Я иду, созерцая себя. Город нервно линяет
первым снегом по скверам, иззе́лено-чёрно-белесый.
Если судить по гомону птичьей стаи -
у птиц понимания, в общем-то, ни бельмеса,
о том, куда и зачем они улетают,
срочно снимаясь с родного обжи́того места...
Я бреду пилигримом в ночи. Пилигримы не ропщут.
Фонариная рябь проявляет на старом асфальте
первой наледи зыбкий налёт. Осень силится вотще
удержаться на ветках осин. Но уже мёрзнут пальцы.
Поднимая глаза, вдруг невольно подумаешь: "Отче!
Нас просили стараться... Ну сколько же можно стараться!?"
Так дойду по последних седин. А возможно - до ручки
Той двери, за которой, известно, не и́мут срама.
...Отражается будто среди Cavalli и Gucci
Славный старый фонарь - в нём растеплилась нитка вольфрама:
Но de facto фальшиво подмигивает проституткой
Барахлящим диодом почти неживая реклама.
Города, города... порыжевшая главная площадь
воссияла крестом, расплескалась мозаикой названий.
Я топчу лоскуты позолоченной, радужной ночи,
на привычном маршруте - от кинотеатра до бани.
Бог ослеп. Но однажды найдёт каждый город наощупь,
и прочтёт огоньки, что разбросаны точками Брайля.
