Моя бабушка родила троих, одного уже нет.
Башмаков железных переносила в клочья – вон с ту гору.
Она работа в магазине. Она имела много сахара и конфет,
Из штапеля платье широкое в талии каждые пять лет – в пору.
Моя бабушка не научилась писать смс и в личку, у нее жернова.
И четыре бани. И на печке солод для жирного, черного сусла.
У нее личного не было. Даже тапочек. Только подсолнечная халва,
И целая подподушка конфет карамельных, а если нет, то чтоб ему пусто.
Моя бабушка жила в Железном краю, на Дедовом озере, на высокой горе,
И сколько бы груза и крепости в этой земле не было - ей под силу.
Моя бабушка эту гору руками, плетеной корзиной, в без дна ведре
За хребтом и пазухой эту ношу к Богу переносила.
Моя бабушка умерла: священник в золоте, красивый, как Гребенщиков,
Выводил голос к цветам и колосьям, что на той земле уже вызрели.
Она была в вечном строю, пехотинец, без права просмотра цветных снов,
У нее появился горб. Но ей не было тяжело. Я такого не слышала.
Моя бабушка о любви говорила так: мы с ним прожили жизнь, трех детей. И вот.
Получается, я не в нее. Никак. У меня твоего ничего не осталось – только крик в живот.
Я понимала твое несчастье, как нищенка из итальянского эпоса – рыбака,
Я оборачивала в солнечные пеленки самые хрупкие из надежд.
Я узнавала за тысячу туч и морей твой след каждую ночь наверняка,
Я обладала всего лишь одним знанием, страшно невинная из невежд.
Глупо и честно мы ждали, - не ребенка - что пенка сама уйдет с молока,
Видели фрам в окопе, сплелись колосьями. И вдруг ты – незнакомец.
Я потеряла твоего неребенка, а ты принес в свой - чужой - дом щенка.
Думала, пропасть и пустота, но нет. Лестница в небо стала моим питомцем.
Думала, в бабушкину траву окунусь, расстелюсь в корзине соломой,
Думала, пропаду. Ведь сколько без пульса живут – ноль, если честно.
Думала, воздуха, солнца, воды для меня уж нет… И по-орлино-морскому
Чисто, зазывно мигнули огни маяков безутешно далекого Уэссана.
И каждый раз, видя человечье счастье в глазах твоего щенка,
Не для жалоб и ненависти я открываю, чтобы молвить, рот.
Я обретаю безбожно красивую силу, словно золото молока,
Я вынимаю из прошлого колыбели троих. Свой дом. И род.
