I
В этом городе каждый патрон
на особом счету. Если найден.
Здесь смертельный посев схоронён
в мелком крошеве рухнувших зданий.
Голубками листочков тетрадь
взрыв размечет: срок жатвы недолог.
На кого матерям уповать?
Рентгенолог. Хирург. Офтальмолог.
Завтра кто-то из сорвиголов
вновь зацепит заржавленный капсюль.
Сколько свежих могил пацанов
между давних могил, ветеранских…
Степь бугристую маки зальют
бурой жижей к девятому мая.
И мальчишки ликуют: «Салют!»
А родные услышат: «Стреляют…»
II
В этом городе каждый снаряд
пропахал борозду по живому.
На осколках взойдет виноград.
Сок впитает состав известковый,
привкус проволоки меж камней,
окончательность доски дубовой.
В этом городе пьют каберне —
вина цвета запекшейся крови.
Что ни балка — блиндаж или дзот.
Что ни улица — память о павших.
Что ни век, то затопленный флот.
Что ни день, то отдача вчерашним.
Есть и в памяти шрамы от ран.
И под музыку ближнего боя,
страшно скалясь, молчит Инкерман
про Резервное и Тыловое.
II
В этом городе даже ядро
прорастает сквозь скудные грядки.
Вот отец накопает ведро
корнеплодов, и шарит с оглядкой
Не руками, лопатой: а вдруг?..
Крупный шарик картечины целой
Звяк о камень… Не память, но звук.
Здесь когда-то кого-то задело.
Ковылями намылен Сапун.
…Просвистело. Шарахнуло. Кони
то ли ржали на полном скаку,
то ли грянули оземь в агонии…
В равелинах закатный огонь:
то не сполохи, то отголоски.
Мне, скрещенные, режут ладонь
пушки — бляха от упряжи конской.
IV
Здесь изъедено ржавчиной всё:
влажный воздух наждачен и подл.
Йод и охра. Протухший рассол.
Образ жизни объявлен осёдлым.
При осаде на всех рубежах
здесь ломается сталь, а не гнётся.
Адмиралы в соборе лежат.
Нет потребности в авианосцах,
и в изъятых со дна якорях,
и в раззявленных пушечных жерлах…
Но полощет Андреевский стяг
голубое на кительно-белом.
Здесь теперь всё не так и не то…
Словно снова в полон. И как прежде,
здесь колонны германских авто,
оккупировавших побережье.
V
В этом голосе слышен металл,
даже если устал до предела.
Так диктует двенадцатый балл:
отпустить? Ишь чего захотела…
Так стальной напрягается трос,
что похлеще иной пуповины.
Так приставленный к горлу вопрос
заставляет явиться с повинной.
Равнодушный к заезжим шелкам,
этот вихрь, сметая забвенье,
бьёт наотмашь меня по щекам
за лирические отступленья.
