На шкатулке
гребень из рога зубра , пролито вино.
В итальянское платье одетая, дубово-зеленого цвета,
с вышитыми павлинами кричащих цветов,
таких, как их пенье,
об уходе витязя, который, как стрела из лука
выпущенная, никогда не возвращается вновь ...
Нет желанья расчесывать волосы.
Жемчуга на короне.
Скользкие камни с холма и в набухшей Петруше-реке,
катятся витязю вслед, слезы сливаются с пеной речной.
Звезда с головой аспида – свет в затхлой пещере.
Мне наплевать на Луну, что по Бабе-горе забирается.
Пугает меня только то,
сколько всего я хотела бы высказать,
но не могу.
Всё слабей и слабей,
но не из-за чёрного вина, я думаю
о трепетании листьев дубовых, что упали на землю.
О существовании жёлудя.
Тысячелистник, лунный цветок бурю в глазах подарил.
Кто это там, у окна высокого сидит одиноко?
Моя тень и я. Двое нас.
Под узким окном, у корчмы, улица опустела.
Двое нищих, безногий один, товарища оседлал.
Они там стоят, как в полночи дикий зверь,
перед тем, как кого-то пожрать.
Дева с полной грудью, глазами чёрными на румяном лице,
красивыми бёдрами, как у белой кобылы, песни поёт,
и, шатаясь, идёт из корчмы вслед за ними,
а они хотели бы кинжалом её поразить, и нагую бросить в огонь,
на весь Петрус звякнул упавший из рук её князя Лазаря золотой.
Под звездным небом – вниз, грохоча, бежит
наёмник с короной из пепла. Шпик тащится вслед за ним.
Трепещут факелы, чёрные тени ползут, с камня стекая.
Я слышу, как дикие утки уходят от смоквы гнилой,
в то время как факелы гаснут, и с ними тень исчезает.
Паук на лестнице прячет блестящие нити Луны,
и я слышу только, как витязев сокол кричит.
Время покоя. Я в ризу одета; платье зеленого цвета,
с павлинами застреленными, могучий охотник, из засады
над полем битвы птицу счастливую выпустил,
оплаканная панихида.
Хоры в тонкой деревянной резьбе,
гроздья и жито. Павлины и рыбы. Живое дерево. И.
Нет выхода, нет выхода,
как уйти от беспокойствия этого.
Литературный перевод с сербского языка Владимир Бабошин
