В то произошло в прекрасный светлый полдень в Багдаде, когда молодой турок Ассад, который впервые приехал в этот необъятный город несколько дней назад и, осматривая улицы, не уставал дивиться его чудесам, остановился перед лавкой самого богатого и уважаемого ювелира.
С искренним восхищением погружался он в многообразную, обжигающую своим дыханием жизнь, что открывалась ему сиянием и красками и заставляла вспыхивать огнем драгоценные камни.
— О, драгоценный камень,- воскликнул он с восторгом,- по праву избран ты украшать короны королей, потому что в тебе одновременно слилось воедино и осветлилось все прекрасное, мимолетный луч пленником заточен в твоей таинственной глубине, угасающие лучи торжествуют в тебе свое возрождение и обретают бессмертие, а твой блеск — это союз чистейших стихий воздуха, огня и воды!
Здесь кончаются владения матери-природы, предо мной самое великое, что могли создать ее творческие силы, более того — с изумлением чувствует дух — бессильна сотворить и сама вечность.
Ювелир, доброжелательный человек, влюбленный в свое искусство, стоял никем не замеченный в дверях лавки и от души радовался вдохновенным словам, вырвавшимся из уст юноши.
С улыбкой подошел он к нему, открыл ящичек, взял за руку и надел на палец массивное кольцо.
Но Ассад, казалось, этого не заметил; со сверхъестественной силой приковал к себе его взгляд редкой величины рубин, который солнце, освободившись наконец от затенявшего его облака, озарило своим сиянием.
Он невольно прижал руку к сердцу, к удивлению ювелира глубоко вздохнул, после чего снял с пальца кольцо и пылко вскричал, показывая на рубин:
Оставь себе ничтожную вещь и отдай мне это!» Ювелир покачал головой:
Такой камень дороже сотен других» —
Я должен его иметь!» — возразил, словно в беспамятстве, юноша, глаза его загорелись, он схватил рубин и кинулся наутек.
Ювелир завопил и помчался за Ассадом, обзывая его сначала вором, а когда и это не помогло, то разбойником и убийцей.
Сразу же на улице сбежалась толпа, юношу схватили и без промедления отвели к кади.
— Господин,- начал ювелир вне себя от возмущения,- хотя этот человек так молод и выглядит столь привлекательно, он тем не менее дерзкий и неблагодарный злодей.
Он стоял у моей лавки, и я любовался им, когда он, словно ребенок, во весь голос восторгался разложенными сокровищами.
Расположение мое к нему все возрастало, я подумал: пусть покупка обойдется тебе дешевле, чем кому-нибудь, взял дорогое кольцо из ящичка и надел ему на палец.
Мне казалось, неожиданный подарок приведет его в изумление и он не будет знать, как выразить свои чувства.
Вместо этого он просто не заметил моего благоволения и, к моей вящей досаде, глупо и неизвестно по какой причине вздохнул.
После этого он снял кольцо, с пренебрежением швырнул его мне обратно и потребовал таким повелительным голосом, словно и голова моя в его власти, коль скоро он того пожелает, самый дивный рубин из всех, что попадались в мои руки.
Когда я сдержал свой справедливый гнев, посчитав его бесстыдство следствием неосведомленности, и скромно заметил, что такой камень значительно дороже, чем ему представляется, он нагло заявил, что должен его иметь, тут же, презрев, как и подобает уличному грабителю, все формальности, завладел моим имуществом и пустился наутек.
Я кинулся ему вслед; и сам не пойму, как мне удалось его снова поймать с моим толстым брюхом в святой час пищеварения, ужас потери и впрямь придает человеку необыкновенную силу.
Кади, высокий тощий верзила, на лице которого во время пребывания в судейском присутствии с устрашающей точностью отражались все легенды Дантова ада, когда-то тоже был ограблен и с тех пор выносил ворам только смертные приговоры.
Он кротко спросил у Ассада, не оспаривает ли тот предъявленное ему обвинение.
— Конечно нет! — мрачно ответил юноша.
— Это и не возымело бы никакого действия,- сказал кади с улыбкой, позаимствованной у дьявола, с какой судейские во всех странах радостно добивают несчастного, попирая в нем человеческое достоинство,- выведите его за город и поступите с ним, как полагается по закону.
Но предварительно всыпьте ему хорошенько палками по пяткам! -добавил кади и взял из рук раба протянутый ему кальян.
Ассада увели.
На улице он обратился к ювелиру, который в своем негодовании забыл забрать у него рубин, и сказал:
— Господин, я прошу у вас о последней милости.
Пусть драгоценный камень останется у меня до самого конца.
Проводите меня до городских ворот, там я еще раз взгляну на него и передам в ваши руки.
Не правда ли, вы не откажете мне?
В душе ювелира проснулось сострадание, ему стало жалко красивого, сохраняющего самообладание юношу, который еще стоит перед ним, полный сил и энергии, но через несколько минут будет возвращен матери-природе, чтобы она распорядилась им по своему усмотрению для новых целей.
Возможно, он и пожертвовал бы рубином ради спасения юноши, но, зная характер кади, понимал, что это невозможно, и ему пришлось ограничиться согласием на последнюю просьбу осужденного.
У городских ворот Ассад вынул рубин, который хранил до этой минуты на сердце, подержал его против солнца, в лучах которого он поблескивал, словно человеческий глаз, и приготовился вернуть его ювелиру.
Однако, прежде чем он успел это сделать, к нему сквозь услужливо расступившуюся толпу подошел весьма почтенного вида старец, окинул его строгим взглядом и произнес:
— Ассад, ты вор!
Багровая краска залила щеки юноши, но твердо, без тени стыда посмотрел он на старца и ответил:
— Да, это так, и, как ты сейчас увидишь, я заплачу за это смертью!
— И ты не жалеешь о содеянном? — спросил старец.
— Нет,- быстро и твердо сказал Ассад.- Я не знаю, что связывает меня с этим камнем, но смерть, наверно, наилучший выход, так как я чувствую, что скорее решусь на грабеж и убийство, чем дам ему попасть в другие руки, хотя душа моя содрогается при мысли как об убийстве, так и о собственной смерти.
— Поразительно! — сказал старец.- Дай мне твою руку.
Ассад протянул руку.
Внезапно он оказался на незнакомой дороге.
Старец стоял рядом.
Юноша смотрел на своего спасителя вопрошающим взглядом, в котором было больше удивления, чем радости.
— Ты находишься сейчас в четырехстах километрах от Багдада,- проговорил старец, правильно истолковав его недоумение,- и они могут, если захотят, удавить козленка, которого я там оставил в знак твоей невиновности.
Не думай только, что я спас бы тебя, если бы ты покусился на чужую собственность из легкомыслия или безграничной алчности.
В моем распоряжении великие силы, но я никогда не злоупотребляю ими, как это делает большинство обладающих такой же властью.
Природа доверила нам и вложила в наши руки могущество, которое может остановить и изменить естественный ход вещей, чтобы мы в каком-либо исключительном случае, когда обычные правила, простые законы недостаточны, могли прийти на помощь.
Твой случай один из таких, потому что рубин, который у тебя в руке,- это могила дивной красоты заколдованной принцессы.
Из ее крови впитал он удивительный темно-красный цвет.
Огонь ее глаз струится тебе навстречу из сверкающих бликов, которые он так расточительно излучает.
Ее дремлющая жизнь созерцает тебя, когда ты видишь, как сверкает на солнце камень, твоя душа до самых глубин насыщается сладким предчувствием, а твои руки делают то, что им повелевают сердце и разум.
— Могу ли я освободить принцессу? — спросил Ассад, глубоко вздохнув.
— Это известно только ей! — сказал старец.- И ты можешь, если захочешь, один раз увидеть ее и поговорить с ней.
Как только ты в полночь сосредоточишь мысли только на ней и три раза поцелуешь рубин, колдовство на мгновение потеряет силу, и она во всем ореоле своей красоты выйдет из темницы.
Но не ставь свое счастье и благополучие в зависимость от прихоти; трудно бороться с демоном, тебя же очарует с неодолимой силой прекраснейшая из девственниц, и если после этого ты не сможешь освободить ее от уз, то будешь несчастен навеки.
А теперь прощай, ни один из смертных не может увидеть меня дважды.
Старец умолк и сразу же исчез.
Ассад этого даже не заметил, настолько все его чувства, все его мысли были обращены на чудо, которое он держал в руках.
Как он радовался, что солнце уже близится к закату, что тени становятся длиннее, как он тосковал по ночи, хотя всегда опасался ее, считая зловещим прибежищем мертвых и призраков, от которых в страхе спасался бегством, отдавая себя в руки все защищающего тихого сна!
Теперь ночь казалась ему сосудом, из которого навстречу его жаждущим губам вспенится полное прелести высшее воплощение жизни, а то, что она всему остальному миру посылает страх, отвращение и ужас, придавало ей в его глазах дополнительное магическое обаяние.
Поэтому он заторопился в преддверии наступающих сумерек как можно быстрее прийти в город, который был совсем близко.
Это ему удалось, да еще и посчастливилось найти у одной старой женщины пристанище на ночь.
Он сразу же пошел, сославшись на усталость, в отведенную ему комнату, зажег лампу, занавесил окна, положил рубин перед собой на стол и начал считать минуты, которые ползли медленно-медленно, словно каждая из них хотела казаться вечностью.
Наконец наступила полночь.
С несказанной страстью прижал он рубин к губам и трижды поцеловал его.
И тогда благородный камень в его руке начал терять свои очертания, превращаясь в невесомую, чуть окрашенную дымку, которая подобно утреннему алому облаку заполнила всю комнату.
В облаке засверкала женская фигура, сначала ее очертания были бледными и нечеткими, но очень быстро они воплотились в юном цветущем существе.
Прелестная дева в голубом одеянии, по-детски грациозно наклонив немного вперед голову, робко посмотрела вокруг себя и воскликнула:
Где я?» Однако сразу же в безутешном отчаянии устремила застывший взгляд на Ассада, перед которым только что застенчиво трепетала, и тяжело вздохнула, словно воспоминание о случившемся надгробной плитой придавило все ее чувства.
Этот вздох пронзил душу Ассада.
Юношеская застенчивость, благодаря которой он держался на почтительном расстоянии от нее, исчезла, по-мужски решительно, положив руку на кинжал, выступил он вперед, склонился в поклоне и сказал:
— Благородная княгиня, если для вашего освобождения достаточно слабых сил одного человека, позвольте мне отдать за вас кровь и жизнь.
— С какой охотой я бы согласилась,- поспешно ответила она,- но вам никогда не удастся это сделать, каким бы непоколебимым ваше решение ни было, не потому, что это слишком трудно, а потому, что это слишком легко.
— Не ослышался ли я? — спросил Ассад в крайнем изумлении.
— Ваше удивление мне понятно,- отвечала она.- Вы не можете себе представить, что легкость моего освобождения от колдовских чар делает его невозможным, однако это так.
Самый хитрый и коварный из всех волшебников заточил меня, дочь могущественного султана, в рубин, застав меня врасплох в саду, только потому, что мой отец в гневе отказался дать ему три капли моей крови, которые, наверно, были ему нужны для каких-нибудь злых дел.
Каждый обладатель камня может разрушить колдовские чары: но, чтобы я никогда не смогла радоваться прелестям жизни, колдун придумал такой способ моего освобождения, о котором никто не догадается, просто он доступен каждому, а чтобы сделать мои муки еще более тяжкими, он рассказал мне о нем, и я должна хранить эту тайну, как самую сокровенную, если не хочу остаться в своем заточении навечно.
Ах, как меня знобит!
Разве я наслаждаюсь свободой уже больше одной минуты?
Подай мне кубок вина, прекрасный юноша, я хочу пить, но поторопись.
Эта просьба необычайно умилила Ассада, так как исходила, казалось, из уст умирающей, которая требует от жизни последнего наслаждения, чтобы тем самым в последний момент еще раз обмануть жизнь, и он, отвернув лицо, протянул ей вино, принесенное хозяйкой, которое от волнения оставил невыпитым.
Поблагодарив его, она выпила вино, и сразу же облако вновь обволокло ее.
Подобно затухающему огню, вспыхнувшему в последний раз, опалила она взглядом Ассада и воскликнула:
О боже, я так хочу жить!» Облако потемнело и сомкнулось вокруг нее плотным кольцом; сердце Ассада разрывалось от боли, таяли и исчезали ее прелестные черты; он все еще думал, что видит глаз, смотрящий на него с невыразимой мольбой из толщи облака, но скоро заметил свою ошибку, это был не глаз, а только рубин, который лежал на столе, тускло отсвечивая в судорожных вспышках лампы, изголодавшейся по маслу.
Ее тело, ее душа, о боже!» — вздыхал Ассад и все смотрел на рубин; лампа потухла, холодная, глухая, беспросветная ночь, как живое существо, легла ему на грудь.
Прошел год.
Стояло прекрасное утро.
Ассад бежал от большого шумного города; тихий и бледный, сидел он на скамье далеко от городских ворот, в уединенном месте, на берегу большой реки, которой город был обязан своим многолюдьем, могуществом и богатством; в руке, по обыкновению, он держал рубин и рассматривал его в немом отчаянии.
— Какой великолепный камень! — прозвучало за его спиной.
Он обернулся и увидел пожилого человека с благородными чертами лица, которые, однако, казалось, выдавали спрятанную в самые глубокие тайники души тоску; по облику мужчины было видно, что он привык повелевать.
— Да, это великолепный камень,- угрюмо повторил Ассад и с ревнивым чувством снова спрятал рубин на груди.
— Юноша,- сказал старик,- я покупаю у тебя этот камень.
Есть благородные камни, которые делают человека кротким и добродушным, есть и такие, что приносят ему желанные сны.
Когда я увидел твой, мною овладела необъяснимая печаль и в душе снова возник образ дочери, которую я потерял, словно она заново родилась.
Отдай мне камень и сам назови цену.
Ассад покачал головой и ответил, не поднимая глаз, бесстрастно и горько:
— Даже если ты положишь к моим ногам королевство, я и тогда не отдам тебе камень.
Только смерть разлучит меня с ним, да и то нет, потому что я возьму его с собой в могилу.
— Раб,- гневно закричал старик,- ты отдашь камень, или я заберу в придачу и твою голову!
Он выпрямился над спинкой скамьи, над которой согнулся было, рассматривая рубин, и устремил на Ассада яростный, пронизывающий взгляд.
Ассад ничего не ответил, но тоже встал и беззвучно улыбнулся, словно бы со скрытой насмешкой.
Старик стал белым как мел, обернулся и сделал знак рукой охранникам.
— Покажите этой собаке,- закричал он и резким движением указал на Ассада,- как султан поступает с упрямцами!
Ассад выхватил кинжал, но сопротивляться было бесполезно, его сразу же обступили со всех сторон и уже готовы были убить.
В этот момент его взгляд упал на султана, который не спускал с него глаз, и, насмешливо улыбнувшись, он вынул рубин, кивнул султану и, прежде чем его успели остановить, бросил камень далеко в реку.
— Убейте его! — закричал султан, задрожав от ярости, и выхватил из ножен меч.
— Я это сделаю сам! — сказал Ассад и приставил обнаженный кинжал к груди.
Внезапно раздалось тихое «ах», это был только звук, но звук, который даже в преддверии смерти зажег в душе Ассада неистовое пламя, он опустил поднятую руку и стоял неподвижно, словно пораженный каким-то чудом.
— О Фатима, дочь моя, неужели наконец я тебя вижу? — вскричал султан, сделал шаг вперед, но внезапно остановился, словно страшась, что дорогое видение исчезнет, как только он к нему прикоснется.
— Хвала Аллаху! — возликовали телохранители и пали ниц.
— Отец, отведи меня к матери,- произнес сладостный голос, который Ассад слышал тогда в полночь; пылко, но робко обняла юная дева старика.
Боль и радость смешались в сердце Ассада, он громко вздохнул, но принцесса подошла к нему, покраснев, взяла его за руку, подвела к отцу и проговорила:
— Вот он, мой спаситель!
Султан некоторое время молча пристально смотрел на Ассада, потом сказал:
— Я хотел тебя убить!
— Да,- ответил Ассад,- но я еще жив.
— И ты должен прожить столько, сколько тебе суждено,- возвысил голос султан,- и если ты пожелаешь мое царство, то я положу его к твоим ногам и не оставлю себе ничего, кроме тюрбана, меча и могилы.
— Мне нечего желать,- глухо и угрюмо возразил ему Ассад и продолжал, обращаясь к принцессе и обду мывая каждое слово, как человек, который сам себе вы носит приговор:
— Я охотно отдал бы за тебя всю кровь до последней капли, но это не было мне суждено, я не освободил тебя, а только оплакивал — это может любой.
А сегодня я был столь жалок, что выбросил в топкую трясину камень, вобравший тебя в свои глубины, когда человек, который, как теперь вижу, оказался твоим отцом, потребовал его у меня, безотчетно повинуясь воспылавшему в нем чувству тоски.
О, я презираю себя за это, и ты тоже должна меня презирать!
— Ты не прав,- сказала Фатима,- именно потому что ты добровольно, по собственному решению выбросил рубин, который до того, подобно всем прежним обладателям камня, упорно никому не отдавал, смогло свершиться мое освобождение, это и было тем трудным условием, из-за которого, как и в борьбе чудовищ с драконами, нельзя было заранее предсказать, чем все закончится, ведь каждый мог меня освободить в любом месте и в любое время.
— Значит, я стал счастлив потому, что не был корыстен,- сказал Ассад.
Фатима недоуменно взглянула на него, потому что не могла понять, о чем он говорит, но султан подошел к ним и сказал:
— Отныне ты мой сын.
Не уходи, человек не должен стыдиться брать то, что дается ему по воле случая, заведомо зная, что он должен был бы при необходимости добиваться этого силой и упорством.
Теперь же пойдем со мной во дворец, нехорошо, что мы так долго радуемся в одиночестве.
У Фатимы есть мать.
