Он снится мне и сон мой да будет вечным, и пусть он расколет небесный свод,
Или пускай он продлится мгновение – неважно, однажды все сбудется, спросится с нас,
И сложится, краешек к краешку, мой Заводной Апельсин, свой потерявший завод,
Но знаешь, что важно, Рыжая? Ни ты, ни я, ни кто-то другой, таких не видели глаз.
Дороги прочерчены – на руках и на картах, еще есть дорожки слез в моей пудре,
И нам остаются на свете десятки лет, миллионы мгновений, или это последний час.
Знаешь, Рыжая, он был не таким, как другие – он был добрым. И он был мудрым,
Но главное… главное, что сколько теперь мне ни сжечь, я не встречу взгляд этих глаз.
Путеводная нить, мой волшебный клубочек, еще один вклад в банк бесполезного барахла,
Впереди – километры тропинок, краешков лезвий, пунктиров из хлебных крошек и трасс,
И целая вечная жизнь – мне так бессовестно много, ему – так жестоко мало. Я себя раздала,
Но ни в вечность, ни в вечную ночь не боюсь, если только там, впереди есть взгляд этих глаз.
А хочешь, я расскажу тебе про то, как чертить на газетной бумаге очертания сказок?
Как жаль, что я не умею, как он умел, целый мир натянуть на не сломанный, новый каркас…
Куришь, Рыжая? Я проиграла, отчаянно, глупо, себя заковав в кандалы кружевных подвязок,
И теперь вот ищу, и никак не найду, черт возьми, ни мгновения взгляда таких же глаз!
Наш вальс, наше счастье, союз, пахнущий медью и пролитым в снег окровавленным серебром,
Где волки? Где вальсы? Где этот горячий, как поцелуй ножа на расходящейся коже, тягучий экстаз?
Все было. Все пало. Сгорело. Его больше нет, и с ним нет «сейчас», и не будет «потом»,
Но знаешь что, Рыжая? Я верю. В своей темноте я встречу однажды взгляд этих глаз.
