I
вползает мрак семи часов утра –
январская звенящая отрава –
до крошки жар домашний обобрав,
под кожу.
слепо, голодно, шершаво
лицо ощупал холод, не смотрю,
как мотыльком дворовый снежный ангел
в грязи крылами бьётся.
неуют
оглаживает с бархатной изнанки
души зальдевший кокон.
стылый взгляд,
завязший в сахарине чьих-то окон,
погреть бы о стеклярусы гирлянд,
но дверью скрипнул пазик кривобокий
и потащил меня сквозь сумрак и огни.
в стекле колодцы улиц холодели.
проснулся город тюрем и больниц,
казарм, промзон, складов и богаделен.
и серые заборы спецчастей -
идиллия рождественских открыток.
ложится на грунтованном холсте
асфальта пылью и силикальцитом
глубинки неизбывная печаль,
бараки и погосты – побратимы.
и плесневеет мир, кровоточа
иллюзией,
что время
обратимо.
II
но время жадно пожирает нас,
и человек по сути хронотрофен.
он ищет путь, безвыходность признав,
в обход неотвратимой катастрофы.
скользит песок истраченных минут -
под пальцами осыпавшийся берег.
и мнится – кану в тьму и глубину,
не удержавшись, сил не соразмерив.
кто поддается – и уходит в грязь
и ряску лет, в замшевшее посмертье,
кто борется, кичась и молодясь,
кто воскресает, продолжаясь в детях.
но неумолчно щелкает отсчёт
обратный равнодушным метрономом,
и плачь-не плачь – никто и не спасёт.
и я сама себя не сберегла.
одна дорога нам –
с крыльца роддома
до стали секционного стола.
