Давид поет Саулу

Да, мой господин, и душа для души –

не врач и не умная стража

(ты слышишь, как струны мои хороши?),

не мать, не сестра, а селенье в глуши

и долгая зимняя пряжа.

Холодное время, не видно огней,

темно и утешиться нечем.

Душа твоя плачет о множестве дней,

о тайне своей и о шуме морей.

Есть многие лучше, но пусть за моей

она проведет этот вечер.

И что человек, что его берегут? –

гнездо разоренья и стона.

Зачем его птицы небесные вьют?

Я видел, как прут заплетается в прут.

И знаешь ли, царь? не лекарство, а труд –

душа для души, и протянется тут,

как мужи воюют, как жены прядут

руно из времен Гедеона.

Какая печаль, о, какая печаль,

какое обилье печали!

Ты видишь мою безответную даль,

где я, как убитый, лежу, и едва ль

кто знает меня и кому-нибудь жаль,

что я променяю себя на печаль,

что я умираю вначале.

И как я люблю эту гибель мою,

болезнь моего песнопенья!

Как пленник, захваченный в быстром бою,

считает в ему неизвестном краю

знакомые звезды – так я узнаю

картину созвездия, гибель мою,

чье имя – как благословенье.

Ты знаешь, мы смерти хотим, господин,

мы все. И верней, чем другие,

я слышу: невидим и непобедим

сей внутренний ветер. Мы всё отдадим

за эту равнину, куда ни один

еще не дошел, – и, дожив до седин,

мы просим о ней, как грудные.

Ты видел, как это бывает, когда

ребенок, еще бессловесный,

поднимется ночью – и смотрит туда,

куда не глядят, не уйдя без следа,

шатаясь и плача. Какая звезда

его вызывает? какая дуда

каких заклинателей? –

Вечное да

такого пространства, что, царь мой, тогда

уже ничего – ни стыда, ни суда,

ни милости даже: оттуда сюда

мы вынесли всё, и вошли. И вода

несет, и внушает, и знает, куда…

Ни тайны, ни птицы небесной.