— Как же достать ключи? В обеих руках тяжеленные, режущие ладони, пакеты. Как назло, у подъездной двери — ни души. Можно, конечно, на несколько секунд переложить пакеты в одну руку. Но только на несколько секунд. Больше — не выдержат пальцы. Самое гадкое, что он, как всегда, не помнит, в каком кармане у него ключи. А может поставить пакеты и спокойно открыть? Нет, нельзя, наругает; скажет — «Вечно ты грязные пакеты на чистый пол ставишь». Нет, нет, исключено.
Надо выбирать. Скорее всего, в левом. Перекладываем всё в правую. Ай, ай, больно! Угадал! Йес!
Он прикладывает блямбу магнитного ключа. Внутри противно пищит. Скрипя зубами, — дёргает ручку на себя. Распахнувшись, дверь, стервозина такая, стремительно несётся назад, норовя отвесить ему пинка. Уворачиваясь от неё, он, распределяя пакеты между немеющими ладонями, залетает внутрь. Взойдя по лесенке, — подходит к лифтам.— Ай-ай! — Ещё немного, и ручки пакетов перережут пальцы.
— Твою мать! — Бумажка — «Ув. жильцы. Рем. лифтов до 23 ч. Приносим изв. за дост. неуд.».
— Твою мать! Двенадцатый этаж!
На седьмом — остановка. Выскочивший живот, подскакивая на каждой ступеньке, спускает брюки ниже и ниже — Надо подтянуть. Вроде чисто, может и не заметит —Поставив пакеты, он подтягивает брюки и заправляет рубашку. Сердце бьётся, как перепуганная птица в клетке, стуча тугими, мясистыми молоточками в висках. — Надо перекурить. — Приоткрыв окно, он жадно закуривает.
— Фу-у-у! Наконец то. — Выкрашенная по трафарету красной краской, цифра 12. Он носом давит кнопку дверного звонка.
— Ну сколько можно тебя ждать?! Стой! Куда?! Куда ты грязные пакеты на чистый пол ставишь?
— Да не грязные они.
Она проводит пальчиком по низу одного из пакетов.
— А это что?!
Он сидится за стол. Вроде столько времени прошло: пакеты выгрузил, переоделся, руки вымыл, а сердце всё не успокоится, скачет, как оглашенное. — Ничего, сейчас мы его подлечим. — Протянув руку, он, быстрым, отточенным движением, подхватывает с этажерки бутылку и наливает рюмку под самый край, не пролив ни капли. Жена тут же поджимает губы.
— Что ты сразу? Надо же стресс от восхождения снять. Врачи рекомендуют.
— Тебе врачи рекомендуют кардиограмму снять и на диету сесть. Сколько у тебя килограммов лишних?
— Наверно… килограммов двадцать — нагло врёт он, вспоминая, что года два назад их уже было за тридцать. С тех пор, чтобы не расстраиваться, он перестал вставать на весы.
— М-м-м-м, какое мяско вкусное! Ты у меня хозяюшка! Можно добавки?
Польщённая комплиментом, она выкладывает из противня на тарелку ещё один шмат запечёной свинины; черпая ложкой, щедро поливает его тягучим растопленным жиром.
— Что за чёрт? Что-то давит и жмёт в груди, слева. Надо это дело перекурить —Вернувшись с балкона и не застав жену на кухне, он молниеносно наливает себе рюмку. Выпив, тут же наливает вторую и, заслышав шаги, моментально отправляет содержимое в рот. Жена садится напротив. Он наливает себе под самый край.
— Опять?!
— Ладно тебе. Всего лишь вторая. Под твоё мяско просто нельзя не выпить.
— Ты давай, закругляйся с этим. Пойдём, там наш любимый сериал начинается.
Налив официальную третью, он торжественно передаёт жене полупустую бутылку. Та возвращает её на этажерку. Вроде бы вот она, но пить из неё нельзя. У жены глаз — алмаз. Но ничего, есть запасной вариант.
Что-то непривычно тяжёлое и жгучее, какая-то огненная жаба забралась ему в грудь. Полулежа на диване, вперив непонимающий взгляд в мелькающих, громко говорящих и кричащих людей, которых постоянно прерывают записанные взрывы смеха и длинные рекламные блоки, он непроизвольно массирует левую половину груди — Может жахнуть таблетку? Нет, после этого дела не стоит. Надо подлечиться проверенным методом.— Он встаёт.
— Ты куда? — она смотрит на него с подозрением.
— Куда-куда. В туалет.
Щёлкнув задвижкой, он достаёт нычку. Глоток. Второй. Тёплые волны расходятся по пищеводу и попав в желудок — по всему телу. Вроде немного отпустило. Шумит спускаемый бачок. Прополоскав рот, он споласкивает горящее лицо холодной водой; вернувшись — валится на диван.
— Нет, жаба никуда не делась. Она даже стала больше, раздулась, заполняя жжением все внутренности. — Сказать жене? — А толку? — Скажет, а как ты думал, опять нализался, вот ему и плохо. Да и что она сделает, таблетки всё равно с этим делом не сочетаются.
Потихоньку массируя огненную жабу, он терпит, дожидаясь конца сериала.
Прежде, чем отойти ко сну, он ещё разок заходит, подлечиться, в туалет и перекуривает на балконе.
Они ложатся. Прижавшись сзади, она начинает ластиться, требуя ответного внимания.
— Слушай, давай не сегодня. Мне что-то нехорошо.
Отдёрнув руку, будто ожёгшись, она с демонстративным шумом отворачивается и ретируется на другой край кровати.
— Что за мужик стал? Ничего не может. Опять нализался. Вспомни, каким ты раньше был, до утра спать не давал.
Жена тихонько посапывает. Он вертится с боку на бок. Никак не уснуть. Состояние беспричинной тревоги овладевает им. Па лбу ползают холодные капли. В голове носятся чугунные обрывки мыслей — Что-то не так с автоматической коробкой, он чувствует; если накроется, плохо дело; старший сын под следствием; как ни крути, от срока не отбрыкаться; хотя… могут дать и условно.— Вдруг, откуда не возьмись — давным-давно умерший отец; следом — лицо покойницы-матери. Пульсирующая жаба мерзко шевелится, сдавливая нестерпимо тугим, огненным обручем грудь.
Хватаясь за стены, он плетётся курить. На обратном пути заходит в туалет. На дне бутылки из нычки — всего ничего. Запрокинув голову, он замирает, ловя разбухшим языком, стекающие из опустевшего сосуда, последние капли.
В окне, бледною тенью, брезжит рассвет. Ему совсем худо. В груди полыхает пожар. Дальше терпеть невозможно. Нашарив немеющей рукой мягкое тело жены, он начинает судорожно тормошить его.
— Ну чего тебе?
Он уже не может говорить, хрипит что-то нечленораздельное. Она спросонья ничего не понимает. Вскочив, включает свет; увидев страшное, тёмно-багровое лицо мужа, вскрикивает; тыкает дрожащими пальцами в телефонные кнопки.
Что-то лопается в груди. Обжигающая лава выливается внутрь, сжигая всё на своём пути. Океан боли всасывает в широкую чёрную воронку. Бессознательно, он хочет принять позу младенца в утробе. Это ему не удаётся. Обхватить руками согнутые колени мешает живот.
Воронка мучительной боли сужается, засасывая всё глубже и глубже. Кромешная тьма. Вдруг створки лифта бесшумно расходятся. Из кабины бьёт ослепительный свет. В ней — фигура.
— А…что…лифт уже починили?
Фигура протягивает руку, приглашая войти. Он заходит. Створки бесшумно смыкаются. Лифт стремительно взмывает вверх.
Через час приезжает неотложка. Усталый врач в синей куртке и бахилах, выйдя из спальни, садится в гостиной за стол и, сгорбившись, начинает заполнять документы, констатируя летальный исход в результате обширного инфаркта.
Быстро строча набитой рукой, он сообщает новоиспечённой вдове, что в течение нескольких часов подойдёт участковый; потом приедет труповозка; ребятам платят копейки и поэтому положено их, по возможности конечно, отблагодарить: адрес и телефон морга, а так же телефоны похоронных агентов он запишет на отдельном листочке.
Один их двух дюжих санитаров засовывает в карман купюры.
— Хозяйка, добавили бы пятихаточку, за превышение, так сказать, весовых габаритов. Во, спасибочки. Всё сделаем в лучшем виде.
Ухватившись за края простыни, — Раз-два, взяли! — крякнув, они перекладывают голое, синюшное тело на носилки. Оно уже окоченело. Только детородный орган переваливается из стороны в сторону. В последний раз.
Бугаи накрывают тело простынёй; чертыхаясь, оббивая ручками носилок стены и дверные косяки, втискиваются в полутёмную, пропахшую мочой и исписанную кабину лифта.
Обшарпанная дверь, двигаясь рывками и дребезжа, закрывается. Натужно скрипя, кабина ползёт вниз, к земле.
