Газон с мандрагорой подстрижен. Но как-то неровно.
Свет окон слетает, как голубь, крыло наклоня.
Ты должен признать: обаяние ночи огромно.
Огромно! Куда до него обаянию дня…
Ты жил, как и все здесь: «раскинулось море широко...»
Мы оба искали на кухнях бессмертья черты.
Я чуда вовек не просил — я просил лишь намека.
Господь не виновен, что я недогадлив, как ты.
Фома — наш апостол. Вот с кем я бы выпил сегодня.
Он скептик побольше, чем оба мы. Тем и хорош.
Но даже и этот уверовал. Рана Господня?
Всем смертным по ране Господней — ты этого ждешь?.
Я думаю, этот июль, как и жизнь, бесконечен.
А август начнется — ну, что ж, бесконечен и он.
Все правильно: вечность стремительна… Ах, как беспечен
вон тот угловой полный розовым светом балкон!
Там кто-то, дитя широты и беззлобного мата,
посредством законного мага и в свой выходной,
как Стенька свою персияночку за борт когда-то, —
вот так же швыряет «цыганочку» в омут ночной.
1963
