Я числилась в бессмертных почти до десяти,
Ходила рвать жердёлу и тютину трясти,
Кудрявый и веселый, что рисовал, как я,
Рассказывал мне сказки, и были мы друзья.
Со мной случилась школа, где в классе, над доской,
Тускнели в ряд портреты, изъедены тоской.
Все хмуры, бородаты и с желтизной в щеках,
Нам взрослые сказали, их имена в веках.
Мой кореш закадычный в кудряшках озорных
Зачем-то был повешен четвёртым среди них,
Смотрел чуть отрешённо в пришкольный пыльный двор,
Ему так было легче переносить позор.
В каком году родился и умер кто в каком,
Так много цифр, цифр - огромный снежный ком.
Стрелялся, был удушен, сам в петлю захотел -
Вокруг литературы так много мертвых тел.
А нам-то что за дело, мы точно не умрем, Любая щель в заборе - я изовьюсь угрем,
Деревья все обжиты, и вся трава за нас,
Мы не хрестоматийны, как тот иконостас.
Но был секрет секретный у клоунской меня,
Хотела я свободу на рифмы променять,
Они плескались морем в беспечной голове,
И стайками носились в хитросплетеньях вен.
Подруге по бессмертью в трамвайной духоте
Стишок я протрещала, от ужаса вспотев.
Смотрела Светка хмуро, сощурив правый глаз.
Брехло, - сказала резко, - ты так бы не смогла.
Давай договоримся, - продолжила она, -
Я больше не услышу подобного говна,
И будем мы с тобою и дальше заодно,
Ты, кстати, не забыла, что мы идём в кино?
Мы ржали с ней за партой, и всё рвалось внутри,
Себе я говорила, - на стену не смотри,
Тебя осудят сразу, которые не врут,
Они уж точно знают -
И я теперь умру.
