Слышен времени каменный тяжкий шаг.
Белокрылые волны бьются в скалы.
Отчего же так трудно мне здесь дышать?
Далеко мой дом, но я так устала.
Там, за мысом я вижу носы трирем,
слышу хохот медных сынов Ахейи.
Я взывала к богам, но к богам не тем,
острие меча прикоснулось к шее.
Обнимая колени отца Приама,
я шептала, что вскорости быть беде.
Что мне снилась полная крови яма,
но не знаю, чьей, и не знаю, где.
Что мне снился конь, вороной, как сажа,
почему-то я знала, что это смерть.
Но при чем тут конь, я не знаю. Даже
не смогла разглядеть лошадиных черт.
И отец мне тихо погладил косы,
говоря: "Родная, иди к себе.
Нас иные волнуют сейчас вопросы,
ведь на Трою обрушилось много бед".
Но, сбивая ноги, я мчалась в город
и кричала, что это совсем не сон.
Пробудитесь, люди, ведь очень скоро
запылает любимый мой Илион.
Но народ шёл мимо, брезгливо морщась,
на плечах хитоны, на лицах тьма.
И шептались:" В Трое беды нет горче,
той, что дочь Приама сошла с ума".
Я пришла в жилище, где зрели сливы,
что хотела я больше других сберечь.
Ты сидел у входа в тени оливы
и точил свой воинский верный меч.
Я сказала, что снился мне сон бредовый -
ты лежал, и на пальцах был алый сок,
был разрублен щит твой любимый, новый,
под кудрями так странно темнел висок.
Но смеялся ты, говоря: "Голубка,
поворкуй о чем-нибудь об ином.
Жизнь врагов - на этом щите зарубка,
ну а ты пугаешь каким-то сном".
И я молча сжимала виски от боли,
ты, как все, оказался и глух, и слеп.
Вы поверить не сможете мне, доколе
вместо Трои не будет могильный склеп,
в то что сны посылают мне только боги,
и судьба наша взвешена на весах,
что погасли жертвенные треноги,
и угрозой полнятся небеса.
Я смотрю на море во тьме беззвёздной,
как вода, бессильны мои слова.
Как же горько думать, что слишком поздно
ты поймёшь, что Кассандра была права.
