травинкам слабеньким меж сумрачных камней.
Скажу, не хвастаясь, народ наш знает цену
ветрам, взбивающим сиреневую пену
на неприкаянных кустарниках дворов,
и майским форточкам с немыслимым закатом,
до ночи длящимся на западе проклятом —
радушным форточкам, открытым для ветров.
Нет, не грачи, а шестиклассницы с веревкой,
все в школьной форме, слишком тесной, слишком ловкой —
примета истинной взаправдашной весны.
Их стайка, может, невысокого полета,
но что-то вечное, но эллинское что-то
сквозит в негодницах, которым так тесны
одежды, нравы и обычаи их края,
и все ж они верны, верны ему, играя
все в те же игры, ударяя каблуком
все в ту же почву, лишь прикрытую асфальтом,
еще не зная, что такое доля, фатум,
еще не плача, слава Богу, ни о ком.
Но как о людях заведешь — так сразу грустно…
Зато пленительно, хоть, может, и безвкусно
смешенье красок на шальной палитре дня:
сирени, киновари, охры, изумрудки.
О, что за краски — хулиганки, баламутки,
до слез счастливых доводящие меня!
1951
