Пение

Если воздух внести на руках, как ребенка грудного,

в зацветающий куст, к недающимся розам, к сурово

отвечающим веткам,

клянусь, мы увидеть должны

этот голос порфирный, глубокую кровь тишины.

Этот свет, принимающий схиму, и в образе ветхом

оживляющий кровь, и живущий по гибнущим веткам

горных роз, выбегающих из-за камней,

и, как к горю, привычных к свободе своей.

Что, не снится ли нам эта тьма, этот куст остролистый,

разговоры огня над паденьем реки каменистой…

– Так быстры мои воды, что ты не найдешь отраженья,

сколько в них ни гляди: даже тьмы драгоценной растенье

в них не кажется тьмой – об одном она только и стонет:

кто же, кто нас поднимет, когда нас и небо уронит?

Кто безумного счастья, бессмертного счастья угрозу –

кто же кровь остановит ребенку, сорвавшему розу?

Кто пораненный воздух губами целебными ловит? –

так быстры эти воды,

что никто его не остановит…

Так быстры эти воды, что свет в них не кажется светом,

и кружится дыханье, и мы забываем об этом,

и еще повторяем,

минуя воздушные арки,

разговоры огня

над рекой, уносящей подарки.