Рассвет алел на щеках небосвода
и отражался пламенем в волне.
Я шел, не зная, что подарят сети,
расставленные мной среди камней:
два краба, тина, мелкая рыбешка,
ракушки — так был жалок мой улов.
А после кое-что я вдруг заметил
и онемел, тотчас лишившись слов.
Блестели серебром ее чешуйки,
хвост гибкий извивался под водой.
Я, зачарованный, зашел по пояс в воду,
ей протянул дрожащую ладонь,
и ощутил ответное касанье.
В глазах ни страха, лишь немой вопрос:
в моих — откуда ты явилась, дева-рыба?
в ее — а где, скажи, твой рыбий хвост?
Она пыталась говорить, но воздух жегся,
а я молчал, не в силах говорить.
Где взять словарь, чтоб понимать по-рыбьи?
Такие не найдутся словари.
Мы помолчали, я распутал сети,
чтоб ей уплылось вольно поскорей
домой обратно. Мне спросить хотелось,
а есть ли города среди морей,
и как она сюда смогла добраться,
и что забыла, глупая, с людьми.
Но как спросить? И тут я присмотрелся,
заметив, как та пристально глядит
на крыши замка, что стоит на взморье,
на пса, бегущего по берегу ко мне.
И понял, что влекло сюда русалку,
что гнало прочь на сушу из морей.
Я понял, и мне тут же стало грустно,
поскольку я от этого бежал,
и, если б мог, я б все отдал за право
такой же хвост, как у нее, стяжать
и обменять свой дом земной, и воздух,
и человечьи ноги на моря.
Я выдохнул, заметив, как вздохнула
русалка. Ничего не говоря,
мы поняли друг друга, и так вряд ли
я был бы понят кем-то из людей.
И было хорошо мне с нею рядом,
без слов общаясь, рядышком сидеть.
Когда же солнце наконец явилось,
покинув колыбель свою — восток,
мы разошлись: я ей — махнув рукою,
она мне на прощание — хвостом.
