Я очнулся от сна потому что

Я очнулся от сна, потому что

хохотал за окошком Пушкин.

Он кричал, что у старого “хорха”

сильно спущены задние шины,

стало быть, за шампанским Наташа

до обеда уже не поедет —

можно, стало быть, Блока читать ей,

не откладывая до заката.

Я не сразу о том догадался,

что смеется хозяин избушки —

Журавлев, воплотивший когда-то

в странном фильме невольника чести,

путешествующего в Арзрум.

Я приехал к Сереже Дрофенко

поудить с ним безумную рыбу,

налетавшую в приступе смеха

на нелепые наши крючки.

Я забыл, что он зять Журавлева.

И с артистом еще не знаком я.

Но лишь третьего дня старый ящик

мне по милости Госфильмофонда

показал позабытый шедевр.

Было видно до крайности плохо:

кинескоп был ровесник генсека.

Но со звуком не знал я проблем

и внимал, как в шмелином Тифлисе

беззаботно, беспечно, бесстрашно

все смеялся ребячливый Пушкин

и твердил благодарно: “Мадлоб!”

Это было хорошее время!

Я имею в виду эту дачу,

а не русско-турецкую брань.

Сколько все мы смеялись: и Дмитрий

Николаич, и две его дочки

(из которых меньшая — Наташа),

и Сережка, и я, и скворцы,

и рыбешка из искристой Истры —

молодые плотвички, чей хохот

и беззвучен при снятье со снасти,

и загадочен — what does it mean?.

Вот сидишь на траве у веранды —

из проема оконного слышен

Пушкин, звонко читающий Блока

на закате имперской судьбы.

1957