Притворяться перед собою теперь сложней:
много чувств, кроме боли, мыслей не о вражде —
о глазах, что как иглы впиваются, лезут в душу,
и губах, чьим словам так легко пребывать послушным,
словно нет в этом мире теперь ничего важней.
Его тьма не черна, она — оникс, обсидиан,
гематит, морион, нефрит, у нее нет дна.
Холод может обжечь, но ты плавишься от касаний.
В добрых сказках герои дорогу находят сами,
только ты в темноте, и она тебе не видна.
Как и то, что, впустив тебя ближе, чем просто в дом,
его тьма не считает больше тебя врагом,
позволяет в себя забраться, собою греться.
Прислоняешься ухом к груди, где не слышно сердца,
а в ней что-то пылает и глушит тебя, как гром.
