Я родился сильным, но в тягость сила.
Я мечтал о дружбе - но кто бы дал?
Чешуя отторгла меня от мира,
Как река, сокрывшая берега.
Человечность - дар, недоступный зверю...
Но начнём с начала: я первый сын.
Я не был подменышем в колыбели.
Мой отец прогневал морских богинь.
На меня клеймом пролилась их ярость,
Я отцовский долг заплатил сполна.
Время шло... и что-то во мне сломалось,
Когда я уродство своё познал.
Чешуя пятнает лицо и руки,
Ядовита, словно болиголов.
Зубы режут губы, как пасть у щуки,
И рога, как месяц, венчают лоб.
По ночам они истекают кровью,
Чешуя сияет, глаза горят.
Про меня поют, обо мне злословят.
Я - герой печальных чужих баллад.
Мой отец погиб, и прибилась лодка
Рыбака к ногам моим поутру.
Соль не жгла меня. Я всегда был кротким,
Но тогда боль выжгла во мне искру.
Серебрились тени в рассветном солнце,
И дышал печалью морской прибой...
Я внезапно понял - он не вернётся.
Я отныне наедине с собой.
Мне пришлось уйти – я не мог остаться,
Человеком видеть себя не мог.
Да и как любить, раз тебя боятся,
Не пускают чудище на порог?
Да, я знал, кем был – пусть живым, но всё же,
Словно в смерти, мой был ужасен вид.
Только я, отверженный, непохожий,
Был способен чувствовать и любить.
Когда сила зверя ушла однажды,
Я увидел друга сквозь тонкий лёд.
И два глаза – солнце светилось в каждом –
Мне придали силы идти вперёд.
Путь пролёг к холмам, обнажённым скалам,
Вечно быть изгоем так страшно... Нет,
Я звериных троп исходил немало
И отдал скитаниям много лет,
Но тянуло в дом человечье сердце
И просило дружеского тепла.
Я стремился греть, но не мог согреться,
Жар ума горел – и сгорел дотла.
Звери, черти, рыбы и всё живое
Успокоить боль мою не смогло.
Я чужой повсюду, и только море
Приютило странное существо.
Пока дни бежали, летели птицей,
Я играл на флейте богиням вод,
И они сказали – ответ приснится,
Когда дух надежды во мне умрёт.
Я тогда в своей усомнился силе,
Задрожала флейта в моей руке,
И глаза, от соли и слёз сухие,
Вдруг следы заметили на песке.
Вечерело. Странник явился с моря,
Мне казалось, он мой отец и бог.
Я воззвал в отчаянном крике - кто я?
И зачем я столько прошёл дорог?
Я был жалок, слаб, я мечтал исчезнуть,
Но рискнул спросить про печаль и гарь.
Чьи глаза смотрели тогда из бездны,
Золотые, древние, как янтарь?
Странник мне сперва не ответил взглядом,
Словно был не вправе открыть ответ.
Но когда погасли лучи заката
И померк последний обманный свет,
Он сказал, отчётливо и спокойно:
"Ты есть ты. Ты справишься. Ты готов".
И ему я тихо вложил в ладони
Иссечённый месяц моих рогов.
