Он глотает пыль, не замечает возраст,
пьет голоса колоколов, запечатляет образ
на зрачке туриста, что принимает позу
для объектива, его старания тщетны
воскреснуть в будущем, но некто,
воскликнув: "Боже!", не от нимба слепнет,
но от тени, которая ищет в камне
и не находит, а затем, стучится в ставни,
и снова тщетно, ибо скрыта тайна
среди мощеных улиц и глухих подвалов,
между шпилями, в слепых овалах
оконцев, живущих в крышах, таких не мало.
И в высь вздымается эхом, отраженных от стен
стук колес, каблуков, ругань. Переплетения вен
переулков стремятся к биению жизни, находят - тлен.
Там, где раньше был торг и шумел базар,
теперь голосят века не открывая рта, лихой комар,
залетев сюда, оглушает чуткое ухо. Пар
покидая рот дрожит, и крестит перед собой пространство
в надежде уберечь и сохранить убранство
которое, город, оком обозрев: "Мещанство",
цедит сквозь зубы. Его глухая память
рисует и немедля стирает то, что жалость
стремится воскресить, моля, хоть малость.
Небо помнит все, полет заблудшей птицы,
крыло самолета, его белесый след, и злиться
он начинает, когда заместо лучистой спицы
указывающей, где путь, где гибель,
он видит лишь длинную бровь окраин, и не
взлет в поднебесье, когда белесый иней
указывает на близость смурного моря,
вкрапления белых птиц, не знающих горя
голодной смерти, ибо в избытке рыба. И я
замечаю, как место у кромки воды сердито
от того, что праздный купальщик, чей лоб увитый
пряжей волны, дрейф принимая, лежит забытый
всеми, кроме шумящих в избытке сосен
не различающих лето, зиму, весну и осень.
