Путь мой окольный,
жизни глупой путь,
Зудит скверная муть
церковной колокольней.
Едет стезя
долом резака,
по трубам и крышам
тяжело дыша.
И я тоже,
не верю в день погожий,
и я тоже,
как и ветер
всего лишь прохожий.
А для вас, увы
я тоже,
взгляду вашему
подвластная,
хмырьная рожа.
Здраствуйте,
или лучше до встречи?
знаю прощай будет лучше.
Я пыльного неба языки
обращаю в речи,
подобно котенку
лапы обвалакивая
в лужи.
Я для вас
и вас ради,
звезд серьги
обнаженные перлом,
занесу карандашом
в тетради,
и быть может тогда,
волокиту
ваши уши
не позволите
скушать.
Простите, простите
для вас ведь
волокит -
то я,
в гроб пологий
ничего не стоящий.
Но это не важно,
главное-
чувства,
что с подвигли
на столь громкий
провал.
Чувства
рельсами съедают
трамваи,
ума суетливых экипажей
вал,
разбивая подмосток
стальные
сваи.
я опусташен
и на вид
как леший,
поля обрекший в глек.
В душе моей
сплошные бреши
и
на глазах
поблекла,
какая-то степная
плешь.
Я для вас-
дрянь,
завертевшая
гордый стан,
В чадру грязными
ладонями прянув
солнечных ок
ваших
стакан.
Пускай
я терпкий ветер,
метлой заметающий
на пороше
следы
звезд-лап,
я эти милые
звери
приручу как дети
к своим
беззаботным делам.
Слова- пускай
останутся словами,
шелест губ-
так же шелестит.
Мне б хотелось
просыпать
с вами,
просыпаться
трезвым
без какой-то
вести.
2
Любить - люблю,
любить - могу
по улкам
скул
пуская косой
гул.
Положено так.
Положено
шинами реветь
канув
в лета, черт
знает
какой невести.
Положено
иль молчать
о зуде
колючей груди,
иль
заявлять ударами
ветра
в медные трубы
глаз.
Пускай судят
судьи,
что лучше
сердца
ласкает пазухи.
Мы ведь,
люди,
толерантные,
не так ли?
И к тому же,
я слышал,
любви не бывает.
Это, как сказали
вы,-
эндорфин.
Но коль чувствами
не повелевают
душ
поэты,
то и глаза,
наверное,
не могут быть
сапфирами.
Слова
не так уж много значут,
слова
всегда по разному
звенят,
так почему ж им начумевшим,
доверяют,
руками чувства
лья
на талий
авеня.
И вы не верьте
словам,
пускай они хоть
шеями
лебедей венчают
ваши
губы.
То вам не наставление
и не молва
годов
плюющих трубами
в чужие
оконные ставни.
3
Хочу я
солнца
за гриву монетой,
ребром
кинуть в реку,
и утопить
чтоб не глядела
этой,
улыбкой презренной
исцарапанного
колена.
Чтоб пески
солнца
рассыпались
бабками
на лавки,
и ветер дворник
подмел
их останки
мне на шляпку,
медную, лакированную
стягивающую
с молоденьких девушек
плавки.
Я б шляпу
на голову
натянул абажуром,
и лунный
потолок обхаркал.-
Хочешь,
луна,
чтоб я из тебя
сшил
ажур,
и пустил болтаться
калиновым облаком
по парку?
Луна, луна!
постойте!
простите...
Прошу вас,
вернитесь на пашню
и колосья звезд
серпом шатаясь,
косите.
И солнцу,
как только оно
с востока
выглянет,
передаете мою
шляпу.
Умоляю,
Вы глянец
на тополей
косые
руки заляпайте.
А ту и так
на груди
петушиный рев
мретью
тополиные плехи
запарил.
Я не себя
ради
вам светочи
нахамил.
Я любимой
хотел
во мраке
мять
руки оладьи,
но в потемках
не нащупал
и мял
хамистый ил.
Ну что ж,
так случилось
так сбылось,
Во мраке хотел
себя
утопить
и
на ровень
души
слово всплыло
пенкой
мыла:
брось,
твоя мечта
утопия.
Просто забудь
и живи,
как жил ты
до этого.
В том нет
ничей вины,
нет иголки
в стоге.
Да,
ничей вины,
только я,
почему-то
решил,
что ваша
жизнь-
моя колея.
И,
подведя итог
маршу беспризорных
слов,
я вместе
с ними
на вашем сердце
натоптаю
ваших глаз
узор.
Прощайте,
пусть
многоэтажек рев
вам заменит
петушиный,
и чаши чувств
не исчерпают чащи
по асфальту
скользящих
шин.
