О.
Сердце ухает за грудиной, кардиолог бубнит: "нормально". Зарастает болотной тиной все, что выдалось. Номинально я могу ошибаться в девять и корить себя ровно в тридцать. Не кричу, не зову, не верю, только хочется материться. Только хочется отогнать мне старый велик от сеновала и к фонтану поехать в платье, посмотреть, что с фонтаном стало. Не пугаться: одни руины, факи, свастики, рельсы, шпалы... Ты - конфета моя, малина, мой фонарик под одеялом.
Я читаю: мука' и му'ка, шлю друзьям ерунду в конвертах. А любовь - дорогая штука, ею нас наградят посмертно. Гравировка целует фреску, что им станется, букве с камнем. Околотком и перелеском я сбегаю к дорогам давним, тем, что звали сквозь сны и смерти, пели ласково, гамаюны.
А любовь - ерунда в конверте, если ты выбираешь лунных, если ты о земных не помнишь, и земные тебя забыли. Полыхает трава у дома и скрежещут автомобили. Здесь теперь ничего не держит, зреет ландыш в гранитной крошке. Не согреться внутри, как прежде, хоть к печи поднеси ладошки. Добродушность теперь фальшивит, быть собой - переесть хамона. Раздувается шире, шире френд, депрессо и самозона. Не мерещится дом и поле, вянут лилии в котловане. Были крестики, вышел нолик, добрый друг уличён в обмане. Не работает чакра силы, не цепляют глаза и лица. В бок рассвета воткнули вилы, по ночам ничего не снится. По ночам тишина, что лакмус, констатирует недостачу: цвет акаций, платок для плаксы, две конфеты, и не иначе, старый велик, фуфайка, бурки, вот такая в мазуте лапа.
А любовь - дефицит под курткой.
Ты теперь угощайся, папа.
