На селе в избушке шаткой
Жил да был старик-кузнец.
Дочь растёт и за лампадкой
Вьёт очередной венец.
Дуня с детства любопытна:
Всё влечёт зелёный нрав.
"Быть такою девке стыдно!" —
— Взвыл народ, не умолчав.
Слухи ходят про болота,
Что за рощицей лежат.
Говорят, что по субботам
Песни в полночь там звучат.
Старца дочь про них прознала,
Повлекло её туда.
В полночь дева выбегала
Из отцовского гнезда.
Потемнело. Стихло поле,
В нём не видно ни души.
Дева красна поневоле
Очутилася в глуши.
Лес кругом, и волчьи тропы
Вьются хитро и ведут
На чернеющие топи,
Где седые мхи растут.
Шум с болот пугает деву,
Но она за шагом шаг
Все идёт, вторя напеву.
Ранит ступни ей сорняк.
Наша юная подруга
Вышла к топям и, дрожа
Хлада от иль от испуга
К небу возвела глаза:
Месяц стал сродни рубину,
И его багряный свет
Лился в вязкую трясину
Вестником ужасных бед.
Между зарослей осоки
Пляшет нежить; слышен смех,
Раздирающий, жестокий
Звук безнравственных потех.
Песня снова зазвенела,
Словно плещущий ручей.
То русалка лоном бела
Села средь живых огней.
Дуня взором люд обводит.
Тонки руки сводит дрожь:
Кто-то чинно топь обходит.
С человеком он не схож.
Липкий страх закрался в сердце,
Шевельнуться не давал.
Видит: местным самодержцем
Послан хищный ей оскал.
Меркнет пляска пред очами,
Ноги вязнут, не идут.
"Не помочь себе слезами," —
— Шепчут голоса вокруг.
Утро вскоре ярким светом
Озарило те леса.
На селе в дому прогретом
Зазвучали голоса.
Молвил пастушок проворный,
Будто дочка кузнеца,
Нрав которой столь задорный,
Ночью спрыгнула с крыльца.
Люди стали кликать деву
По болотам и полям.
Нет её; и вновь к посеву
Все вернулись и к церквям.
Пил отец, терзаем горем,
Платья, ленты все хранил.
Дочь попа пропала вскоре,
Убежав под блеск светил.
Та в субботу услыхала
С топей Дуни милой глас:
Песня чудная звучала
Над лесами в тёмный час...
