Ноев ковчег, остановленный не Араратом,
а Воробьевыми говрами за зиму сгнил.
Это их лоцман с сердечным стоит препаратом,
шестидесятыми пахнет его хлорвинил —
желтая курточка, что не подвластна распаду.
Твари попарно бредут по Нескучному саду.
Вон он, Нескучный, наполненный мусором рай,
схлесты тропинок, не видимых с этого брега,
екатерининский желтый с зеленым сарай,
черные птицы над клочьями черного снега.
Это все было и до. На задворках Европ
просто бессилен всесильный вселенский потоп.
Липы Нескучного кедрам ливанским подобны.
Брось, помолчи, если Ноя не помнишь юнцом.
Может быть, это неплохо, что мы допотопны:
стало быть ужаса нет перед явным концом.
Ветер летит колокольный над склоном весенним.
Было. И сплыло. И прожито. И — с воскресеньем!
Стиксы и Леты! У этих мистических вод
перед Москва-рекой есть лишь одна только льгота:
будь хоть потоп, а живущий над нею народ
вместо предсмертной икоты разбудит зевота.
Глянет на хляби, башкою качнет — баловство!..
И не понять: это слабость иль сила его.
1963
