Коварен водяной, всё норовит человека под воду утащить.
Потому после захода солнца будь настороже.
Иной раз прячется он в нежной белой кувшинке.
Рука так и тянется сорвать прекрасный цветок… Но стоит лишь его коснуться — в миг провалишься в глубокий омут, и водяной схватит тебя мокрыми, скользкими лапами.
А то присядешь как-нибудь вечером один на берегу лесного озера… И поплывут воспоминания, одно за другим, — такие живые, тёплые, будто солнечные блики меж листьев кувшинок.
Но берегись!
Это водяной играет на струнах человеческой души.
Волшебное озеро навевает воспоминания, а в глубине затаился водяной.
Он знает, как легко поймать человека в сеть чудесных мерцающих отражений.
Водяной может превратиться во что угодно.
Вот лежит он на берегу, обернувшись драгоценной сверкающей брошью; дотронешься — и ты в его власти.
Ох уж хитёр, даже забытой в траве удочкой с леской и крючками прикинуться ему ничего не стоит.
Есть у водяного ещё одна уловка: обратиться в старую, наполовину вытянутую на берег лодку.
Но он так часто к ней прибегал, что теперь уж мало кто на неё покупается.
Однако случается и такое.
Идёт мимо какой-нибудь простак, видит лодку и думает:
Что ещё за ветхое корыто!
А воды-то в нём сколько… Ой, да тут и старое ведро осталось!» И давай вычерпывать водяного.
Ну, а после садится в лодку — и вперёд!
Поначалу всё идёт хорошо: водяной любит поиграть со своей жертвой как кошка с мышкой.
Как чудесно скользить среди кувшинок по неподвижной, будто зеркало, озёрной глади!
Её и веслом-то грех замутить… Вон, вдалеке островок, поросший берёзками, виднеется — славно было бы к нему пристать!
Глядь — на середине озера старая лодка даёт течь.
А потом и вовсе трескается пополам и тонет.
Тогда водяной обвивается вокруг своей жертвы и тянет её на дно.
Бывает и так: водяной обращается в серую лошадь, ходит, пощипывая травку, по берегу и ждёт, чтобы кто-нибудь взобрался на него верхом, — тут он и прыгнет в воду вместе с седоком.
Как-то раз увидал такую серую лошадь один крестьянин.
Её откормленные бока так и лоснились, потому мужик решил, что из неё выйдет отличная рабочая лошадка.
Правда, сперва он долго макушку чесал — откуда бы этакой лошади здесь взяться? — но так ничего и не придумал, бросился домой за уздечкой.
Спрятал узду хорошенько за пазуху — и назад.
А лошадь бродит, как и прежде, склонив голову к траве.
Ну, жеребчик!
Поди сюда, милый, поди!» — стал приговаривать мужик.
Жеребчик» и пошёл.
А сам только и думает, как бы усадить мужичонку к себе на спину.
И вдруг мужик — хвать его за обе ноздри!
Тут уж пошла другая пляска.
Как ни прыгал, как ни брыкался водяной, уздечка сидела прочно.
Хлопнул мужик коня ласково по лоснящемуся боку:
Ну, теперь со мной пойдёшь, радость моя!»
Отныне водяной был в его власти.
Но жеребец так и не присмирел, ведь его заперли в душной, вонючей конюшне, его, привыкшего плескаться в прохладных лесных озёрах меж водяных лилий.
А когда его выводили из стойла, было и того хуже: крестьянин вздумал пахать на новом жеребце свой надел.
Делать нечего, водяной тянул плуг — только земля во все стороны летела: силищи-то в нём — как у двадцати лошадей.
Жеребец просто на вес золота!
Работает как чёрт и не ест ничего», — радовался мужик.
Но иногда пугал его пронзительный взгляд колдовских лошадиных глаз, зелёных, как глубокий омут.
А после захода солнца серый конь впадал в такое неистовство, что никому в конюшне покоя не было.
Он громко ржал, лягался и рыл землю копытом — аж пыль столбом стояла.
Мужик поначалу лишь посмеивался над этим, но день ото дня на душе у него становилось всё тяжелее.
Вскоре он и вовсе сон потерял.
Непонятная тревога обручем сдавливала грудь, а по телу пробегала дрожь.
Ему всё время мерещились глубокие, тёмные воды да отражённые в них лучи солнца, и чудилось, что сам он медленно погружается в бездонную пучину.
В конце концов позвал мужик своего работника и сказал:
Ула, снимешь уздечку с серого жеребца, дам тебе десять далеров[9]!»
Отчего ж не снять!
Тут работы-то всего на двенадцать шиллингов», — ответил Ула.
Стоило парню снять уздечку, как конь кинулся напролом сквозь стену конюшни, так что брёвна, как пушинки, разлетелись.
А старая Ингер Баккен, что жила у озера, рассказывала потом, как серый жеребец одним махом перескочил через её огород.
Из ноздрей его валил дым, хвост стоял трубой, — добавляла она. — А как он летел!
Богом клянусь, кинулся прямиком в воду — брызги стеной поднялись!»
